Чушь…
Что-нибудь,
короче.
Соверши!
Не писал стихов
И не пиши!
По улице Горького, — что за походка!
Девчонка плывет, как под парусом лодка.
___
По улице Горького — вижу я, — ах ты! —
Девчонки плывут, как под парусом яхты.
Одна-то, одна… Не сойти бы с ума.
Вот это форштевень! Вот это корма!
Такой не опасны ни буря, ни штиль.
Какой у нее, представляете, киль?!
Плывут… Я себя вспоминаю девчонкой.
В их годы была я простой плоскодонкой.
Неструганной, грубой, но крепко смоленой.
Не очень красивой, насквозь просоленой.
В ту пору, однако, любили и нас.
Был, помню, один симпатичный баркас.
Он был неуклюжий, похожий на гроб.
Мы долго дружили. Потом он утоп.
Ухаживать начал за мной мотобот.
Ему я дала от ворот поворот…
Веселые годы, счастливые дни,
Как вешние воды промчались они.
Давно это было. А нынче — беда.
Во все мои щели струится вода…
Эх, славное время волнений и вахт!
Такие, как я, драгоценнее яхт.
Лучше сгнить в яме смерти,
зато непритворной,
чем прожить в позолоченной яме придворной.
Все несчастья поэта —
лишь к счастью поэта.
Если в яму столкнут,
не вершина ли это?
___
Год за годом меня
подозрение гложет:
у поэта судьба быть
счастливой не может…
Понял я,
в комфортабельной сидя машине:
если в яме гниешь —
значит, ты на вершине!
Почему ж я не гол,
не гоним, не увечен,
почему так трагически всем обеспечен?
Почему я не в яме,
не в смрадной темнице,
почему же я снова
в английской столице?
Почему я, как зверь,
не в железном вольере,
почему ж я опять
на французской Ривьере?
Нет чтоб с шапкою рваной
стоять побираться.
мне приходится вновь
на Кавказ собираться.
Ведь и дача моя,
под Сухуми бунгало,
на застенок сырой
не похожа нимало…
Значит, что-то не так,
в чем-то я заблуждаюсь,
если жизнью доволен,
собой наслаждаюсь…
Где ж та яма, в которой
мне гнить полагалось,
разве что-то чего-то
во мне испугалось?..
Горблю спину я
над золоченым корытом.
Почему?!
Но вопрос
остается открытым.
Я мастер по ремонту крокодилов.
Окончил соответствующий вуз.
Хочу пойти в МГИМО, но я боюсь.
Что в эту фирму не берут дебилов.
___
Я покупал пломбир и эскимо,
кормил ночами нильских крокодилов.
Поэтому решил пойти в МГИМО,
но в эту фирму не берут дебилов.
Совсем я было растерялся тут,
подумать только — экая досада…
Пошел в Литературный институт.
И оказалось, это то, что надо!
Слушайте, вам не говорили, что вы очень красивы? Странно… В дни моей молодости был такой знаменитый артист в кино — Арон Наварро. В паспорте американец. Э, они там все американцы… Похож на вас. Вылитый вы. Как две капли.
Мне почему-то кажется, что вы грустный. Так нельзя, вы же в Одессе. По моему мнению, вы холостой. Неужели нет? Не молчите, я знаю. Правильно, что приехали в Одессу и встретили меня. Куда же еще ехать и на кому опереться?.. У меня для вас кое-что есть. Только для вас!
Я думаю, она вам подойдет. Она всем подойдет, но сначала мы должны туда подойти. Не женщина — чудо! Папа — профессор, мама — профессор. Профессор или провизор? Провизор. Бездна обаяния, хозяйка, королева Привоза… Немного хромает. А вам нужна жена или Пеле? У нее одышка. Но кто сейчас легко дышит? Засорение среды… Среда! А четверг, а пятница? А, наконец, суббота и воскресенье? А чистюля! Когда она обчистила своего первого из Ростова, с него смеялась вся Одесса… Впрочем, это не важно.
Нет женщин без недостатков. А вы без недостатков? Есть два «но». Младшему — двенадцать. Не волнуйтесь, вы его и не увидите. Мальчик пре лесть, лежит парализован, отец алкоголик, нет, вы мне скажите, когда мы избавимся от этого несчастья?
Старшему, смешно сказать, скоро семнадцать. Постойте, куда же вы? Две судимости, на носу третья, вы с ним не встретитесь лет пятнадцать!
Не надо говорить сразу «нет». Что вы делаете? Я же старше вас лет на сорок. Нет, вы соображаете?! Это же знаменитая одесская лестница. Если мне будет надо, я сам спущусь… Вы же не Эйзенштейн. Где вас воспитывали? Тихо, тихо, дедушка не может быстро…
Ты пахнешь, как охотники в лесу наутро после дымного ночлега.
Мне кажется, я скоро понесу не от тебя — от пороха и снега.
___
Гуляла я в заснеженном лесу,
где все вокруг — безмолвие и нега.
И поняла, что скоро понесу
не от тебя —
от холода и снега.
Идя весной, любуясь на красу
природы юной, слыша птичьи трели,
почувствовала: скоро понесу
не от тебя —
от ветра и апреля.
Бродила летом, видела росу,
в грозу попала далеко от дома.
И показалось: скоро понесу
не от тебя —
от ужаса и грома.
А осенью, когда свербит в носу
и в небе птиц печальных караваны,
мне стало ясно: скоро понесу
не от тебя —
от мрака и тумана.
Вот так всегда… Ну, право, отчего
куда ни кинь — интимные моменты?..
Одно лишь непонятно: на кого
я буду подавать
на алименты?
Для того ль
Мичурину усталость не давала роздыха в пути,
чтобы ныне вдруг такое сталось:
яблока в Тамбове не найти?!
___
Нету яблок!
Братцы, вот несчастье!
Мочи нету взять такое в толк.
Где-то слышал я,
что в одночасье
яблоки пожрал тамбовский волк.
Для того ль
ловили наши уши
песню молодых горячих душ
«Расцветали яблоки и груши»,
если нет
ни яблок
и ни груш?!
Для того ль
Мичурин,
сын России,
скрещивал плоды в родном краю,
чтобы
из Марокко апельсины
оскорбляли
внутренность мою?!
Нету яблок!
Я вконец запутан,
разобраться не могу никак.
Ведь за что-то
греб зарплату
Ньютон,
он же, извиняюсь, Исаак!
И от всей души землепроходца
восклицаю:
«Надо ж понимать,
что-то нынче яблочка мне хотца —
очередь
не хотца
занимать!»
Мне бы в дебри судеб деревенских,
чтоб искать,
ночь возя на возах,
сокровенное если не в женских,
то хотя бы в коровьих глазах.
___
Я не то
чтобы с бычьим здоровьем,
но и, как говорится, не слаб.
Потянулся я
к чарам коровьим,
хоть корова — а тоже из баб!
Мне с коровою очень бы надо
для начала
хотя бы дружить.
Чтобы жить интересами стада,
по-простому,
по-честному жить.
От сомнений избавиться мрачных,
чтоб увидеть себя наяву
среди парнокопытных и жвачных
самым первым поэтом в хлеву.
Мне бы с ней,
если быть откровенным,
постоять бы хоть рядом, молчком.
Поделиться бы с ней сокровенным,
получить от нее —
молочком.
Возле куч прогуляться навозных,
научиться родную доить…
И намерений —
очень серьезных! —
от любезной своей не таить.
Чтобы те,
кто от благ не вкусили,
говорили, косясь на сарай:
ну устроился этот Василий,
ах, корова его забодай!
Я часто замираю перед тайной.
Ей имя — жизнь.
В разрядах молний, в грохоте грозовом,
В рассоле огнедышащей планеты
Родился крохотный комочек жизни —
Икринка, сгусток…
___
Я часто замираю перед тайной,
Я бы назвал ее — преображенье.
Загадочнее тайны нет нигде.
… Немыслимо бывает пробужденье:
Глаза разлепишь — что за
наважденье? —
Лежать лежишь, но неизвестно где…
А в голове — все бури мирозданья,
Да что там бури — просто катаклизмы,
Как написал бы Лавренев — разлом!
Глаза на лбу, в них молнии сверкают.
Язык шершавый, в членах колотун,
Ни встать, ни сесть,
Во рту бог знает что.
Не то Ваала пасть, не то клоака.
Выпрыгивает сердце из груди,
И что вчера случилось — помнишь
смутно…