стал — счастлив… Боже, как это прекрасно! Приезжая к вам, я отдыхаю душой. Я сразу же становлюсь в очередь.
Наученный вашим прекрасным опытом, я занимаю сразу несколько очередей. Вот где люди по-настоящему сближаются! Они становятся родными. По моим наблюдениям, ваши люди рождаются и умирают в очередях. Это счастье! Впрочем, ты можешь этого не знать, ты принадлежишь к элите…
— В спецраспределителях тоже очередь, — полемически заметил Ялтов.
— Да неужели? — радостно изумился Кичман. — Значит, у вас все счастливы…
Он выпил рюмку экспортной «Столичной» и намазал черную икру на белый хлеб.
Друзья помолчали. Американец с аппетитом жевал.
— Но вашу кинопленку не сравнить с нашей, — воспользовался паузой Ялтов.
— Возможно. — страдальчески скривился Кичман. — Но что мы на ней снимаем?! Стыдно смотреть! Я помню, ты показал мне в Госфильмофонде «Падение Берлина» и «Кубанские казаки». Я плакал. Если бы это видел Хичкок, он бы умер от зависти. Вот где настоящий ужас!.. А Голливуд — это фабрика грез. Но ваши чистые слезы дороже наших глицериновых грез.
— А ваши автомашины лучше наших, — гнул свое Ялтов.
— Да! — кричал Кичман. — Да! Но куда мы на них едем? Мы едем на них в пропасть… На ваших машинах не доедешь даже туда… Мы вам так завидуем!
Слушая друга, Ялтов вдруг поймал себя на мысли, что его захлестывает бурный поток гордости за свою страну, которую этот американец, похоже, знал лучше чем он, Ялтов, проживший здесь всю свою жизнь и ставший здесь душеприказчиком своего народа. «Мы, в сущности, даже не понимаем, как нам хорошо», — растроганно думал он.
И с отвращением вспомнился ему нью-йоркский отель, в котором, что бы ему ни захотелось, все было к его услугам раньше, чем он успевал об этом подумать. Перед его мысленным взором возникло вдруг все это фальшивое изобилие, безвыходное благополучие, этот оскорбительный комфорт и беспросветное процветание.
И он с нежностью смотрел на Кичмана и официанта Никиту, который принес новую порцию икры.
Икра продолжалась.
Мой друг, вас нет в моих стихах,
и это очень странно:
ведь между нами было — ах! —
подобие романа.
___
Писала я в своих стихах
об этом постоянно, что между нами было — ах! —
подобие романа.
Но не снискал роман успех,
хоть создан был на совесть.
Возникла между нами — эх! —
взамен романа повесть.
Но повесть испустила дух,
и долго я ревела.
Возникла между нами — ух! —
короткая новелла…
И вот пишу, скрывая вздох,
не радуясь нисколько:
была, была меж нами — ох! —
пародия — и только.
И взрослым, вероятно, баловство
Присуще. Вот свечу я зажигаю…
Недаром вдохновенно Пастернак
Свечу воспел. От Пушкина привет
Она ему, колеблясь, посылала…
___
Беру свечу. Конечно, баловство
В наш сложный век — подсвечники, шандалы,
Гусарский пир, дуэльные скандалы…
Но в этом все же есть и волшебство.
Минувший день — сверканье эполет,
Порханье дам… Но как не верить знаку
Свечи зажженной? Это ж Пастернаку
От Пушкина таинственный привет!..
Но вот свеча и мною зажжена.
И новый труд в неверном свете начат.
Свеча горит… И это что-то значит…
Внезапно понял я: да ведь она
Горит не просто так, а дивным светом
От Пастернака мне — ведь я поэт! —
Шлет трепетный, мерцающий привет!..
Так и живу. Так и пишу. С приветом.
1
ЧРЕЗВЫЧАЙНО СРОЧНО!
МУР. Начальнику отдела Шарашкину.
Записка по «ВЧ» № 1001.
Сообщаю, что братья опять кого-то убили. Расхлебывать придется вам. Форсируйте вызов всех опергрупп. Примите меры для обеспечения всего живого состава.
— Странно, — бормочет Ефремов. — Очень странно… Фантастика какая-то! Прямо Бредбери.
— Бред бери себе, — лениво шутит Шарашкин. — А чего странного? Обыкновенные братские штучки.,
— Не пойму я чего-то, — задумчиво говорит Ефремов. — Опять они… Вроде бы совсем недавно мы ими занимались. Опять, значит?
— Правильно понял задачу! — говорит Шарашкин. — Действуй! А то интеллигентным стал очень… Скоро тебя опять путать будут со знаменитым однофамильцем. МУР — это тебе не МХАТ…
2
ВЕСЬМА СРОЧНО!
Шифротелеграмма
Москва, Петровка, 38, Ефремову
Относительно братьев. В картотеке значатся: братья Гонкуры, братья Лаутензак, братья Майоровы, братья Гримм, братья Монгольфье, братья Стругацкие, братья Карамазовы, сестры Пресс.
Ст. оперуполномоченный г. Чугуева
X. Иванов
Ефремов потер ладонями лицо. Он делал это всегда, если не успевал умываться. Ох, как устал! Ноги отваливаются, руки дрожат, глаза слипаются. Из носа капает вода. Смертельно хочется спать. В воспаленном мозгу плавает что-то рваное, бесформенное, безобразное и бессмысленное. Сердце проваливается в пустоту, сохнет во рту, екает селезенка, свистит под лопаткой, болит горло, свербит в носу, знобит и хочется плакать. К тому же пистолет давит на плевру, звенит в ушах, стреляет в затылок.
Ефремов в который раз вытряхнул из стола документы и вещественные доказательства, попробовал читать, но не смог. «На экспертизу надо отдать», — успел подумать он, снял телефонную трубку и заснул.
…Для комплексного исследования представлено два объекта: А 00352 и А 00353.
1. А 00352. Под. к п. 20.111. 1969 г. Фор. б. 70x108-1/32. Об. 2,10 усл. п. л. 2,85 уч. — изд. л. Т. 100 750. И. № 611. Зак. № 304. Ц. 6 к.
2. А 00353. Под. к п. 20.III. 1969 г. Фор. б. 70x108-1/32. Об. 2,10 усл. п. л. 2,79 уч. — изд. л. Т. 100 750. № 812. Зак. № 305. Ц. 6 к.
Эксперты Кац, Валаамова
3
— Ну? — спросил Шарашкин.
— Ну и ну! — спросил Ефремов.
— Ты хороший человек, — сказал Шарашкин, — но валенок. У меня таких, как ты, тридцать тысяч. И я за всех думать должен. А я старый. Тебе ведь что надо? Взять быка за рога! Вот и бери.
— Закручено очень, — пожаловался Ефремов. — Просто не знаю, с чего начать.
— Загляни в конец и не морочь мне голову, — посоветовал Шарашкин. — Чай пить будешь?
…Читательская конференция работников МУРа по новой повести братьев Вайнеров «На карачках к истине» началась ровно в восемнадцать ноль-ноль. Там и застал Шарашкин Ефремова спящим со счастливым лицом.
Всю жизнь пишу стихи.
Поэтом стал московским.
Должно быть, неплохи:
Отмечены Твардовским.
Кто пишет на века.
Того не сразу видно.
Точь-в-точь как я пока…
Но все-таки обидно.
...я оставляю это дело,
верней, безделицу — стихи.
Вот только пародист в убытке,
а он с меня не сводит глаз…
Но он утешится, неверный,
с другим, а может быть, с другой.
«Посвящение Александру Иванову»
___
Увы, сатиры нет без риска,
с годами множатся грехи…
Ужель Васильева Лариса
перестает писать стихи!..
Неужто буду я в убытке
и пробил мой последний час?..
И впрямь ее творений слитки
дороже золота подчас.
Прощай, созданье дорогое,
мы были вместе столько лет!
С другим, тем более с другою
вовек я не утешусь. Нет,
я жить могу и дальше смело,
мне не пристала роль скупца:
того, что ты создать успела,
с лихвой мне хватит до конца!
Ах, тишина — мгновенье передышки!
Он женщину, сгорая от любви,
ухватит за лохматые подмышки,
поднимет к небу, а другой — лови!
___
Любимец женщин всех без исключенья,
пленять сердца имел он дивный дар.
Не мог он дня прожить без увлеченья,
красавец, бог, поклонник женских чар.
Она была — богиня, совершенство,
в ее очах мерцал волшебный свет,
ее призывный взор сулил блаженство…
Могли они не встретиться? О нет!
Ее заметив, он без передышки
пошел на штурм нездешней красоты,
но увидал лохматые подмышки
и — не сдержал внезапной тошноты…
Но во Флоренции фонари — словно реплика в споре фокусника и философа.
……
Флоренция. Фонарь. Фортуна. Фанты.
___
Фи! Фонтан фраз
на фронтоне филиала Флоренции
как фото франта Фомы во фраке философа,
как фальцет форели,
фетр в футляре флейты,
фунт фольги, филателия фарфора.
Фехтование ферзем,
как филе из филина с фруктами
для фарисея, фараона, феодала
и фанфарона Франца-Иосифа.
Флора. Фауна. Фортуна. Фонари.
Фигли-мигли. Фокус-покус. Формализм.
Фисгармония фатальных Фермопил.
Факты. Фанты. Фрукты. Федор Фоломин.
Фиакр фанаберии фосфоресцирует фиестой