Тактичный человек
Меня родители часто упрекают, что я нетактичный человек.
— Ты, Женя, все-таки будь повежливей, — говорит отец. — А то пришли к нам гости, а ты Зое Сергеевне при всех кричишь: «Тетя Зоя, у вас чулок рваный!»
— Но он у нее и правда рваный.
— Неважно. Если у человека что-нибудь не в порядке с туалетом, надо сказать вежливо, тактично, чтобы не обидеть. Иногда достаточно просто намекнуть, и человек сам поймет.
— А если не поймет?
— Поймет. Ты только найди правильные слова. Чтобы и вежливо было и тактично.
— Ладно, — говорю, — попробую. — И попробовал.
Вышел я на улицу, а по ней идет сосед наш, дядя Петя. Я смотрю: у него на пальто сзади пуговица оторвана, и хлястик позади болтается, прямо как хвостик.
Хотел я ему об этом прямо сказать, да вспомнил, что это невежливо. Надо, думаю, тактично сказать. Чтобы он сам догадался.
— Здорово, герой! — говорит мне дядя Петя. — Как дела?
— У меня-то хорошо.
— А у кого плохо?
— Да есть, — говорю, — такие люди, которые за собой не следят. Одним словом, неряхи.
— Это плохо, — говорит он. — К порядку себя надо с детства приучать.
— Точно. А то вырастешь и будешь таким, как один мой знакомый дядя.
— Какой дядя?
— Да такой… Высокий… В шляпе… И в пальто… На вас похожий.
— Что-то я тебя не пойму. Загадками ты сегодня говоришь.
Ну что ты будешь делать? Намекаешь ему, намекаешь, а он никак не поймет, что у него сзади хвостик болтается. Я тогда решил с другого бока зайти.
— Дядя Петя, скажите, а у вас когда-нибудь хвост был?
— Ну, если считать, что человек произошел от обезьяны, то был. Не у меня, конечно, а у моего далекого предка.
— Предок здесь ни при чем! Вот у вас самого был хвост?
Он задумался на минутку и говорит:
— Один раз действительно был. Серый такой, пушистый. Я на карнавале волка изображал.
— А не на карнавале? Просто по улице вы с хвостом не ходили?
— Что-то не припоминаю такого случая. А почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Да так, — говорю. — Это мы по зоологии сейчас проходим. Зверей с хвостами.
— А какое они ко мне имеют отношение? Я ведь не зверь.
— Не зверь, конечно. Но кое-что зверское у вас имеется.
Тут он, по-моему, немножко обиделся и говорит:
— Ладно, будь здоров. Некогда мне.
— Дядя Петя, — говорю, — постойте. Вы лучше скажите мне такую вещь: ваша жена шить умеет?
— Конечно. И очень хорошо.
— А ее что, сейчас в городе нет?
— Почему? Она дома.
— А вы что, с ней поссорились?
Тут он уже нахмурился:
— Ты меня извини, Евгений, но ведешь ты себя очень невежливо.
Это ж надо, а? Человеку хочешь тактично намекнуть, а он тебя еще в грубости упрекает.
— Зря вы сердитесь, — говорю я. — Чем за моим поведением следить, лучше бы за собой посмотрели.
Тогда он совсем рассердился:
— Ну, хватит, — говорит. — Пока ты со взрослыми разговаривать не научишься, я с тобой общаться не желаю.
Повернулся и пошел. А мне так обидно за него стало. Вот придет он сейчас на работу, войдет в помещение, а все увидят, какой он неряха, и начнут над ним смеяться.
Догнал я его и говорю:
— Дядя Петя, куца же вы идете?
А он мне отвечает:
— Домой иду. Видишь, хлястик у меня оторвался. Пришить надо.
Вот это да!.. Я ему стою, намекаю, а он, оказывается, сам все знает.
— Извините, — говорю, — тогда я пошел.
— Постой, — говорит он, — куда ж ты идешь? У тебя чернильное пятно под носом.
Вынул он носовой платок и вытер мне пятно.
Все-таки странные люди, эти взрослые. Говорят человеку прямо в лицо такие обидные вещи. А им намекаешь вежливо, тактично, от всей души, так они же еще и обижаются.
Честный врун
Как-то после школы пошли мы со старшим братом в кино. Фильм большой попался, двухсерийный. Просидели мы в кино до самого вечера. Возвращаемся домой, уже темно, на небе звезды зажглись. А мой брат Сережка мне и говорит:
— Слушай, Леня, ты родителям не говори, где мы были.
— Ладно, — отвечаю, — если не спросят, то и не скажу.
— А если спросят?
— Тогда скажу.
— Зачем?
— А затем, что обманывать нехорошо.
— Ну что ты за человек! — говорит брат. — Почему ты таким ябедой растешь?
— Я не ябеда.
— Да?.. А кто бабушке сказал, что я все варенье съел?
— Я же не сам сказал. А только когда она спросила.
— Спросила!.. Дать бы тебе раз по шее, да боюсь, ты опять маме наябедничаешь.
— Ничего я не наябедничаю. А только, если она спросит, почему я плачу, тогда скажу.
— И в кого ты только такой уродился? — спрашивает брат. — Неужели ты разок соврать не можешь?
— Не могу. Врать — нехорошо. И нечестно.
— Да?.. А вот я в одной книжке читал про шпиона. Он границу перешел и у пионеров спрашивает: «Как пройти к шоссе?» А они заподозрили неладное и показали в другую сторону. Он и пришел прямо на пограничную заставу. Как, по-твоему, хорошо они поступили?
— Конечно.
— А ведь они соврали.
— Ну, то шпиону. А наши мама с папой — не шпионы. И бабушка не шпион.
— Конечно. Только врать можно и не шпиону. Вот представь: стоишь ты на улице, мимо тебя собачка бежит, а за ней дядька с палкой гонится. Если он тебя спросит: «Здесь собака не пробегала?» — ты что ответишь?
— Не пробегала.
— Значит, соврешь?
— Совру.
— Ага! Выходит, не всегда нужно правду говорить!
— Выходит, что так.
— Наконец-то, — обрадовался Сережка. — понял. Правду нужно говорить, когда от нее всем хорошо. А если ты сейчас родителям правду скажешь, от нее всем плохо будет: и мама с папой расстроятся, и нам с тобой нагорит.
— А что же делать? Я врать не умею. Они сразу догадаются.
— Не догадаются. Ты только слушай, что я им буду говорить, и повторяй за мной слово в слово. Сможешь?
— Повторять смогу.
— Только не фантазируй. Что я скажу, то и ты.
Договорились мы с ним, и мне сразу легче стало. Потому что свое вранье трудно придумывать, а чужое повторять — намного легче.
Приходим мы домой. Обстановка тревожная: мама с папой сердятся, бабушка волнуется. Только мы с братом спокойны. Что он будет говорить, то и я.
— Слушай, Сергей, — говорит папа, — ты почему так поздно домой возвращаешься?
— А наша школа сегодня вторичное сырье собирала.
— Ясно, — говорит отец. — И что же ты собирал?
— Макулатуру.
— Какую же это макулатуру? — спрашивает мама,
— Ну, газеты, журналы, тряпки разные.
— И много ты собрал?
— 800 килограмм.
— Молодец! — говорит папа. — Неужели столько один собрал?
— Почему? Мне ребята помогали.
— А учителя? Они тоже помогали?
— Тоже помогали.
— Дружная у вас школа. Вас всех премировать нужно.
— Ага! Нас за это похвальной грамотой наградят и поездкой в Артек.
— Очень рад за вас, — говорит папа. — Только у меня к тебе, Сергей, такая просьба: если в следующий раз будешь макулатуру собирать или металлолом, обязательно предупреди. Чтобы мы с мамой не волновались.
— Ладно, — говорит брат, — в следующий раз так и сделаю.
Вот молодец Сережка! Так хорошо рассказал, что даже я ему поверил. Тут отец поворачивается ко мне и говорит:
— Ну, а ты, Леня, где был?
Я посмотрел на Сережку и отвечаю точь-в-точь как он: — А наша школа сегодня собирала вторичное сырье. Папа головой кивает, мама улыбается — очень хорошо все началось. Но тут бабушка нам всю погоду испортила.
— Внучек, — говорит, — а что же ты после школы ел?
Я смотрю на Сережку, а он отворачивается. Что отвечать? Он же сам фантазировать не велел. Я и говорю:
— Макулатуру.
— Какую такую макулатуру ты ел? — испугалась бабушка. А мне отступать уже некуда.
— Газеты, журналы, тряпки разные.
— И много ты съел? — спрашивает мама.
— 800 килограмм.
— Молодец! — говорит папа. — Неужели столько один съел?
— Почему? Мне ребята помогали.
— А учителя?
— Тоже помогали.
— Бедные вы мои, — говорит бабушка. — Что же теперь с вами будет?
— А нас за это похвальной грамотой наградят и поездкой в Артек.
— Очень рад за вас, — говорит папа. — Только у меня к тебе просьба: в следующий раз макулатуру не ешь. Лучше попробуй металлолом.
— Ладно, — говорю, — в следующий раз так и сделаю.
В общем, досталось нам с братом по первое число. Ему, конечно, обидно, а мне — вдвойне. Он хотя бы за свое вранье пострадал, а я за чужое. Поэтому я так решил: буду говорить правду. Если и влетит — хотя бы знаешь за что!
Опера
Однажды на уроке литературы Вера Петровна нам говорит:
— Ребята, в следующий вторник у нас занятий не будет. Мы пойдем в Большой театр слушать оперу «Евгений Онегин».
Ну, все, конечно, обрадовались:
— Ура! В театр! Оперу слушать!
А я сижу, молчу. Я эту оперу не люблю. Что в ней хорошего? Поют и поют. Когда один поет, еще ничего, а то бывает, один поет, другой подпевает, а третий их перебивать начинает. Тут уж совсем ничего понять нельзя.
Но учительница сказала, что я просто еще не умею оперу слушать. А когда научусь, то пойму, что театр — это праздник.
Ну, я возражать не стал. Если мы вместо занятий в театр идем, то это, конечно, праздник. Потому что по праздникам мы тоже в школу не ходим.
Во вторник пришли мы всем классом в Большой театр. Театр и вправду очень большой. Потолки высокие, люстры сверкают, и народу много, много. Как на хоккее. Я пока по лестницам ходил, даже заблудился. Только после третьего звонка в зал попал. Вхожу, а свет уже погас — ничего не видно.
— Вера Петровна, — говорю, — ребята! Где вы?
Тут с разных мест на меня как зашикают:
— Тише… Тише… Не мешайте смотреть.
А чего там смотреть? Еще ничего и не показывают. Только одна музыка играет.
Тут откуда-то слева Сашка Попов мне шипит:
— Колька, иди сюда. Мы здесь.
И пошел я к ним пробираться. Иду вдоль кресел, а один старичок мне говорит:
— Молодой человек, надо к людям идти лицом, а не спиной.
Интересное дело! Значит, я должен к нему лицом идти, а к сцене спиной. Как будто я спиной вижу. Я же на сцену пришел смотреть, а не на этого старичка.
С грехом пополам добрался я до своего места, а Сашка меня спрашивает:
— Ты где был?
— В буфете, — говорю. — Там лимонад очень вкусный продают. В маленьких бутылочках.
Тут меня Вера Петровна как дернет сзади за рукав: —Тише. Немедленно прекратите разговаривать.
Тут открылся занавес, и все запели. Все артисты, конечно. Потому что мы не пели. Мы тихо сидели. Сижу я, слушаю. И наши ребята все сидят, слушают. Даже рты раскрыли, будто им очень интересно. А что может быть интересного, если мы этого «Евгения Онегина» уже в школе проходили? И все знаем, что дальше будет. Один только Сашка не знает, потому что он всю зиму проболел. Вот я и решил ему немножко объяснить. Когда Ленский запел, я Сашке говорю:
— Это Ленский. Он сейчас еще немного попоет, а потом его убьют.
А Сашка спрашивает:
— За что?
— За то, что он лишний. Лишний человек.
— Это не он. Это Онегин — лишний.
А Вера Петровна сзади говорит:
— По-моему, вы оба здесь лишние. Еще слово — и я вас выведу из зала.
А за что меня выводить?.. Человек всю зиму проболел, «Евгения Онегина» не проходил. Могу я отстающему помочь или нет?
Я даже расстроился. Достал из кармана конфету, развернул фантик, только откусил, а Вера Петровна опять шепчет:
— Смирнов, немедленно дай сюда конфету.
А я говорю:
— Вера Петровна, я ее уже надкусил. Давайте, я вам лучше другую дам.
Только я начал второй фантик разворачивать, а она меня как схватит за руку:
— Все, — говорит, — достаточно!
Взяла меня за руку и к выходу потащила. А Ленский нам вслед как запоет:
— Куда, куда вы удалились?..
А Вера Петровна даже не оборачивается. По-моему, это как раз и невежливо. Если человек спрашивает, надо отвечать. Я и говорю:
— Мы сейчас. Сейчас вернемся!
Тут со всех сторон подскочили билетерши и вывели нас из зала. Вера Петровна прямо чуть не плачет. Довела она меня до гардероба, взяла мое пальто и говорит:
— Вот тебе, Смирнов, твое пальто. Одевайся и уходи. И пока себя вести не научишься, в театр больше не пойдешь.
Вот какая неприятная вещь получилась. Я-то думал, что в театре только артисты себя должны хорошо вести. Потому что они на сцене и все на них смотрят. А оказывается, мы, зрители, тоже должны себя хорошо вести. Даже если на нас никто не смотрит.
История с хронологией
По-моему, самый трудный предмет — история. И не столько история, сколько хронология. Даты разные. Материал еще выучить можно, а вот запомнить, когда был 1 — й крестовый поход, в каком веке правил Иван Грозный, сколько длилась война Алой и Белой розы — это ни один человек не в состоянии. Конечно, кроме нашего учителя истории. Но ему, конечно, проще. Ему ведь, кроме истории, ничего учить не надо. А нам еще и химию, и русский, и географию. Просто с ума сойти можно.
Долго я думал, как нам эти исторические даты друг другу подсказывать. И, наконец, пришла мне одна гениальная мысль.
Вообще подсказывать очень трудно. Учитель ведь лицом к классу сидит. Если кто губами зашевелит или пальцами начнет знаки делать — он сразу заметит. Вот я и придумал новый метод — чихать! Понимаете?.. Как спросит учитель какую-нибудь дату, так ребята будут тебе чихом подсказывать. Только не просто чихом. А то, например, битва на Куликовом поле была в 1380 году. Кто же это станет тысячу раз чихать? От этого сотрясение мозга может быть. Сделать надо проще: с какой парты чихнули — такая и цифра. Вот та же битва на Куликовом поле. Скажем, с первой парты чихнули — значит, единица, потом с третьей — три, с восьмой — восемь. А для нуля специальную парту выделить — последнюю в среднем ряду, где братья Клячкины сидят. Как оттуда чихнули — значит, ноль. Вот вами 1380. Просто и здорово!
Предложение мое очень ребятам понравилось. Ну, конечно, не всем. Нашлись такие, которые стали говорить, что это неправильно, что каждый должен даты сам выучить… Есть у нас еще такие люди, которые только о себе думают. Но, в конце концов, так решили: кому делать нечего — пусть учит, а все остальные будут пользоваться моим методом. Его так и назвали — «метод Брыкина». Потому что у меня такая фамилия — Брыкин.
И пошло у нас дело, как по маслу. В других классах ребята мучаются, двойки получают. А у нас все хорошо: пятерки да четверки. Наш Сергей Фомич прямо не нарадуется: «Поняли, — говорит, — что история — самая важная наука».
Целую неделю так у нас продолжалось. Да испортил все дело Петька Козлов. Пришел он в школу с гриппом. Ему бы дома лежать, лечиться — так нет, явился.
Сел на свою первую парту и сидит. Ну, пока английский был, физика — это еще ничего. А вот как история началась — тут он все испортил.
Вызывает меня Сергей Фомич к доске и говорит:
— Ну, Брыкин, расскажи нам про восстание Болотникова. Когда оно было?
Тут Петька со своей первой парты как чихнет!.. Я думаю — единица. А он опять чихает. И опять. Четыре раза подряд. Значит, четыре единицы. Я и говорю:
— В 1111 году.
— Ты подумай, подумай, — говорит Сергей Фомич.
Туг Петька еще как чихнет, в пятый раз. Понятно: значит, пять единиц. Я и отвечаю:
— В 11 111 году.
— Ты что говоришь? — спрашивает меня учитель. — Сейчас-то у нас какой год, знаешь?
Ну, это я знал. Без всяких чихов.
— 1975.
— А как же восстание Болотникова могло быть в 11111 году, когда мы живем еще только в 1975 году?
Я думаю: действительно, как-то странно получается. И смотрю на ребят. А они уже смеяться начинают. Друзья называется. Человеку доски тонет, а им смешно.
— Ну что, — спрашивает Сергей Фомич, — запамятовал?
— Сейчас, сейчас… Я вспомню.
Туг Петька опять как чихнет подряд два раза. Я смотрю на него, а он больше не чихает. Я тогда говорю:
— Восстание Болотникова было в 11 году.
— В каком 11? — говорит учитель. — До нашей эры или после?
Тут я совсем растерялся. Потому что эру никаким чихом не подскажешь. Поэтому я так ответил:
— Ни до и ни после. А во время эры.
— Какой?
А Петька опять как чихнет.
— Во время 1-й эры, — говорю.
— Любопытно, любопытно, — говорит Сергей Фомич. — А ты, Брыкин, случайно не заболел?
— Да нет, — отвечаю, — я здоров. Это Петька Козлов заболел.
— Ну и что же?
— А то, что он своим чихом меня все время сбивает. Скажите ему, чтобы не чихал больше.
— Хорошо, — говорит он. — Ты, Петя, сдерживайся как-нибудь. А то товарища сбиваешь.
Закрыл Петька лицо платком и молчит. Тут сразу наша сигнализация заработала. Сначала Ленка Авдеева с шестой парты чихнула, потом Клячкин с нулевой, потом опять с шестой. Значит, 606.
— В 606-м, — говорю.
— Просто в 606-м?
— Просто.
— Нет, — говорит Сергей Фомич, — не просто. Ну-ка, Петя, чихни разок.
Петька чихнул.
— Понял? — говорит Сергей Фомич. — В 1606-м.
А я покраснел, стою и молчу.
— Эх вы, чихунчики, — говорит Сергей Фомич, — и не стыдно вам? Обмануть меня решили. Вы не меня, вы себя обманываете. Садись, Брыкин, тебе даже двойку жалко ставить. За твои успехи, знаешь, что полагается?
А Петька, будь он неладен, опять как чихнет.
— Правильно. Единица.
Так мой метод и закончился. Надо мной еще долго в школе смеялись. А я подумал и пришел к выводу: нехорошо я поступил, неправильно. Не тот знак придумал. Надо было нам на истории не чихать, а вздыхать. Тогда бы ни один учитель не догадался. Потому что на уроке истории каждый ученик имеет право вздыхать. Сами знаете, какая трудная вещь — хронология!