Но слабее по русскому устному.
В кабинетной работе я резв
И заглядывал в энциклопедии,
Но далек от народа и трезв —
Вот причина подобной трагедии.
Нет, такого народ не поймет!
Не одарит улыбкою теплою…
И пошел я однажды в народ
С мелочишкой в кармане и воблою.
Потолкался в толпе у пивной.
Так мечта воплотилась заветная.
И, шатаясь, ушел: боже мой,
Вот где устная речь многоцветная!
Что ни личность — великий знаток,
И без всякой притом профанации.
Слов немного — ну, может, пяток.
Но какие из них комбинации!
Каждый день я туда зачастил,
Распростясь с настроеньями грустными,
Кабинетную речь упростил
И украсил словами изустными.
У пивной мне отныне почет,
А какие отныне амбиции!
И поставлен уже на учет.
На учет в райотделе милиции.
Жирный лама Жамьян-жамцо,
Погрязший в смертном грехе.
Всем говорил, что видел в лицо
Богиню Дара-ехэ.
И в Эликманаре и в Узнези,
В ущельях горных — везде
Я слышал хвалы тебе, Ээзи,
Живущему в бурной воде.
___
Пахла ночь, как голландский сыр,
Когда, прожевав урюк.
Ушел искать красавец Тыр-Пыр
Красавицу Тюк-Матюк.
Сто лет искал он ее везде.
На небе и под водой.
Нашел он ее в Коп-Чик-Орде,
Что рядом с Кишмиш-Ордой.
Она вскричала: «Бэбэ, мэмэ!
Полундра! Мизер! Буза!»
Хотя он не понял ни бе ни ме.
Сверкнули его глаза.
Призвал к себе их абориген.
Владыка Туды-Сюды.
И жирный лама Глотай-Пурген
Сказал им: «Алаверды!»
Еще сказал он: «Пардон, батыр,
Битте-дритте Утюг!»
И пала в объятья красавцу Тыр-Пыр
Красавица Тюк-Матюк.
«Все едино?» Нет, не все едино:
Пламя, например, отнюдь не льдина…
Все едино? Нет, не все едино:
Детский самокат не гильотина.
Все едино? Нет, не все едино.
Волк не голубь. Жаба не сардина.
___
Все едино? Нет, не все едино:
Хорь не корь. Конец не середина.
Семга не сапог. Балет не драма.
Кобзев не Кобзон. Валет не дама.
Все едино? Нет, не все едино:
Соль не соло. Утка не Ундина.
Хвост не хобот. Басня не новелла.
И Новелла, например, не Белла.
Все едино? Нет, не все едино:
Бутерброд с икрой не Буратино.
Где-то я об этом говорила:
Сок не сук. Горилка не горилла.
Все едино? Нет, не все едино.
И ночной сосуд не концертино.
Кот не повар. Чепчик не чернила.
Что и с чем еще я не сравнила?
Все едино? Нет, не все едино.
Мне сказали: что за чертовщина?
Шпроты в масле не ребенок в люльке,
Быть поэтом — не играть в бирюльки.
На рынке корову старик продавал.
Никто за корову цены не давал.
— А много ль корова дает молока?
— Да мы молока не видали пока…
___
Поэт на базаре козла продавал.
Козел, паразит, молока не давал.
Доил он козла — аж устала рука.
Козел все равно не давал молока.
Поэту козла надоело доить.
Хотел он сначала его удавить.
А после решил: загоню дурака
И в магазине куплю молока!
Неверные друзья. Слепые домочадцы.
Трансляция орет… Чу, милые, молчок!
До истины нельзя, однако, домолчаться,
трагически присев с «Вечеркой» на толчок.
___
Я в поиске всегда. В сомнениях не грешен.
Исканиям моим альтернативы нет.
Чтоб истину познать и поиск был успешен,
трагически вхожу в отдельный кабинет.
До истины хочу в тиши я домолчаться,
что должен сделать сам — не перепоручить…
И верные друзья, глухие домочадцы
немедленно спешат трансляцию включить.
Я действую всегда продуманно и четко,
с газетою — она незаменима тут;
нет, не «Советский спорт» и даже не «Вечерка»,
в них истину искать — увы, напрасный труд.
Тут важно не спешить и с мыслями собраться,
свершая скорбный труд, к познанию ведом.
Дабы, дав мыслям ход, до истины добраться,
я лично на толчке всегда сижу с «Трудом»!
Как у нас в Гиперборее,
Там, где бегают кентавры,
Соблазнительные феи
Днем и ночью бьют в литавры.
Там лежит раскрытый томик,
Не прочитанный Сатиром.
Там стоит дощатый домик.
Называемый сортиром.
Одиссей свое отплавал,
Греет пузо под навесом.
Перед богом хитрый дьявол
Так и ходит мелким бесом.
Едут музы в Сиракузы,
Не убит еще Патрокл.
На Олимпе в моде блюзы,
Гоголь-моголь и Софокл.
Зевс в объятиях Морфея,
Вельзевул песочит зама.
Незаконный сын Орфея
Спит, наклюкавшись бальзама.
Сел Гомер за фортепьяно,
Звон идет на всю катушку.
Посреди дубравы рьяно
Соблазняет бык пастушку.
Пляшет Плоть в обнимку с Духом,
Сладко чмокая и блея.
А в углу, собравшись с духом.
Сочиняю под Рабле я…
Был козлик бедный и худой,
И жил он у старухи нищей,
Он ждал соития с едой,
Как ангел с вифлеемской пищей.
Он вышел в лес щипать траву,
Бездомен, как герой Феллини.
Алела клюква в черном рву,
Господь играл на мандолине,
И рай явился наяву!
Козла трагичен гороскоп.
Раскручена спираль сиротства.
Жил волк, бездушный мизантроп.
Злодей, лишенный благородства.
По челюстям сочилась брань
Картежника и фанфарона.
Он ждал! Была его гортань
Суха, как пятка фараона.
Он съел козла! Проклятье злу
И тем, кто, плоти возжелал,
Отточит зубы, как пилу.
Забыв о том, что плоть — живая!
Старуха плачет по козлу.
Красивая и пожилая.
А волк, забыв о Льве Толстом,
Сопит и курит «Филип Моррис»,
Под можжевеловым кустом
Лежит, читая Юнну Мориц,
И вертит сумрачным хвостом.
Мне этот мир для поиска завещан.
И все-таки,
чем помыслы ни грей.
Уму непостижимо, сколько женщин
вот-вот получат
званье матерей.
___
Мир — это поиск — тот, что мне завещан,
надеюсь, мой девиз понятен вам.
Он лапидарно прост: ищите женщин,
французы говорят: «Шерше ля фам».
Все разные,
у всех душа и тело,
в любой из них
одна мечта живет.
Уму непостижимо, сколько дела!
Они вот-вот,
но ведь и мы вот-вот…
Любой мужчина в принципе — родитель!
Наш лозунг
надо верно понимать.
Одной сказал я, помню: «Не хотите ль,
я быстро подарю вам званье «мать»?»
Дальнейшее, увы, не для печати.
Зато теперь
я жизнью умудрен.
Чуть что не так,
не обижаюсь, кстати,
И гордо ухожу,
обматерен.
Восток послал раскосых орд лавину,
А Запад в кущи райские зовет —
Теснят две силы нашу середину.
Но русский силы дух еще живет.
___
Лежу на печке, открываю сонник,
Я в середине. Прогреваю зад.
Налево — двухкассетный «Панасоник»,
Направо «Филипс» — сильный аппарат.
Вот-вот с Востока косоглазых орды
Возьмут Россию-матушку в тиски.
А с Запада — зажравшиеся морды
Нам дарят аппетитные куски.
Удобная позиция, ей-богу.
Никто такой бы выдумать не смог…
Пускай натащат нам жратвы к порогу,
А мы уж их не пустим на порог!
Всегда, как та старуха, мы в прорухе,
Сидим в дерьме и сонно чешем плешь.
Все дело в том, что наша сила в духе,
А дух, известно, с кашею не съешь.
Переживем тяжелую годину,
За битого дают небитых двух.
Они пусть кормят нашу середину,
А мы — переведем наш русский дух.
Что думал, как настроен был поэт,