дцать, стала мне второй дочкой.
Отец был большим любителем поэзии. Писал и сам, причем вполне складно, но, по природной скромности, не придавал этому серьезного значения, во всяком случае, никаких попыток напечататься не предпринимал, не считая нескольких публикаций во фронтовых газетах. Дома у нас имелась очень приличная поэтическая библиотека, многие книжки были с автографами. К пятнадцати годам я все это хозяйство перечитал по несколько раз, но странным образом избежал юношеской болезни стихописания, во всяком случае, ее наиболее тяжелой для окружающих лирической разновидности.
Писать начал в тридцать с небольшим, публиковаться — почти одновременно. Дебют состоялся в 1979 году. В еженедельнике «Литературная Россия» в то время юмором заведовал блестящий автор знаменитого «Клуба 12 стульев» «ЛГ» Владимир Владин. Он и напечатал мой рассказик «Трансцендент в трамвае», став, так сказать, крестным литературным отцом. Рассказы я писал до середины восьмидесятых параллельно со стихами, пока Андрей Кучаев, на чей семинар я ходил и чьим мнением дорожу до сих пор, мягко не объяснил мне, что стихи у меня получаются ловчей. В 1982 году я ушел с телевидения и пару лет проработал в газете «Московский комсомолец», в отделе фельетонов у Льва Новоженова.
В середине восьмидесятых познакомился с группой поэтов схожего с моим направления — талантливейшей, но рано умершей Ниной Искренко, Евгением Бунимовичем, Юрием Арабовым, Владимиром Друком, Виктором Коркией, Дмитрием Александровичем Приговым, Андреем Туркиным (его сегодня тоже нет в живых), Тимуром Кибировым и другими широко известными сегодня литераторами. Все вместе мы создали, в пику тогдашнему Союзу писателей, наделавший немало шороху в перестроенные годы клуб «Поэзия», который просуществовал до начала 90-х. Присущий мне общественный темперамент на этом не иссяк. Вот уже восемь лет я редактирую иронический журнал «Магазин», учрежденный Михаилом Жванецким. На этом посту сменил прежнего главного редактора Семена Лившина, проживающего ныне в г. Сан-Диего, штат Калифорния. Журнал этот имеет мало общего с традиционными юмористическими органами. Это по-настоящему литературное. как утверждают недоброжелатели, снобистское, стильно оформленное издание, напечататься в котором для многих — вопрос престижа. Для нас же с моим другом, главным художником журнала Андреем Бильжо, это предмет гордости, способ самовыражения и бесперебойный источник головной боли.
Последние три года каждую неделю я появляюсь на экране в популярной программе «Итого», куда пригласил меня другой мой друг, Витя Шендерович, придумав для меня мрачный образ «поэта-правдоруба». Некоторые из этих стихов, написанных по поводу конкретных политических событий, как мне кажется, имеют самостоятельное значение, поэтому я и включил их в предлагаемую вашему вниманию книгу.
Кроме того, в нее вошли также фотографии из моего семейного альбома. Хотя, честно говоря, как такового альбома у меня нет. Его составлением я, видимо, займусь, когда окончательно отойду от дел. А пока все фотки бессистемно рассованы по пакетам и лежат в самом нижнем ящике моего письменного стола.
Кто-то из людей, изображенных на них, знаком читателю больше, кто-то — меньше, кто-то не знаком вообще. Впрочем, это не важно. Важно то, что все они в той или иной степени оставили след в моей жизни, которая, что уж там лицемерить, удалась.
«КАКОЕ ВРЕМЯ БЫЛО,БЛИН!..»
1979–1985
Вертикальный срез
Опубликовано впервые
в журнале «Аврора», № 4, 1985.
Посвящается А. С.
Я лежу на животе
С папиросою во рте,
Подо мной стоит кровать.
Чтоб я мог на ней лежать.
Под кроватию паркет,
В нем одной дощечки нет,
И я вижу сквозь паркет.
Как внизу лежит сосед.
Он лежит на животе
С папиросою во рте,
И под ним стоит кровать.
Чтоб он мог на ней лежать.
Под кроватию паркет,
В нем другой дощечки нет,
И он видит сквозь паркет,
Как внизу другой сосед
На своем лежит боке
С телевизором в руке.
По нему идет футбол,
И сосед не смотрит в пол.
Но футбол не бесконечен —
Девяносто в нем минут,
Не считая перерыва
На пятнадцать на минут.
Вот уж больше не летает
Взад-вперед кудрявый мяч,
И служитель запирает
Расписныя ворота.
И сосед, разжавши пальцы,
Уроняет на паркет
Совершенное изделье
Из фанеры и стекла.
И, следя усталым взглядом
Телевизора полет.
Он фиксирует вниманье
На отверстии в полу.
Но напрасно устремляет
Он в него пытливый взор.
Потому что в нашем доме
Этажей всего лишь три.
Странный гость
Опубл. впервые в еженедельнике «Литературная Россия»
(далее — «Лит. Рос.»), № 14, 1982.
А. Кучаеву
Как-то утром, за обедом,
засиделся я с соседом.
Что живет со мною рядом,
на другом конце страны.
Был сырой осенний вечер
зимней скукою отмечен,
Но вплетались краски лета
в синь зеленой белизны.
Не в преддверье ли весны?
Помню, темой разговора
были тезы Кьеркегора
И влияние кагора
на движение светил.
Нить беседы прихотливо
извивалась, и на диво
Обстановка климатила,
и сосед был очень мил —
Он практически не пил.
Словом, было все прекрасно,
но, однако, не напрасно
Я от тяжести неясной
все отделаться не мог.
Тишину моей гостиной
вдруг нарушил очень длинный
И достаточно противный
электрический звонок.
Кто ступил на мой порог?
Кто же этот гость нежданный,
что с настойчивостью странной
В этот вечер, столь туманный,
нарушает мой покой?
Это кто возник из ночи
и на кнопку давит очень?
Неужели на мерзавца
нет управы никакой?
А милиция на кой?!
Звон меж тем раздался снова.
— Что за наглость, право слово?! —
И нахмурив бровь сурово,
повернул я ключ в замке.
Предо мною на пороге,
неулыбчивый и строгий.
Вырос странник одинокий
в старомодном сюртуке
С черной птицей на руке.
Позабытые страницы
мне напомнил облик птицы.
Утлой памяти границы
вдруг раздвинулись на миг.
Вспомнил я: все это было —
«…мрак, декабрь, ненастье выло…»
И как будто из могилы
доносился хриплый крик,
Вызывавший нервный тик.
Уловив мое смятенье,
он шагнул вперед из тени:
— Извините, вы Иртеньев?
У меня к вам разговор.
Мой кисет, увы, непрочен,
а табак дождем подмочен.
Что вы курите, короче?
Я ответил: — «Беломор».
— Боже мой, какой позор, —
Прошептал он с возмущеньем
И, обдав меня презреньем,
Устремился по ступеням
темной лестницы во двор.
Хлопнув дверью что есть мочи,
из подъезда вышел прочь он
И исчез. Но с этой ночи
не курю я «Беломор».
Никогда. О, nevermore!
Похвала движению
Впервые — в ж. «Аврора». № 11, 1985.
О. Чугай
По небу летят дирижабли.
По рельсам бегут поезда,
По синему морю корабли
Плывут неизвестно куда.
Движенье в природе играет
Большое значенье, друзья.
Поскольку оно составляет
Основу всего бытия.
А если в процессе движенья
Пройдешь ты, товарищ, по мне.
То это свое положенье
Приму я достойно вполне.
И, чувствуя вдавленной грудью
Тепло твоего каблука,
Я крикну: «Да здравствуют люди.
Да будет их поступь легка!»
Съедобное
Первая публикация —
в ж. «Юность». № 10, 1988.
Маша ела кашу,
Мама ела Машу,
Папа маму ел.
Ела бабка репку.
Лопал бабку дедка,
Аж живот болел.
Славно жить на свете.
Громче песню, дети!
Шире, дети, круг!
Ни к чему нам каша
На планете нашей.
Если рядом — друг.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Юность», № 1, 1988.
Сияло солнце над Москвою,
Была погода хороша,
И наслаждалася покоем
Моя уставшая душа.
Внезапно сделалось темно,
Затрепетали занавески,
В полуоткрытое окно
Ворвался ветра выдох резкий.
На небе молния зажглась
И долго там себе горела…
В вечернем воздухе.
Кружась,
По небу кошка пролетела.
Она летела
Словно птица
В сиянье грозовых огней
Над изумленною столицей
Великой Родины моей.
По ней стреляли из зениток
Подразделенья ПВО,
Но на лице ея угрюмом
Не отразилось ничего.
И, пролетая над Арбатом,
К себе вниманием горда,
Она их обложила матом
И растворилась
Без следа.
Страшная картина
Впервые опубл.
в газ. «Вечерний Волгоград», февраль 1988.
Какая страшная картина.
Какой порыв, какой накал!
По улице бежит мужчина,
В груди его торчит кинжал.
— Постой, постой, мужчина резвый,
Умерь стремительный свой бег! —
Вослед ему кричит нетрезвый
В измятой шляпе человек. —
Не для того тебя рожала
На божий свет родная мать.
Чтоб бегать по Москве с кинжалом
И людям отдых отравлять!
* * *
Впервые под названием «Война и мир»
— в ежен. «Собеседник», сентябрь 1988.
Блестят штыки, снаряды рвутся.
Аэропланов слышен гуд,
Куда-то белые несутся,
За ними красные бегут.
Повсюду реки крови льются,
Сверкают сабли там и тут.
Куда-то красные несутся.
За ними белые бегут.
А в небе жаворонок вьется,
В реке играет тучный язь,
И пьяный в луже у колодца
Лежит, уткнувшись мордой в грязь.
* * *
Печатается по книге «Попытка к тексту»,
изд-во «Московский рабочий», М., 1989.
Конечно, это горько, но
Бессмертье мне не суждено —
Оно великим лишь награда.
Нет, не воздвигнут мавзолей
Во славу памяти моей,
Да мне, признаться, и не надо.
И двое строгих часовых.
От холода едва живых.
Но неподвижных, словно камень,
Не будут около меня,
Судьбу курсантскую кляня.
Стоять с примкнутыми штыками.
Мне предстоит иной покой,
Я знаю, кажется, какой —
Простая гипсовая урна
Да ниша в каменной стене,
Пусть непрестижно будет мне.
Но в остальном вполне недурно.
Дорожное
Впервые — в ежен. «Лит. Рос.», март 1982.
Вы стояли на перроне.
Мимо поезд проносился
«Темиртау — Воркута».
Вы кричали что-то громко,
Я пытался вас услышать,
Но мешал колесный стук.
Вот перрон пропал из виду,
Ваша стройная фигура
Тоже скрылася из глаз.
Я лежал на верхней полке.
Напряженно размышляя
Над значеньем ваших слов.
За окном столбы мелькали,
Водокачек вереницы
Уносились в никуда.
Так, под стук колес вагонных,
В тишине бессонной ночи
Эти строки родились.
Вступающему в жизнь
Впервые — в ежен. «Неделя», март 1986.
Пока остры твои глаза
И волосы густы,
Пока ты гибок как лоза
И мышцы налиты,
Пока пылает жар в груди,
Пока рука тверда,
Пока сияет впереди
Счастливая звезда.
Пока горит твоя заря
И горизонт открыт,
Не трать, товарищ, время зря
Устраивай свой быт!
Песнь
Первая публ. — в ж. «Юность», № 4, 1986.
Словно коршун в синем небе
Кружит серый самолет.
А во ржи, срывая стебель,
Дева юная поет.
Песнь ее летит с мольбой
В неба кумпол голубой,
И слова ее просты,
Как репейника цветы:
«Летчик, летчик, ты могуч,
Ты летаешь выше туч,
Ты в воздушный океан
Устремляешь свой биплан.
Гордо реешь в облаках ты.
Распыляя химикаты.
Ты возьми меня с собой
В неба кумпол голубой.
Там в ужасной вышине
Ты поженишься на мне.
Обязательно должна
Быть у летчика жена!»
Но не слышит авиатор
Девы пламенный напев.
От вредителей проклятых
Опыляет он посев,
Чтоб не смел коварный враг
Портить наш могучий злак.
Случай на воде
Печатается по книге «Империя добра»,
изд-во «Раритет-537», М., 1994.
Мощным взмахом поднимает…
Степан Тимофеевич Разин,
Известный донской атаман.
Немало творил безобразий,
Особенно будучи пьян.
Однажды с крутой похмелюги
С ватагой он плыл по реке
На белом ушкуйничьем струге
С персидской княжною в руке.
Страшась атаманского гнева.
От ужаса бледная вся,
Дрожала несчастная дева,
Монистами робко тряся.
Плескалась медовая брага
Во фряжских черненых ковшах,
Лежала вповалку ватага,
Густым перегаром дыша.
Макая усы в ерофеич,
Хлеща за стаканом стакан.
Все слабже Степан Тимофеич
Удерживал девичий стан.
И после шестого стакана —
Пожалуй, что лишним был он —
Орлиные очи Степана
Смежил исторический сон.
Почуяв нехватку контроля.
Разжалась злодейка рука.
Печальна невольницы доля,
Не быть ей женой казака.
Напрасно хрипела бедняга
В надежде вниманье привлечь.
С оттягом храпела ватага
В ответ на шиитскую речь.
Агония длилась недолго,
Не больше минуты одной,
И воды холодные Волги
Сомкнулись над бывшей княжной.
Мечта о крыльях
Впервые опубликовано в газ. «Гудок», февраль 1983.
Если б кто на спину мне бы
Присобачил два крыла,
Я б летал себе по небу
Наподобие орла.
Я бы реял над планетой,
Гордый пасынок стихий.
Не читал бы я газеты,
Не писал бы я стихи.
Уклоняясь от работы
И полезного труда,
Совершал бы я налеты
На колхозные стада.
Я б сырым питался мясом,
Я бы кровь живую пил.
Ощущая с каждым часом
Прибавленье свежих сил.
А напившись и наевшись,
Я б ложился на матрас
И смотрел бы не мигая
Передачу «Сельский час».
* * *
Публикуется по книге «Ряд допущений»,
изд-во «Независимая Газета», М., 1998.
Любовь. На вид простое слово,
А говорили — тайна в нем.
Но я проник в ее основу
Своим мозолистым умом.
Напрягши всю мускулатуру.
Собрав запас душевных сил,
Свой мощный ум, подобно буру,
С размаху в тайну я вонзил.
Взревел как зверь могучий разум
И, накалившись докрасна,
Вошел в нее, заразу, разом,
Лишь только ойкнула она.
И что же разуму открылось,
Когда он пообвыкся там?
А ничего. Сплошная сырость,
Да паутина по углам.
* * *
Впервые напечатано в газ. «Смена», Л., ноябрь 1989.
Меня зовут Иван Иваныч.
Мне девяносто восемь лет.
Я не снимаю брюки на ночь
И не гашу в уборной свет.
Я по натуре мирный житель,
Но если грянет вдруг война,
Надену я защитный китель,
К груди пришпилю ордена.
И в нижнем ящике буфета,
Где у меня военный склад,
Возьму крылатую ракету.
Ужо, проклятый супостат!
Ее от пыли отряхну,
Стабилизатор подогну,
Взложу на тетиву тугую.
Послушный лук согну в дугу,
А там пошлю наудалую —
И горе нашему врагу!
Автобус
Первая публикация — в газ. «Гудок», январь, 1985.
По улице идет автобус,
В нем едет много человек.
У каждого свои заботы,
Судьба у каждого своя.
Вот инженер тире строитель.
Он строит для людей дома,
И в каждый дом, что им построен,
Души частицу он вложил.
А рядом с ним в большой зюйдвестке
Отважный едет китобой.
Он кашалотов беспощадно
Разит чугунным гарпуном.
А рядом с ним стоит рабочий.
Его глаза огнем горят.
Он выполнил четыре нормы,
А захотел бы — смог и шесть.
А рядом женщина рожает,
Еще мгновенье — и родит!
И тут же ей уступят место
Для пассажиров, что с детьми.
А рядом — футболист известный
С богиней Никою в руках.
Под иберийским жарким небом
Ее он в честном взял бою.
А рядом — продавщица пива
С косою русою до пят.
Она всех пивом напоила,
И вот теперь ей хорошо.
А рядом в маске Дед Мороза
Коварный едет контролер.
Ее надел он специально,
Чтоб всеми узнанным не быть.
Но этой хитрою уловкой
Он не добьется ничего,
Поскольку есть у всех билеты,
Не исключая никого.
Гриппозное
Печатается по книге «Ряд допущений»,
Изд-во «Независимая Газета», М., 1998.
Я болен.
Скрутил меня вирусный грипп,
Умолкли веселые песни,
Из легких моих вырывается хрип —
Исхода летального вестник.
Жены моей нет.
На работе она,
А может, сидит в ресторане
На чьих-то коленях
С фужером вина,
Морального краха на грани.
И в воздухе машет
Нагою ногой[1],
И тушит окурок в салате,
И стан ее нежный
Ласкает другой.
Покамест лежу на кровати.
Таков этой жизни суровый закон —
В то время как муж умирает,
Жена его честь
Уже ставит на кон
И ею бесстыдно играет.
Все бабы на свете
Друг другу под стать —
Им только мужьям
Изменять бы.
Городским поэтам
Впервые под названием «Люблю я городских поэтов…» —
в ж. «Юность». № 1. 1988.
Люблю я городских поэтов,
Ну что поделаешь со мной.
Пусть дикой удали в них нету,
Пусть нет раздельности степной,
Пусть нету стати в них былинной,
Пусть попран дедовский завет,
Пусть пересохла пуповина,
Пусть нет корней,
Пусть стержня нет.
Зато они
В разгаре пьянки
Не рвут трехрядку на куски
И в нос не тычут вам
Портянки
Как символ веры и тоски.
Про искусство
Публикуется по тексту в ж. «Юность». № 3, 1987.
Искусство — достоянье масс
И достижение природы.
Оно сияет, как алмаз,
Когда его почистишь содой.
Оно не терпит суеты
И в то же время —
Волокиты.
Его прекрасные черты
Для всех желающих открыты.
Оно вести способно в бой
И может вывести
Из строя.
Оно растет само собой.
Как бюст
На родине героя.
«Ars longa, vita brevis est» —
Сияет надпись горделиво.
Кто не работает — не ест.
И это очень справедливо!
Часовой
Впервые опубликовано в ж. «Юность». № 10. 1989.
Стоит на страже часовой,
Он склад с тушенкой охраняет.
О чем он в этот час мечтает
Своей могучей головой?
Картины мирного труда
Пред ним проходят чередою:
Вот он несет ведро с водою.
Чтоб ею напоить стада.
Вот он кладет умело печь,
Кирпич в руках его играет,
А сердце сладко замирает:
Он в ней оладьи будет печь.
Вот он, мечи с большим трудом
Перековавши на орала,
Надел свой бороздит удало,
Инстинктом пахаря ведом.
Мечта солдата вдаль зовет.
Несет его к родным пенатам…
О, если был бы он пернатым.
Тотчас пустился бы в полет.
Но, как известно, неспроста
Стоит солдат на страже мира,
И не оставит он поста
Без приказанья командира.
Что зачем
Печатается по книге «Ряд допущений»,
изд-во «Независимая Газета». М., 1998.
Для чего дано мне тело?
Для того оно дано,
Чтоб в нем жизнь ключом кипела
И бурлила заодно.
Чтобы, сняв с него фуфайку,
Как диктует естество,
Милой деве без утайки
Демонстрировать его.
Для чего даны мне руки?
Чтобы ими пишу есть,
Чистить зубы, гладить брюки,
Отдавать военным честь.
Заниматься разным спортом
И физическим трудом.
Окружать себя комфортом
И достатком полнить дом.
Для чего даны мне ноги?
Есть ли прок какой от ног?
Есть. И очень даже многий.
Их не зря придумал Бог.
Семимильными шагами,
Распевая на ходу,
День за днем
Вперед
Ногами
Вдоль по жизни я иду.
Танго в стиле кич
Впервые напечатано в ж. «Аврора», № 8, 1985.
В лазурь залива солнце село,
Стояли вы, глаза закрыв,
Я вашу руку взял несмело,
Сдержать не в силах свой порыв.
Пьянящий аромат азалий
Все тайной наполнял вокруг.
Вы с дрожью в голосе сказали:
— Я умоляю вас, без рук.
Волна ласкала, набегая,
Покров прибрежного песка,
И я ответил: — Дорогая,
То лишь рукав от пиджака.
Вы мне в лицо захохотали,
Сверкая золотом зубов:
— А я-то думала вначале.
Что вы способны на любое.
Вам не хватает безрассудства.
Вас не манит страстей игра.
Нет, я не верю в ваше чувство,
К тому же мне домой пора.
Блестело море под луною.
Молчал о чем-то кипарис.
Я повернулся к вам спиною,
И мы навеки разошлись.
* * *
Впервые — в ежен. «Лит. Рос.», октябрь 1986.
Чтобы написать стихотворение.
Кроме авторучки и листа,
Требуется также вдохновение,
Без него не выйдет ни черта.
Вдохновенье — штука ненадежная,
Есть оно — валяй себе строчи.
Не пришло, что вещь вполне возможная, —
И хана, хоть лбом о стол стучи.
Чтобы было все по справедливости,
Чтобы мог поэтом каждый стать,
Мы должны не ждать от музы милости,
А за горло побыстрей хватать.
Стихотворство — дело всенародное,
Каждому второму по плечу.
Не пора ли сеть водопроводную
Подвести к Кастальскому ключу?
* * *
Первая публикация —
в ж. «Студенческий меридиан». № 6. 1984.
О чем мечтаешь ты, товарищ.
Когда в рассветный тихий час
Себе яйцо на кухне варишь.
Включив для этой цели газ?
В каких ты эмпиреях реешь.
Когда, на завтрак съев яйцо,
Электробритвой «Харьков» бреешь
Еще не старое лицо?
Какие жгучие проблемы
Терзают твой пытливый мозг
В тот миг, когда посредством крема
На обувь ты наводишь лоск?
Какой пленительной надеждой
Ты тешишь мысленный свой взор.
Когда, окутав плоть одеждой.
Упругим шагом меришь двор?
Мой друг, мой брат, мой современник.
Что мне сказать тебе в ответ?
Конечно, плохо жить без денег.
А где их взять, когда их нет.
Землекоп
Напечатано впервые под заголовком
«В жаркий полдень…»
в газ. «Московский комсомолец»
(далее — «МК»), сентябрь. 1985.
Вот землекоп траншею роет.
Вгрызаясь в грунт
За пядью пядь.
То пыль со лба стряхнет порою,
То потную откинет прядь.
Русоволосый, конопатый.
Предрасположенный к вину,
Сжимая верную лопату,
Кряхтя, уходит в глубину.
Вот он в земле почти по шею,
Вот он совсем пропал из глаз.
Растет и ширится траншея.
Такая нужная для нас.
А завтра утром
В час рассветный
Сюда он явится опять
И будет столь же беззаветно
Ее обратно засыпать.
О Русь, загадочная Русь,
Никак в тебе не разберусь.
* * *
Первая публикация —
в ежен. «Лит. Рос.», июль 1986.
На стуле женщина сидела
С улыбкой легкой на устах
И вдаль задумчиво глядела,
Витая мыслью в небесах.
Поток мерцающего света
Струил ее нездешний взор.
Она курила сигарету,
Роняя пепел на ковер.
И молвил я, от дыма морщась:
— Прошу прощения, но вы
Отнюдь не чтите труд уборщиц
И этим крайне не правы.
Понятья ваши о культуре
Большой пробел в себе несут,
В местах общественных не курят
И пепел на пол не трясут.
Советской женщине негоже
Табачный дым в себя глотать,
Какой пример для молодежи
Вы этим может подать!
Дымилась в пальцах сигарета,
Молчал за стенкой телефон.
Я долго ждал ее ответа
И, не дождавшись, вышел вон.
Подражание французскому
Печатается по тексту —
ж. «Крокодил». № 9. 1986.
Один кюре, слуга усердный Бога,
Известный благочестием своим.
Решил купить французского бульдога.
Откладывая каждый день сантим,
К Страстной неделе накопил он сумму,
Которая позволила кюре
Приобрести породистую суку.
Он сколотил ей будку во дворе,
Купил ошейник из мягчайшей кожи
И красоты нездешней поводок.
О, если б знал он, милостивый Боже,
Какую шутку с ним сыграет рок!
Раз в воскресенье,
Отслуживши мессу.
Узрел кюре, придя к себе домой,
Что тварь, поддавшись наущенью беса.
Кусок стащила мяса.
— Боже мой! — вскричал святой отец
И в гневе диком,
Забыв когда-то данный им обет,
Весь задрожал и с почерневшим ликом
Сорвал висящий на стене мушкет,
И грянул выстрел по законам драмы.
А вечером, когда взошла звезда.
Он во дворе киркою вырыл яму
И опустил собачий труп туда.
Смахнув слезу и глянув исподлобья
На дело обагренных кровью рук.
Соорудил он скромное надгробье
И незабудки посадил вокруг.
Затем кюре передохнул немного
И высек на надгробье долотом:
«Один кюре, слуга усердный Бога…»
И дальше все, что с ним стряслось потом.
Невольное
Впервые под заголовком «Я Аллу люблю Пугачеву…» —
в ж. «Аврора», № 11, 1985.
Я Аллу люблю Пугачеву,
Когда, словно тополь стройна,
В неброском наряде парчовом
Выходит на сцену она.
Когда к микрофону подходит,
Когда его в руки берет
И песню такую заводит,
Которая вряд ли умрет.
От диких степей Забайкалья
До финских незыблемых скал
Найдете такого едва ли,
Кто песню бы эту не знал.
Поют ее в шахтах шахтеры
И летчики в небе поют,
Солдаты поют и матросы,
И маршалы тоже поют.
О чем эта песня, не знаю,
Но знаю — она хороша.
Она без конца и без края,
Как общая наша душа.
Пою я, и каждое слово
Мне сердце пронзает иглой.
Да здравствует А. Пугачева,
А все остальное — долой!
* * *
В первой публикации в ж. «Юность». № 4. 1986.
стихотв. имело название
«Хотел бы восславить любовь я…»
Желаю восславить любовь я,
Хвалу вознести ей сполна,
Полезна она для здоровья,
Приятна для сердца она.
Любовь помогает в работе,
Любовь согревает в быту,
Мой дух отделяя от плоти,
Бросает она в высоту.
И дух мой по небу летает,
Как горный орел все равно,
То крылья свои распластает,
То ринется камнем на дно,
То тайны познает Вселенной,
То съест на лету червяка —
Отважный, как будто военный,
Привольный, как Волга-река.
Взирая с высот равнодушно
На трудности местных властей,
Парит он в пространстве воздушном,
Охвачен игрою страстей.
А не было б в мире любови.
Сидел бы забившись в углу,
Поскольку подобных условий
Никто не создал бы ему.
Электрический ток
Впервые — в ж. «Юность», № 1, 1988.
Электрический ток,
Электрический ток.
Погоди, не теки.
Потолкуем чуток.
Ты постой, не спеши,
Лошадей не гони.
Мы с тобой в этот вечер
В квартире одни.
Электрический ток,
Электрический ток,
Напряженьем похожий
На Ближний Восток,
С той поры, как увидел я
Братскую ГЭС,
Зародился к тебе
У меня
Интерес.
Электрический ток.
Электрический ток,
Говорят, ты порою
Бываешь жесток.
Может жизни лишить
Твой коварный укус.
Ну и пусть.
Все равно я тебя не боюсь!
Электрический ток.
Электрический ток,
Утверждают, что ты —
Электронов поток.
И болтает к тому же
Досужий народ.
Что тобой управляют
Катод и анод.
Я не знаю, что значит
«Анод» и «катод»,
У меня и без этого
Много забот.
Но пока ты течешь,
Электрический ток.
Не иссякнет в кастрюле
Моей кипяток.
Клеветнику
Впервые — в ж. «Юность». № 3. 1987.
Твоих стихов охульных звуки
До слуха чуткого дошли.
Была охота пачкать руки,
А то б наелся ты земли.
Но не покину пьедестала,
Хоть мести жар в груди горит,
С зоилом спорить не пристало
Любимцу ветреных харит.
Тебе отпущено не много.
Так задирай, лови момент.
Свою завистливую ногу
На мой гранитный постамент!
Поэт и Муза
Печатается по публикации
в ежен. «Лит. Рос.», апрель 1989.
ПОЭТ (мечась по комнате).
Опять в душе пожар бушует
И пальцы тянутся к перу.
Ужель сегодня напишу я
Стихотворенье ввечеру?
Ужель наитие проснется,
Чтоб с уст немых
Сорвать печать?
Ужель, как прежде, содрогнется
В ответ центральная печать?
Появляется Муза. Подходит к Поэту,кладет ему ладонь на лоб.МУЗА.
Ах, полно, друг мой,
Успокойся,
Не расточай свой скромный дар.
Водой холодною умойся,
Глядишь, уляжется пожар.
Плаза горят,
Власы подъяты,
Несутся хрипы из груди…
Сними с себя шлафрок измятый
И срочно в ванную поди.
Там под струей упругой душа
Недуг твой снимет как рукой,
И вновь в израненную душу
Войдет целительный покой.
ПОЭТ (отпрянув).
Чур-чур! Изыди! Сгинь, виденье!
Растай! Исчезни без следа!
Наперекор тебе сей день я
Вкушу желанного плода.
Ты, словно камень, тяжким грузом
Висишь на шее у меня.
Нет, ты не Муза,
Ты — обуза.
Коня!
Подайте мне коня!
МУЗА (в сторону, встревоженно).
Совсем свихнулся бедный малый!
Последний разум в нем угас.
Еще мгновенье — и, пожалуй,
Сюда заявится Пегас.
Опять носиться до рассвета,
Пути не ведая во тьме…
Ах, эти чертовы поэты!
У них одно лишь на уме.
В моем ли возрасте почтенном,
Пустившись в бешеный галоп,
Скакать с безумцем дерзновенным
Всю ночь
Того лишь ради, чтоб
Пяток-другой четверостиший
Под утро из себя, кряхтя.
Он выжал?
(Поворачиваясь к Поэту.)
Эй, нельзя ль потише?
Ведь ты не малое дитя,
И потакать твоим причудам
Моей охоты больше нет.
Иди-ка спать.
Давай отсюда,
А я закрою кабинет.
поэт.
Молчи, проклятая старуха!
Твой рот беззуб,
Твой череп гол!
Коль моего коснулся слуха
Испепеляющий глагол,
Ничто сдержать меня не сможет!
Все поняла?
Тогда вперед!
МУЗА(в сторону).
Ну, что вы скажете?
О боже,
Из всех щелей безумство прет!
Я не хотела, право слово,
Его губить во цвете лет,
Но, видно, выхода иного
В подобном положенье нет.
(Наполняет стоящий на столе бокал вином, незаметно подсыпая в него яд. Затем протягивает Поэту.)
Ну что ж, согласна.
И в дорогу
С тобой мы тронемся сейчас.
Глотни, мой друг, вина немного,
Пока не подоспел Пегас.
ПОЭТ(поднимая бокал).
Вот так давно бы!
Неужели
Нельзя нам было без помех
Отправиться к заветной цели?
За мой успех!
(Пьет.)
МУЗА(в сторону).
За наш успех!
ЗанавесБаллада о четырех Дедах Морозах
Впервые под названием
«О Дедах Морозах» напечатано
в ежен. «Лит. Рос.», декабрь 1985.
Вечером очень поздно,
Под самый под Новый год.
Четыре Деда Мороза
В дальний собрались поход.
Не тратя даром минуты,
Вместе вошли в метро
И там решили маршруты
Выбрать по розе ветров.
— С детства путем караванным
Мечтал пройти я Восток,
Мне снились далекие страны.
Пустынь горячий песок.
Багдада пестрые рынки.
Древний, как мир, Тибет.
Поеду-ка я в Кузьминки, —
Первый промолвил дед.
— Отправился бы с охотой
В Кузьминки я хоть сейчас,
Если б не знал, что кто-то
На Западе нужен из нас.
Так что чиста моя совесть,
У каждого жребий свой —
С такими словами в поезд
До Тушинской сел второй.
— А мы на Север поедем, —
Третий вздохнул тогда. —
К свирепым белым медведям,
В царство вечного льда.
Звезды холодные светят,
Полярная ночь тиха.
Право же стоит за этим
Махнуть на ВДНХ.
Четвертый сказал: — Отлично,
Достался мне, кажется. Юг.
Не знаю, кто как, но лично
Я подустал от вьюг.
Поеду в Беляево — это
Хотя и не Индостан,
Но все ж по соседству где-то
Находится Теплый Стан.
Вечером очень поздно
Взошли с четырех сторон
Четыре Деда Мороза,
Каждой на свой перрон.
В жизни каждому надо
Правильный выбрать путь.
Об этом моя баллада,
А не о чем-нибудь.
Забытый вальс
Стихотв. впервые опубликовано
в газ. «МК», ноябрь 1984.
Вы играли на рояле.
Тонкий профиль наклоня,
Вы меня не замечали.
Будто не было меня.
Из роскошного «Стейнвея»
Дивных звуков несся рой,
Я стоял,
Благоговея
Перед вашею игрой.
И все то, что в жизни прежней
Испытать мне довелось,
В этой музыке нездешней,
Страшным образом сплелось.
Страсть,
Надежда,
Горечь,
Радость,
Жар любви
И лед утрат,
Оттрезвонившая младость,
Наступающий закат.
Слезы брызнувшие пряча,
Я стоял лицом к стене,
И забытый вальс собачий
Рвал на части
Душу мне.
1984
Отец и сын
Печатается по первой публикации
в ежен. «Лит. Рос», март 1987.
— Скажи мне, отец.
Что там в небе горит.
Ночной озаряя покров?
— Не бойся, мой сын.
Это метеорит —
Посланец далеких миров.
— Я слова такого не слышал, отец,
И мне незнакомо оно,
Но, чувствую, свету приходит конец
И, стало быть, нам заодно.
— Не бойся, мой милый,
Авось пронесет,
Не даст нас в обиду Господь,
Он наши заблудшие души спасет,
А если успеет — и плоть.
— А вдруг не успеет?
Отец, я дрожу,
Сковал меня гибельный страх.
— Уж больно ты нервный, как я погляжу,
Держи себя, сын мой, в руках.
— Отец, он все ближе,
Минут через пять
Наступит последний парад.
Не в силах я больше на месте стоять,
Настолько здоровый он, гад!
— Не бойся, мой сын,
Я когда-то читал.
Теперь уж не помню, когда,
Что это всего лишь железный металл. Отлитый из вечного льда.
— С небесным железом, отец, не шути,
С обычным-то шутки плохи.
Похоже, что нету другого пути.
Давай-ка рванем в лопухи.
— В какие, мой сын?
— Да вон те, за бугром.
Отсюда шагах в двадцати.
Да что ж ты стоишь.
Разрази тебя гром!
Нам самое время идти.
— Скажу тебе, сын.
Как тунгусу тунгус,
Чем шкуру спасать в лопухах,
Я лучше сгорю, как последний Ян Гус,
И ветер развеет мой прах.
Найду себе гибель в неравном бою.
Прости, коли был я суров.
Дай, сын, на прощанье мне руку твою.
— Как знаешь, отец,
Будь здоров.
Астроном
Впервые — в ж. «Аврора», № 11, 1985.
Н. Чугаю
На небе звезд довольно много.
Примерно тысяч двадцать пять,
В одном созвездье Козерога
Их без очков не сосчитать.
Трудна работа астронома —
Воткнув в розетку телескоп,
В отрыве от семьи и дома
Он зрит светил небесных скоп.
Приникнув к окуляру глазом,
Забыв про сон, за часом час
Терзает он свой бедный разум,
Постичь картину мира тщась.
Ну что ему земные беды.
Когда он видит Млечный Шлях,
Когда туманность Андромеды
Родней жилплощади в Филях.
Гордись, полночный соглядатай,
Своей нелегкою судьбой.
Пускай в разладе ты с зарплатой.
Зато в гармонии с собой.
Прощание
Впервые — в ж. «Юность», № 4, 1986.
Попрощаемся, что ли, родная,
Уезжаю в чужие края.
Эх, кровать ты моя раскладная,
Раскладная подруга моя!
Не стираются в памяти даты.
Знаменуя истории ход,
Я купил тебя в семьдесят пятом
У Петровских тесовых ворот.
Дело было двадцатого мая,
Запоздалой московской весной.
Чем ты мне приглянулась, не знаю,
Но вполне допускаю — ценой.
Пусть не вышла ты ростом и статью.
Нет причины о том горевать.
Ты была мне хорошей кроватью.
Это больше, чем просто кровать.
Я не брошу тебя на помойку
И не сдам в металлический лом.
Пусть покрытая славою койка
Под музейным хранится стеклом.
И пока не остыла планета.
Свой последний свершив оборот,
У музея-кровати поэта
Будет вечно толпиться народ.
Палехская роспись
Первая публикация — в ж. «Огонек», № 1, 1988.
Озаряя ярким светом
Вековую темноту,
Едет по небу ракета
С человеком на борту.
Человек с научной целью
Из ракеты смотрит вниз.
Вот уж ровно две недели.
Как он в воздухе повис.
В рамках заданной программы
Дни и ночи напролет
Он в пролет оконной рамы
Наблюдение ведет
Из глубин межзвездной бездны.
Через толстое стекло
Ископаемых полезных
Он фиксирует число.
Независимый как птица,
Он парит на зависть всем
И на землю возвратиться
Не торопится совсем.
Но когда придет команда
Завершить ему полет.
Приземлится там, где надо,
И домой к себе пойдет.
Электромонтерам
Впервые — в ж. «Аврора», № 4, 1986.
До чего же электромонтеры
В электрическом деле матеры!
Невозможно понять головой,
Как возможно без всякой страховки,
Чудеса проявляя сноровки,
Лезть отверткою в щит силовой.
С чувством страха они незнакомы.
Окрылены заветами Ома
Для неполной и полной цепей.
Сжав зубами зачищенный провод.
Забывают про жажду и голод.
Есть ли в мире работа святей?!
Нету в мире святее работы!
Во Всемирную Книгу Почета
Я б занес ее, будь моя власть.
Слава тем, кто в пределах оклада
Усмиряет стихию заряда,
Чтобы людям во тьме не пропасть!
Слава им, незаметным героям,
Энергичным в оценках порою.
Что поделаешь, служба не мед…
В некрасивых штанах из сатина
Электрический строгий мужчина
По огромной планете идет.
Угасший костерРоманс
Первая публикация — в газ. «МК», сентябрь 1985.
Костер пылающий угас.
Его судьба задула злая.
Я больше ненавижу вас,
Я знать вас больше не желаю.
Моей любви прервался стаж.
Она с обрыва полетела,
И позабыл я голос ваш,
Черты лица и форму тела,
И адрес ваш, и телефон,
И дату вашего рожденья
Я вычеркнул из сердца вон
С жестоким чувством наслажденья.
Любовь исчезла без следа,
Хотя имела в прошлом место.
Прощаясь с вами навсегда.
Хочу сказать открытым текстом:
— Пусть любит вас теперь другой,
А я покой ваш не нарушу.
С меня довольно. Ни ногой
К вам не ступлю отныне в душу.
Поэт и Прозаик
Первая публикация —
в ежен. «Лит. Рос.», февраль 1988.
А. Кабакову
Квартира Прозаика. Появляется Поэт, приглашенный по случаю дня рождения хозяина.ПОЭТ(светясь).
Какие, друг мой, наши годы!
Нам генетические коды
Сулят на много лет вперед,
Что жизнь внутри нас не умрет.
ПРОЗАИК(брюзгливо).
Такие, друг мой, наши годы.
Что ломит кости от погоды, —
И атмосферы перепад
Душевный нарушает лад.
ПОЭТ(с идиотским энтузиазмом).
Какие, друг мой, перепады.
Когда стихов моих громады
И прозаический твой дар
В сердцах людей рождают пар!
ПРОЗАИК(сварливо).
Такие, друг мой, перепады,
Что большей нет душе отрады,
Чем, ноги войлоком обув,
Их водрузить на мягкий пуф.
ПОЭТ(пламенея).
Какие, друг мой, наши ноги,
Когда бессмертье на пороге?!
Оно звонит в дверной звонок,
Держа под мышкою венок.
ПРОЗАИК(страдальчески морщась).
Такие, друг мой, наши ноги.
Что не поднять мне с пуфа ноги,
А что касается венка.
То шутка явно не тонка.
ПОЭТ(из последних сил).
Какие, друг мой, наши шутки!
Вставай, в прудах проснулись утки.
Заря за окнами горит,
И радость в воздухе парит.
ПРОЗАИК(прислушиваясь к себе).
Такие, друг мой, наши шутки.
Что мне седьмые кряду сутки
Пищеварительный мой тракт
Не может краткий дать антракт.
ПОЭТ(внезапно обмякнув).
Какие, друг мой, наши тракты!
Всего возвышенного враг ты.
До глубины душевных пор
Меня измучил этот спор.
(Падает.)
ПРОЗАИК(не меняя позы).
Такие, друг мой, наши тракты.
Что частые со мной контакты
Иных служителей искусств
Лишить способны ряда чувств.
ПОЭТ(помертвевшими губами, чуть слышно).
Какие?
ПРОЗАИК(с раздражением).
Такие.
ЗанавесПастораль
Впервые — в газ. «МК», июль 1986.
Гляжу в окно. Какое буйство красок!
Пруд — синь.
Лес — зелен,
Небосклон — голуб.
Вот стадо гонит молодой подпасок,
Во рту его златой сияет зуб.
В его руках «Спидола» именная —
Награда за любимый с детства труд.
Волшебным звукам
Трепетно внимая.
Ему вослед животные идут.
На бреге водоема плачет ива,
Плывет по небу облаков гряда.
Симптом демографического взрыва —
Белеет аист
В поисках гнезда.
Младые девы
Пестрым хороводом
Ласкают слух,
А также тешат глаз…
Все это в сумме
Дышит кислородом,
А выдыхает — углекислый газ.
Пловец
Впервые — в альманахе «День поэзии», 1986.
Плывет пловец в пучине грозной моря,
Разбился в щепки ненадежный плот,
А он себе плывет, с волнами споря.
Плывет и спорит.
Спорит и плывет.
Над ним горят бесстрастные Плеяды,
Под ним ставрида ходит косяком,
А он, считай, шестые сутки кряду
Живет в открытом море босиком.
В морской воде процент высокий соли,
К тому ж она довольно холодна.
Откуда в нем такая сила воли,
Что он никак достичь не может дна?
Быть может, воспитание причиной?
А может быть, с рожденья он такой?
Факт тот, что с разъяренною пучиной
Он борется уверенной рукой.
Он будет плыть.
Покуда сердце бьется,
Он будет плыть.
Покуда дышит он,
Он будет плыть.
Покуда не спасется
Либо не будет кем-либо спасен.
1986–1991