в сфере флюидов фисгармонической феерии
на фуникулере фестиваля фиалок.
Флюс Люцифера, фимиам Бонифация,
фиги Нафанаила —
фарс марафона, нафталин на патефоне,
сифон фаворита из Карфагена…
Фату фата —
фифти-фифти фунт фикции
фантазирующему под Франца Кафку в
феврале
на файф-о-клоке
на пуфе с туфлей Франчески.
Но фот
из сфер фальцетом Фантомас:
— О, Фегин, фы фелик! Я поздрафляю фас!
Но я за фас трефожусь — фдруг
Андрюфа Фознесенский фыркнет:
«Фу-ух!..»
По мотивам повести «Вид с балкона»
Авель Петрович был человек застенчивый.
Жена ему изменила и уехала с другим, после чего Авель Петрович стал мыть руки чуть ли не ежедневно, а ноги — два раза в неделю. Но чувство брезгливости не проходило.
Жил он со своим сыном Геной, который скорее всего был не его сын, и он его не любил, но однажды вскоре после войны купил ему носки и ковбойку.
Женщин у него было мало — две-три в год, не больше. Но контингент отборный, интеллигентный — массовички, малярши, кастелянши, маникюрши. Одеваясь, они пели «Все выше, и выше, и выше…». Он тогда уже работал в министерстве и хорошо получал.
Сын рос и мужал. Однажды Авель Петрович застал его читающим Дос-Пассоса в подлиннике. И у него заколотилось сердце. Ведь он помнил, что до девятого класса Гена читал по складам и мог считать только до двадцати двух…
…Вскоре она пришла к ним домой. Гена смотрел на Лялю влюбленными глазами, хотя она была косая, рябая, мучилась от подагры и припадала на левую ногу. Вскоре они поженились.
У Ляли было трое детей от первых браков, все не похожие друг на друга, но милые и застенчивые. Но развитые — когда они начинали щебетать о своем, Авель Петрович густо краснел и уходил на кухню.
Теща, Зося Викторовна, в прошлом была певичкой, а стала шизофреничкой. Спала она на рояле, не гася света, а при виде Авеля Петровича заползала под диван.
Ляля пошла в мать, такая же беззаботная и веселая.
Дети ее были кто где. Она не работала, среди зимы доставала чайные розы и вручала их собственноручно Муслиму Магомаеву.
Авель Петрович страдал и не знал, что делать. Он вдруг понял, что любит сына и невестку, и даже к Зосе Викторовне его тянуло, как тянет человека, страдающего суицидальным бредом, прыгнуть с балкона вниз головой.
А потом у Ляли родилась тройня. Все трое были похожи друг на друга и не похожи на Гену.
Авель Петрович совсем потерялся от радости. Позвонил мужу своей малярши и попросил, чтобы она сегодня не приходила. Купил три килограмма конфет «Южная ночь» и голубенького «Москвича».
И зарыдал впервые в жизни. Которая, собственно говоря, уже кончилась.
Я видел раз в простом кафе нарпита,
как человек корпел над холодцом,
трагическую маску Эврипида
напоминая сумрачным лицом.
___
Я видел, как под ливнем кошка мокла,
хотел поймать ее, но не поймал…
Она напоминала мне Софокла,
но почему его — не понимал.
Я видел, как из зарослей укропа
навстречу мне однажды вылез крот,
разительно напомнивший Эзопа
и древний, как Гомер и Геродот.
А раз видал, как с кружкою Эсмарха
старушка из аптеки шла к метро.
Она напоминала мне Плутарха,
Вольтера. Острового и Дидро.
Я мог бы продолжать. Но почему-то
не захотел… Я шницель уминал,
сообразив — но поздно! — что кому-то
кого-то же и я напоминал!
Бросил пить человек.
Ну и что ж! Завязал…
Не войдет он вовек в переполненный зал,
не пригубит пивка,
не махнет стопаря,
не поднимет рука рюмку,
в дымке паря!..
___
Неизбывнее мук
не бывает вовек…
Так случается вдруг:
бросит пить человек!
Он уже не войдет
в переполненный зал…
Огорчится народ:
«Вот беда… Завязал!»
Но ведь то не навек…
День пройдет. Два пройдет.
Снова — слаб человек! —
в ресторан он пойдет,
а верней, не войдет,
а вползет в дымный зал…
Улыбнется народ,
говоря: «Развязал!..»
Беру трагическую тему
и окунаю в тему темя,
дальше начинается невероятное.
Вера? Яд? Ной? Я?
Верую!
Профанирую, блефуя!!!
Фуй…
Чихая нейлоновыми стрекозами,
собаки планируют касторкой на вельвет,
таракашки-букашки кашляют глюкозой. Бред? Бред.
Пас налево. Семь треф. Шах!
Мыши перламутровые в ушах.
— БРЕД, БРЕД. БРЕД. БРЕД. БРЕД, БРЕД —
Троллейбус заболел кессонной.
Изоп уполз. Слон — «элефант».
И деградируют кальсоны,
обернутые в целлофан.
БРЕД. БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД —
Хаос. Хвост. Хруст. Пруст. Вуз. Туз.
Загораем. От мертвого осла уши. Кушай!
(Чревоугодник в чреве червя.)
Шпрот в рот. А идиот — наоборот.
БРЕД, БРЕД, БРЕД. БРЕД, БРЕД, БРЕД —
Джаз-гол! Гол зад! Гол бюст!
Холст. Герлс. Хлюст.
Я опууупеваю…
А опууух…
Вкусно порубать Ге!
Фетиш в шубе:
голкипер фаршированный
фотографируется в Шуе,
хрен хронометрирует на хребте Харона
харакири. ХрррМ
«Ау, — кричу, — задрыга, хватит, финиш!»
Фигу!
(Это только часть задуманного мною триптиха.)
P.S.
Сам уйду, покуда не умыли,
но, клянусь, что бредил я не зря,
ведь еще никто в подлунном мире
не пускал
такого пузыря!
Нету меня Арины Родионовны,
И некому
Мне сказки говорить.
И под охрипший ящик радиоловый
Приходится обед себе варить.
___
Нет у меня Арины Родионовны,
И я от бытовых хлопот устал.
Не спится, няня.
Голос радиоловый
Мне заменил магический кристалл.
Грушу, лишенный близости старушкиной.
От этого
недолго захандрить.
Нет у меня того, что есть у Пушкина,
И нечего об этом говорить.
Нет Кюхли, нет Жуковского, нет Пущина,
Нет Дельвига!
Не те пошли друзья.
В Большой энциклопедии пропущена
Красивая фамилия моя.
Мои рубашки
в прачечной стираются.
Варю обед, сажусь чайку попить.
Никто меня, видать, не собирается
Обнять и, в гроб
сходя, благословить.
Поэтому-то я готовлюсь к худшему.
К тому, что не оценят,
не поймут…
А впрочем,
что ни делается — к лучшему:
Меня, по крайней мере, не убьют!
Как будто мы жители разных планет.
На вашей планете я не проживаю.
Я вас уважаю, я вас уважаю,
но я на другой проживаю. Привет!
___
На вашей планете я не проживал.
Конечно, вселенная наша огромна,
я жил на своей, незаметно и скромно —
чуть-чуть выпивал и чего-то жевал.
А друг проживал на планете иной.
Не все ли равно, на какой проживаешь…
Но вдруг донеслось: — Ты меня
уважаешь?.
Я понял, что это — контакт внеземной.
Мой друг объявился, он жив и здоров!
Я так далеко от него проживаю…
Мой радостный вопль: — Я тебя
уважаю! —
пропал в бесконечности звездных миров.
И, видимо, чтобы я не загрустил,
у самого дома, где я суетился,
тарелки летающей диск опустился…
Я в космос бутылку в ответ запустил.
Гуляет в юбочке бордо
Кассирша Вера.
И занимается дзюдо
Она, холера.
Ее в магазине у нас
Все опасались.
Но в понедельник с пьяных глаз
Мы расписались.
Во вторник, в среду и в четверг
Я продержался.
Наш дворник Федя Розенберг
Все поражался.
И в пятницу курям на смех
Был трезвый вроде…
А Зинка, стерва, мне при всех:
«Гляди, Володя…»
Все говорили: «Баба — страх!»
Но я уперся.
И вот в субботу на бровях
Домой приперся.
Я трезвым драться не люблю.
Скажите, братцы…
Но ежели я во хмелю,
Куда ж деваться?
Само собой пошел скандал
Промежду нами.
И тут я что-то ей сказал
Об ейной маме…
Ведь как-никак во мне семьсот
И пива сколько…
А я гляжу — ее трясет.
Ну смех, и только.
Тут как-то я ее назвал,
Но не обидно.
А дальше в памяти провал —
Заснул, как видно…
Очнулся в гипсе, как святой,
Хужей медведя.
А был когда-то холостой.
Ты помнишь, Федя?..