* * *
Печатается по книге «Ряд допущений»,
изд-во «Независимая Газета». М., 1998.
Ночь темна, как камера-обскура,
Дремлет населения душа
У высоких берегов Амура
И на диком бреге Иртыша.
Наготу слегка прикрыв рукою.
Спишь и ты, откинув простыню…
Что бы мне приснить тебе такое?
Хочешь, я себя тебе присню?
Знай, что я не снюсь кому попало,
Редким выпадала эта честь.
Денег я беру за это мало —
У меня и так их много есть.
Я в любом могу присниться виде.
Скажем, в виде снега и дождя
Или на коне горячем сидя,
Эскадрон летучий в бой ведя.
Хочешь — стану юношей прекрасным.
Хочешь — благородным стариком.
Хочешь — сыром обернусь колбасным,
А не хочешь — плавленым сырком.
Иль, принявши образ чайной розы,
У Хафиза взятый напрокат,
Я вплыву в твои ночные грезы,
Источая дивный аромат.
Я войду в твой сон морским прибоем.
Шаловливым солнечным лучом…
Спи зубами, милая, к обоям
И не беспокойся ни о чем.
* * *
Печатается по книге «Ряд допущений»,
изд-во «Независимая Газета», М., 1998.
Трудно тем на свете очень,
У кого сосед маньяк
Всю дорогу озабочен —
Где, когда, кого и как.
Тем живется много проще,
У кого сосед енот,
И мозги он прополощет,
И рубашку простирнет.
У кого сосед японец.
Тем легко на свете жить.
Можно запросто червонец
У японца одолжить.
У кого сосед Каспаров,
Тем не жизнь, а благодать,
Ведь с Каспаровым на пару
Можно партию сгонять.
Лучше всех тому живется.
У кого майор сосед.
Если вдруг война начнется.
Всех убьет, майора — нет.
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана»,
РИА «Magazlne», M., 1995.
Провел я молодые годы
На лоне девственной природы.
Природы девственной на лоне.
Режима строгого на зоне.
На зоне строгого режима.
На фоне полного зажима
Считал закаты и восходы
В местах лишения свободы.
И все моральные уроды,
И все духовные кастраты
Со мной считали те заходы,
Со мной считали те закаты.
И покидая мир греховный,
Перемещался в мир астральный
То вдруг один кастрат духовный,
То вдруг другой урод моральный.
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана».
РИА «Magazine», М., 1995.
Некомпетентность правит бал,
Упала вниз боеготовность.
Цинизм вконец заколебал,
Заколебала бездуховность.
Споили начисто народ.
Идею свергли с пьедестала,
Вдов стало меньше, чем сирот.
Сирот практически не стало.
Наука полностью в огне.
Культура там же, но по пояс.
Никто не моется в стране.
Лишь я один зачем-то моюсь.
* * *
Печатается по книге «Ряд допущений»,
изд-во «Независимая Газета», М., 1998.
Среди толпы мятежной
Какой-то неформал
На площади Манежной
Рога мне обломал.
Понятно, что свобода
Не падает к ногам,
Но что ж это за мода —
Чуть что, так по рогам?
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана»,
РИА «Magazine», M., 1995.
Я вчера за три отгула
Головой упал со стула.
Поначалу-то сперва
Подписался я за два.
Но взглянув на эти рожи,
Нет, решил, так не пойдет,
И слупил с них подороже —
Я ж не полный идиот.
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана»,
РИА «Magazine», M., 1995.
Ах, что за женщина жила
У Курского вокзала!
Она и ела, и пила,
И на трубе играла.
Ходила голая зимой.
Любила Вальтер Скотта
И открывала головой
Никитские ворота.
Паря меж небом и тюрьмой,
Она в любом контексте
Всегда была собой самой.
Всегда была на месте.
Мы с нею не были близки
И рядом не летали,
Она разбилась на куски
И прочие детали.
А я — я что, я вдаль побрел.
Ушибленный виною,
Ее тифозный ореол
Оставив за спиною.
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана»,
РИА «Magazine», М., 1995.
Жизнь проходит как-то глупо,
Тусклы стали будни,
Съешь в обед тарелку супа
Да тарелку студня.
Ну еще стакан компота.
Два — уже накладно.
Нет, неладно в жизни что-то,
Что-то в ней неладно.
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана».
РИА «Magazine», М., 1995.
Дружно катятся года
С песнями под горку,
Жизнь проходит, господа.
Как это ни горько.
Елки-палки, лес густой,
Трюфели-опята,
Был я раньше мен крутой,
Вышел весь куда-то.
Ноу смокинг, ноу фрак.
Даже хау ноу,
У меня один пиджак,
Да и тот хреновый.
Нету денег, нету баб,
Кончилась халява.
То канава, то ухаб.
То опять канава.
Пыльной грудою в углу
Свалена посуда,
Ходит муха по столу,
Топает, паскуда.
На гвозде висит Ватто,
Подлинник к тому же.
На Ватто висит пальто,
Рукава наружу.
У дороги две ветлы,
Вдоль дороги просо,
Девки спрыгнули с иглы,
Сели на колеса.
Не ходите, девки, в лес
По ночам без мамки,
Наберете лишний вес.
Попадете в дамки.
Не ходите с козырей,
Не ходите в баню,
Ты еврей и я еврей,
Оба мы — цыгане.
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана».
РИА «Magazine». M., 1995.
В одном практически шнурке
Да с носовым платком
Из дома выйду налегке
Я, замыслом влеком.
Ступая с пятки на носок,
Пойду за шагом шаг,
Мину лужок, сверну в лесок,
Пересеку овраг.
И где-то через две строки,
А может, и одну,
На берег выберусь реки,
В которой утону.
Меня накроет мутный ил
В зеленой глубине,
И та, которую любил,
Не вспомнит обо мне.
Какой кошмар — пойти ко дну
В расцвете зрелых лет!
Нет, я обратно разверну
Свой гибельный сюжет.
Мне эти берег и река
Нужны, как греке рак.
Неси меня, моя строка,
Назад через овраг.
Преодолей в один прыжок
Бездарный тот кусок,
Где, прежде чем свернуть в лесок,
Я миновал лужок.
Верни меня в родимый дом,
Откуда налегке,
Ущербным замыслом ведом,
Поперся я к реке.
Взамен того чтоб в холодке,
Колеблем сквозняком.
Висеть спокойно на шнурке,
Прикрыв лицо платком.
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана»,
РИА «Magazine», М., 1995.
Она лежала на кровати.
Губу от страсти закусив,
А я стоял над ней в халате,
Ошеломительно красив.
Она мою пыталась шею
Руками жадными обнять,
Ей так хотелось быть моею,
И здесь я мог ее понять.
+++* * *
Впервые — в ж. «Magazine». № 6. 1993.
Не доливайте водку в пиво,
Во-первых, это некрасиво.
А во-вторых, снижает слог,
А в-третьих, просто валит с ног.
Не прочищайте пальцем носа.
На это в свете смотрят косо.
Как светских тонкостей знаток
Рекомендую всем платок.
Не зажимайте дам в парадном,
При здешнем климате прохладном
Столь безыскусный стиль сулит
Партнерам лишь радикулит.
Не гладьте брюки на ночь глядя.
Поскольку, брюки на ночь гладя.
Придется снять их все равно,
Чтобы не выглядеть смешно.
Не доверяйте акушерам,
Они завидуют в душе вам.
Когда ж придет пора рожать.
Услуг их следует бежать.
Не ешьте курицу с соседом,
По понедельникам и средам,
А впрочем, и в другие дни
Старайтесь есть ее одни.
Не все прочитанное вами
Возможно выразить словами,
Но тайный смысл заветных строк
И вам откроется в свой срок.
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана»,
РИА «Magazine», M., 1995.
Ничего мне так не надо,
Ничего мне так не нужно,
Как гулять с тобой по саду
Органично, ненатужно.
Как, забывши час который
И какое время года,
Наслаждаться дивной флорой —
Достиженьем садовода.
Как, обняв тебя рукою,
Чувств отдаться Ниагаре,
Как упасть с тобой в левкои
В ботаническом угаре.
И волос твоих коснуться,
И как контур возбудиться,
И забыться, и уснуться,
И вовек не разбудиться.
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана»,
РИА «Magazine», М., 1995.
Не могу не вспомнить факта.
Происшедшего со мной,
На коне я ехал как-то
В день погожий выходной.
Ехал, значит, на коне я,
Ехал, стало быть, на нем,
У него я на спине я
Ехал я погожим днем.
Так и ехали мы двое.
По дороге семеня, —
На спине я у него я,
Между ног он у меня.
Были мы душой одною,
Были телом мы одним.
То ли он ли подо мною,
То ли я ли по-над ним.
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана»,
РИА «Magazine», M., 1995.
Как хорошо, что мы успели,
А ведь могли бы опоздать.
Как хорошо, что все не съели,
И даже было что поддать.
И что положено вручили,
И был к столу допущен всяк.
Как хорошо, что проскочили,
Могли б и мордой об косяк.
* * *
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана»,
РИА «Magazine», M., 1995.
Весь объят тоской вселенской
И покорностью судьбе,
Возле площади Смоленской
Я в троллейбус сяду «Б».
Слезы горькие, не лейтесь,
Сердце бедное, молчи,
Ты умчи меня, троллейбус,
В даль туманную умчи.
Чтобы плыл я невесомо
Мимо всех, кого любил,
Мимо тещиного дома,
Мимо дедовских могил.
Мимо сада-огорода,
Мимо Яузских ворот,
Выше статуи Свободы,
Выше северных широт.
Выше площади Манежной,
Выше древнего Кремля,
Чтоб исчезла в дымке нежной
Эта грешная земля.
Чтоб войти в чертог твой, Боже,
Сбросив груз мирских оков,
И не видеть больше рожи
Этих блядских мудаков.
Скороговорка
Печатается по книге «Три Петра и два Ивана»,
PИA «Magazine», M., 1995.
Три Петра и два Ивана,
Два Ивана, три Петра
Просыпались утром рано
И херачили с утра.
И завидовал им, пьяным.
Двум Иванам, трем Петрам,
Трем Петрам и двум Иванам
Черной завистью Абрам.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1994.
Сгущалась тьма над пунктом населенным,
В ночном саду коррупция цвела,
Я ждал тебя, как свойственно влюбленным,
А ты, ты, соответственно, не шла.
Я жаждал твоего коснуться тела.
Любовный жар сжигал меня дотла,
А ты прийти ко мне не захотела,
А ты, смотрите выше, все не шла.
Полночный сад был залит лунным светом.
Его залил собою лунный свет.
Сказать такое — нужно быть поэтом.
Так написать — способен лишь поэт.
Поэт, он кратким должен быть и точным.
Иначе не поэт он, а фуфло.
Короче, я сидел в саду полночном,
А ты, как чмо последнее, не шло.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1994.
Встретил как-то раз девицу
Я в саду среди ветвей,
Хвать ее за ягодицу —
Так и так, мол, будь моей.
Называй любую цену,
Я за ней не постою,
Хоть — в шелка тебя одену,
Хошь — в сосиску напою.
Отвечает дева юна:
Не губи, прошу добром.
Не отдам тебе иммуно
дефицитный свой синдром.
Я еще в начальной школе
Тот синдром приобрела
И с тех пор его для дроли
Все хранила, берегла.
Сохраняла что есть мочи,
Недотрогою росла,
И до первой брачной ночи
Донесла, не растрясла.
А как свадьбу мы сыграли.
Так наутро мил-дружка
В Красну Армию забрали,
В регулярные войска.
Служит милый на границе,
Служба близится к концу,
И ему ночами снится
Все, что следует бойцу.
Стыдно стало мне, ребята.
Застучала кровь в висках,
Ведь и сам давно когда-то
Я служил в погранвойсках.
И родимая сторонка
Так же снилась мне во сне,
И ждала меня девчонка,
И хранила верность мне.
И, простившись с недотрогой,
От стыда едва живой,
Я побрел своей дорогой
Путь-дорожкой половой.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5. 1994.
Будь я малость помоложе,
Я б с душою дорогой
Человекам трем по роже
Дал как минимум ногой.
Да как минимум пяти бы
Дал по роже бы рукой.
Так скажите мне спасибо,
Что я старенький такой.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 3, 1995.
Мне для Алки ничего не жалко,
Кто бы там чего ни говорил.
Я недавно Алке зажигалку
За пятнадцать тысяч подарил.
Чтоб сумела Алка искру высечь,
От которой можно прикурить,
Мне пришлось ей за пятнадцать тысяч
Зажигалку эту подарить.
Приобрел я зажигалку эту
По такой неистовой цене.
Чтобы, прикуривши сигарету,
Вспоминала Алка обо мне.
На свои купил, на трудовые,
Те, что получил за этот стих.
Бабки, прямо скажем, ломовые,
Алка, прямо скажем, стоит их.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 3, 1995.
Мужчина к женщине приходит,
Снимает шляпу и пальто,
И между ними происходит,
Я извиняюсь, черт-те что.
Их суетливые движенья,
Их крики дикие во мгле —
Не ради рода продолженья,
Но ради жизни на земле.
И получив, чего хотели,
Они, уставясь в потолок,
Лежат счастливые в постели
И пальцами шевелят ног.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 3, 1995.
Т. Догилевой
Наш Ту-154,
Смекалки русской буйный плод.
Над территорией Сибири
Вершил свой плановый полет.
Под самолетное гуденье
В момент набора высоты
Я погрузился в сновиденье,
Где фигурировала ты.
И лишь в него я погрузился,
Как вдруг, ну прямо как живой.
Явился и не запылился
Мне незабвенный образ твой.
Короче говоря стихами.
На полном, так сказать, лету,
Дыша французскими духами.
Возник он прямо на борту.
Являя всю себя народу,
Ты внешних данных не тая,
Передвигалась по проходу
(Аллитерация моя. — И. И.).
В руках неопытных держала
Младенца ты не тем концом
И что-то смутно выражала
Своим неправильным лицом.
С подобным выраженьем каждый
Смотрел на мир тогда, когда
Бывал он матерью однажды
Или хотя бы иногда.
…Турбины мощные шумели,
Пилот в руке сжимал штурвал,
В салоне плакали и пели,
И кто-то даже вышивал.
Лишь я один не шевелился.
Боясь спугнуть волшебный сон,
Пока он с глаз моих не скрылся,
В другой проследовав салон.
Как жаль, что в некогда могучей,
В единой некогда стране
Столь яркий материнства случай
Увидишь разве что во сне.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 6, 1995.
Стихи мои, простые с виду,
Просты на первый только взгляд,
И не любому индивиду
Они о многом говорят.
Вот вы, к примеру бы, смогли бы
В один-единственный присест
Постичь их тайные изгибы
И чудом дышащий подтекст.
Да я и сам порой, не скрою,
Вдруг ощущаю перегрев
Всей мозговой своей корою,
Пред их загадкой замерев.
В них разом густо, разом пусто,
А иногда вообще никак.
Но всякий раз из них искусство
Свой подает товарный знак.
Идет в моем культурном слое
Неуправляемый процесс,
Формально связанный с землею,
Но одобряемый с небес.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 6, 1995.
Кончилось время военных походов,
Мирное время берет свой разбег,
Славься великая дружба народов,
Ельцин и Клинтон — братья навек!
Выколем глаз, кто былое помянет,
Нам ли сегодня грустить о былом.
Клинтон и Ельцин сидят на диване,
Ельцин и Клинтон лежат под столом.
Клинтон и Ельцин кружат над планетой.
Людям Земли посылая привет.
Есть ли картина прекраснее этой?
Этой картины прекраснее нет.
Мог ли об этом когда-то мечтать я?
Нет, и мечтать я об этом не мог!
Ельцин и Клинтон — сиамские братья.
Клинцин и Ельтон — наш общий итог.
Пастораль II
Печатается по книге «Ряд допущений»,
изд-во «Независимая Газета», М., 1998.
Как увидишь над пашнею радугу —
Атмосферы родимой явление.
Так подумаешь — мать твою за ногу!
И застынешь в немом изумлении.
Очарован внезапною прелестью,
Елки, думаешь, где ж это, братцы, я?
И стоишь так с отвисшею челюстью.
Но потом понимаешь: ДИФРАКЦИЯ.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 2, 1996.
Одиноко брожу средь толпы я
И не вижу мне равного в ней.
До чего же все люди тупые,
До чего же их всех я умней.
Все другие гораздо тупее,
Нет такого, чтоб равен был мне.
Лишь один себе равен в толпе я.
Лишь один. Да и то не вполне.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 6. 1996.
Уход отдельного поэта
Не создает в пространстве брешь,
В такой большой стране, как эта,
Таких, как мы, — хоть жопой ешь.
Не лейте горьких слез, мамаша.
Жена, не бейся об порог.
Тот, кто придет на место наше.
Создаст вакансию в свой срок.
И снова, натурально, слезы.
Транспортировки скорбный труд,
Друзей искусственные позы,
Шопен опять же тут как тут.
Но не прервется эстафета
И к новому придет витку,
В такой большой стране, как эта,
(См. четвертую строку).
И новым женам и мамашам
Настанет свой черед рыдать…
А мы не сеем и не пашем —
За это можно все отдать.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 6, 1996.
Мой друг, побудь со мной вдвоем.
Вдвоем со мной наедине.
Чтоб каждый думал о своем:
Я — о себе, ты — обо мне.
Пусть в окружающей тиши,
Располагающей ко сну.
Две одинокие души
Сплетутся в общую одну.
Чтоб узел их связал двойной
В одно единое звено,
Мой друг, побудь вдвоем со мной
И я с тобою заодно.
Мой друг, ты мне необходим,
Не уходи, со мной побудь.
Еще немного посидим
Вдвоем с тобой на чем-нибудь.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 6, 1996.
Порой мне кажется, как будто
Вы в грезе мне являлись где-то,
Во что-то легкое обута,
Во что-то светлое одета.
С ленивой грацией субретки,
В призывной позе нимфоманки
Сидели вы на табуретке.
Лежали вы на оттоманке.
Причем ну ладно бы сидели,
Да пес с ним — хоть бы и лежали,
Но не меня в виду имели
И не меня в уме держали.
И не унизившись до просьбы,
Я вас покинул в экипаже,
Хотя и был совсем не прочь бы
И даже очень был бы даже.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 6. 1996.
Выхожу один я на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
Впрочем, речь пойдет не обо мне.
На другом конце родного края,
Где по сопкам прыгают сурки,
В эту ночь решили самураи
Перейти границу у реки.
Три ложноклассических японца —
Хокусай, Басё и Як-Цидрак
Сговорились до восхода солнца
Наших отметелить только так.
Хорошо, что в юбочке из плюша.
Всем известна зренья остротой.
Вышла своевременно Катюша
На высокий на берег крутой.
И направив прямо в сумрак ночи
Тысячу биноклей на оси.
Грянула Катюша что есть мочи:
— Ну-ка брысь отседа, иваси!
И вдогон добавила весомо
Слово, что не с ходу вставишь в стих.
Это слово каждому знакомо,
С ним везде находим мы родных.
Я другой страны такой не знаю.
Где оно так распространено.
И упали наземь самураи,
На груди рванувши кимоно.
Поделом поганым самураям.
Не дождется их япона мать.
Вот как мы, примерно, поступаем,
Если враг захочет нас сломать.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 6. 1996.
Я в юности во сне летал
И так однажды навернулся,
Что хоть с большим трудом проснулся.
Но больше на ноги не встал.
С тех пор лежу я на спине,
Хожу — ну разве под себя лишь.
Уж лучше б ползал я во сне.
Так ведь всего ж не просчитаешь.
* * *
Печатается по книге «Ряд допущений»,
изд-во «Независимая Газета», М., 1998.
Л. Новоженову
Был ты, Лева, раньше бедный,
Лишь один имел пиджак,
Жил-тужил на грошик медный
И питался кое-как.
До зарплаты в долг канючил:
«Гадом буду, старичок»,
Да курил «Пегас» вонючий,
Да вонючий пил «сучок».
А теперь под облаками
Ты свой, Лева, правишь бал
И своими пиджаками
Всю Москву заколебал.
Ты меня измучил прямо,
Дырку сделал в голове,
Неизбежный, как реклама
На канале НТВ.
Каждый вечер, сидя дома,
Я в тебя вперяю зрак.
Ты — ведущий, я — ведомый,
Ты — начальник, я — дурак.
Впрочем, Лева, эта шутка
Нам понятна лишь двоим.
Симпатичен ты мне жутко
Внешним имиджем своим:
Скорбь библейская во взоре,
Неизбывный груз забот,
И вокруг чужое горе,
И оно тебя, Лева,
глубоко по-человечески трогает.
Впрочем, Лева, наше слово
Всех больных не исцелит.
Ты ж не мать Тереза, Лева,
И не доктор Айболит.
Так что дуй по жизни, Лева,
Невзирая ни на что —
Все не так уж и фигово,
Пятьдесят — еще не сто.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 6, 1996.
Женщины носят чулки и колготки
И равнодушны к проблемам культуры.
20 % из них — идиотки.
30 % — набитые дуры.
40 % из них — психопатки.
Это нам в сумме дает 90.
10 % имеем в остатке.
Да и из этих-то выбрать не просто.
Короткие встречи
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1997.
* * *Как-то в штрафной Марадону я встретил,
Первенства мира был, помню, финал.
Я сделал вид, что его не заметил,
Он сделал вид, что меня не узнал.
* * *Встретил Толстого я как-то за плугом.
Оба отделались легким испугом.
* * *С Папою Римским тут в лифте столкнулся
Прямо в разгаре рабочего дня,
Я отвернулся, и он отвернулся,
Я — от смущения, он — от меня.
* * *Мы с Ельциным встречались мало.
Все было как-то недосуг.
То он пролетом из Непала.
То я проездом в Кременчуг.
* * *С Николаем встречался я Первым,
Петербургом гуляя сырым.
Он обычно здоровался первым,
А прощался обычно вторым.
* * *Встретился с Лайзой я как-то Миннелли
На Павелецком вокзале у касс,
Оба в какой-то момент онемели,
Но подошла электричка как раз.
* * *С N встречали мы рассвет.
Я-то встретил, он-то нет.
* * *На перекрестке встретясь с Пьехой,
Не мог поверить я глазам,
Махнул рукой — давай, мол, ехай, —
И Пьеха резко по газам.
* * *Почему-то с Вадимом Жуком
От жены я встречаюсь тайком.
Но при этом с женою Хаита
Почему-то встречаюсь открыто.
* * *
Печатается по книге «Ряд допущений»,
изд-во «Независимая Газета», М., 1998.
Три раза в ЗАГС меня водили.
Три раза Мендельсон звучал,
Я извивался и кричал,
А вы глаза лишь отводили.
Рвалось к свободе естество
Мое высокое, а вам бы
Хотелось только одного.
Всем трем, — заветной этой блямбы.
Как ненавижу я всех вас,
И в ЗАГС вам вольного поэта
Не затащить в четвертый раз,
Чего б ни стоило мне это.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 1, 1998.
Страна моя не так уж и проста.
Как кое-кто наивно полагает.
Не подставляет каждому уста.
Не перед каждым ноги раздвигает.
Немало в ней таится разных «но».
Неразличимых посторонним взором.
Понять ее от века не дано
Заезжим верхолазам-гастролерам.
Вся — тайна, вся — загадка, вся — секрет,
Неразрешимый ни людьми, ни Богом.
Другой такой на целом свете нет,
И это, кстати, говорит о многом.
День открытых дверей
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 1, 1998.
Первым к нам пришел Василий,
Хоть его и не просили.
А потом пришел Олег —
Неприятный человек.
А потом пришел Аким,
Непонятно за каким.
А потом и Валентин,
Просто редкостный кретин.
А потом еще Вадим
(Девятнадцать раз судим).
А потом еще Андрей,
Хоть бы сдох он поскорей!
Навестил нас также Фима,
Хоть бы раз прошел он мимо.
А за ним ввалился Павел,
Три часа мозги всем парил.
Очень кстати и Ванек
Заглянул на огонек.
Тут же следом и Витек,
Этот сразу хоть утек.
Только дух перевели,
Как приперлась Натали,
Приведя подругу Шуру,
Феерическую дуру.
А потом нагрянул Стас,
Это был вообще атас.
А потом невесть откуда.
Непонятно почему.
Вдруг возникла эта Люда
(Люда — полное му-му).
А потом явился Марк
И по морде Люду — шварк!
А когда пришел Илья,
То не выдержал и я.
Все.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 1, 1999.
Я не ханжа, не фарисей
И твердо заявляю это —
Мы впереди планеты всей
Не только в области балета.
Чтоб не прервалась жизни нить,
Чтоб не накрыться медным тазом.
Мы пили, пьем и будем пить
Наперекор любым указам.
Ввиду отсутствия дорог,
Метафизическое пьянство
Есть не общественный порок.
Но пафос русского пространства.
Мы проспиртованы насквозь,
Внутри нас все перебродило.
Но знаменитое «авось»
Ни разу нас не подводило.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 1, 1999.
Чей портрет на стенке в школе
Под стеклом висел всегда?
Чья знакома нам до боли
С малолетства борода?
Кто попал однажды в точку,
Спирт, как надо, разведя?
Кто за Блока выдал дочку
Без единого гвоздя?
Элементов всех таблицу
Кто увидел в страшном сне?
Кем Россия вся гордится,
А евреи так вдвойне?
Чей из всех из юбилеев
Самый, дети, основной?
Это, дети, Менделеев
Дмитрий Иваныч наш родной!
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 1, 1999.
Что-то главное есть в винегрете,
Что-то в нем настоящее есть.
Оттого в привокзальном буфете
Я люблю его взять да и съесть.
Что-то в нем от холодной закуски,
Что-то в нем от сумы и тюрьмы.
Винегрет — это очень по-русски.
Винегрет — это, в сущности, мы.
Есть в нем что-то, на вид неказистом.
От немереных наших широт…
Я бы это назвал евразийством.
Да боюсь, что народ не поймет.
Плач по атаману
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 1, 1999
под названием «Гей, ты, Петр Афанасьич…»
Гей ты, Петр Афанасьич,
Удалой наш куренной,
Ты лежишь, упавши навзничь,
Из груди сочится гной.
По Донской степи ковыльной
Стелет сотня злой намет,
Телефон звонит мобильный,
Друга милого зовет.
Аль и впрямь даешь ты дуба.
Сердце греючи врагу,
Так кому ж теперь мы «любо!»
Грянем хором на кругу?
Кто, коня огревши плетью,
Рубанет жида сплеча
В атаманском кабинете
Под портретом Ильича?
Вороной твой «шестисотый»
Над тобой копытом бьет.
Весь ты век прожил босотой.
Все отдал ты за народ.
Ты весь Дон прошел с боями,
А оставил по себе
Лишь недвижимость в Майами
Да расписку в КГБ.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 1, 1999.
Я всю Америку проехал
Буквально вдоль и поперек.
Но, хоть убей меня, не въехал,
Кому там нужен Игорек.
Нет, никому он там не нужен
Как гражданин и как поэт,
Там каждый лишь собой загружен,
А до меня им дела нет.
Они устроены иначе
В связи с отсутствием корней.
Пусть в чем-то нас они богаче.
Но в чем-то главном мы бедней.
Я заработал там не много,
Хотя немало повидал.
Была оправдана дорога.
Чего никто не ожидал.
И вот теперь я снова дома,
Среди родных берез и стен.
Мне все до боли здесь знакомо
И незнакомо вместе с тем.
Вернулся я к родным пенатам,
Где, подведя итог земной.
Седой патологоанатом
Склонится молча надо мной.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1999.
Возьмем, товарищи, козла,
Чей внешний вид весьма противен,
Его концепция гнила
И общий вектор негативен.
Теперь пойдем возьмем бобра,
Но — чтоб не рухнула плотина.
Его наружность пусть мокра.
Но сущность в целом позитивна.
Картины мировой разлом
Меж их проходит полюсами,
И мы в борьбе бобра с козлом
Должны свой выбор сделать сами.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine». № 5, 1999.
Средь шумной халявной тусовки,
Где запросто вилки крадут,
Я встретил небесной фасовки
На диво стерильный продукт.
В углу притулившись несмело
На периферии стола.
Она нечто постное ела
И легкое что-то пила.
Взирая на хрупкое чудо.
Мешая с бурбоном вино,
Я думал — откуда, откуда
Она здесь, вернее, оно?
Что общего в ней с этим местом,
Где зверя витает число?
Каким, извиняюсь, зюйд-вестом
Ее в сей вертеп занесло?
Меж тем запустили цыганов,
В гостиной затеяли штос,
И рядом стоящий Зюганов
Влепил мне дежурный засос.
И я, человек закаленный
И трезвый не то чтоб всегда,
Поймав ее взгляд изумленный,
Покрылся румянцем стыда.
Вот так, среди адского чада,
Свой свет несказанный лия,
Явилася мне Хакамада,
Неспетая песня моя.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1999.
Лежишь бессонными ночами
И вспоминаешь со стыдом.
Как пил вчера со сволочами
И приглашал мерзавцев в дом.
А завтра те же мизерабли,
Хоть повод вроде не даешь,
Тебе протягивают грабли,
И, что ж вы думаете? Жмешь.
Народ. Вход-выход
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1999.
Когда я вышел из народа.
Мне было двадцать с чем-то лет.
Оставлен напрочь без ухода.
Небрит, нечесан, неодет,
Я по стране родной скитался
Пешком, голодный и худой.
Сухою корочкой питался,
Сырою запивал водой.
Но годы шли, летели годы,
Короче, где-то через год,
Наевшись досыта свободы,
Решил я вновь войти в народ.
Ему я в пояс поклонился,
Как пионеры Ильичу:
Прости, народ, я утомился
И снова быть в тебе хочу.
Прими меня в свои объятья,
В свои холщовые порты,
Готов за это целовать я
Тебя, куда укажешь ты.
Прости мне прежние метанья,
Мои рефлексии прости.
Прости фигурное катанье
На трудовом своем пути.
Tы дан навеки мне от Бога,
Tы мой навеки господин.
Таких, как я, довольно много,
Таких, как ты, — всего один.
Кто есть поэт? Невольник чести.
Кто есть народ? Герой труда.
Давай шагать с тобою вместе
По жизни раз и навсегда.
Так я стенал, исполнен муки,
В дорожной ползая пыли,
И, видно, пламенные звуки
Куда положено дошли.
Внезапно распахнулись двери
С табличкой «Enter» т. е. «Вход»,
И я, глазам своим не веря,
Увидел собственно народ.
Он мне совсем не показался.
Хоть дело было ясным днем,
Он как-то сильно не вязался
С расхожим мнением о нем.
Он не был сущим и грядущим
В сиянье белоснежных крыл,
Зато он был довольно пьющим
И вороватым сильно был.
Я ослеплен был идеалом,
Я в облаках всю жизнь витал,
А он был занят черным налом
И Цицерона не читал.
Он не спешил в мои объятья,
И тут я понял, что народ
Есть виртуальное понятье,
Фантазии поэта плод.
И понял я, что мне природа
Его по-прежнему чужда,
И вновь я вышел из народа.
Чтоб не вернуться никогда.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1999.
Моя неизбывная вера
Незнамо в кого и во что
Достигла такого размера.
Что еле влезает в пальто.
Такого достатка картины
Рисует рассудок больной,
Что пламенный лох Буратино —
Печорин в сравненье со мной.
И глаз не смыкая бессонных.
Мечтаю всю ночь в тишине,
Как в белых солдатских кальсонах
Спешит мое счастье ко мне.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1999.
Прелюдией Баха хоральной
Наполнив квартиры объем,
Душой ощущаю моральный
Последнее время подъем.
Казалось всегда — на фига нам
Унылый напев немчуры,
А ныне, пленен Иоганном,
Иные постиг я миры.
За ангелов дивное пенье
У райских распахнутых врат,
За дивные неги мгновенья
Спасибо, далекий камрад.
Затянут рутины потоком.
Воюя за хлеба кусок,
Я редко пишу о высоком,
Хотя интеллект мой высок.
Но чувствую в области паха
Предательский я холодок.
Едва лишь прелюдии Баха
Заслышу протяжный гудок.
Из хорватского дневника
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1999.
Сказать по правде, никогда симпатии
Я к братии двуногой не питал.
Но прошлым летом, будучи в Хорватии,
К хорватам это чувство испытал.
Открытые, беспечные, наивные,
Простые, как дубовая кора…
Я полюбил их песни заунывные
И медленные танцы у костра.
Они едят душистые корения
И лакомятся медом диких пчел…
Я им читал свои стихотворения
И это, кстати говоря, прочел.
Исполненный высокого служения,
Я, бремя белых тяжкое неся.
Дал им азы таблицы умножения,
При том, что мне она известна вся.
А на прощанье лидеру их племени.
Чтоб родины поднять авторитет.
Торжественно вручил я бюстик Ленина,
А он мне — банку «Гиннесса» в ответ.
Из хорватского дневника II[3]
На полу стоит кроватка.
Маленькие шишечки,
А на ней лежит хорватка,
Маленькие сисечки.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine». № 5. 1999.
Как это исстари ведется
И в жизни происходит сплошь,
Он незаметно подкрадется,
Когда его совсем не ждешь.
И ты узришь в дверном проеме
Его суровые черты.
Во всем пугающем объеме
Их абсолютной полноты.
Баллада о железном наркоме
Публикуется впервые.
Москве товарищ Каганович
Нанес неслыханный урон,
И за сто лет не восстановишь
То, что разрушил за год он.
Привык он действовать нахрапом,
Колол рукою кирпичи.
Недаром сталинским сатрапом
Его дразнили москвичи.
Давно его истлели кости
В могиле мрачной и сырой.
Гуляет ветер на погосте
Ненастной зимнею порой.
Но раз в году, в глухую полночь,
Нездешней силою влеком,
Встает из гроба Каганович,
Железный сталинский нарком.
Встает буквально раз за разом
Железный член Политбюро,
И всякий раз подземным лазом
В метро ведет его нутро.
Вот в освещенные просторы
Ступает он из темноты,
К нему привыкли контролеры.
Его не трогают менты.
Ему спуститься помогают.
— Здорово, деда, — говорят.
Его уборщицы шугают
И добродушно матерят.
Пищит вокруг суровый Лазарь,
Волнения не в силах скрыть,
Ведь это он своим приказом
Народ метро заставил рыть.
Кто, как не он, рукой железной
Людские массы в бой ведя,
Осуществил сей план помпезный,
Дабы порадовать вождя.
Глуша коньяк, дрожа от страха.
Тащил свой груз он как ишак,
Не раз ему грозила плаха.
Не раз светил ему вышак.
Кто укорить его посмеет,
Что избежал он топора?
А что он с этого имеет?
Участок два на полтора.
Он, лбом своим пробивший стену,
Согнувший всех в бараний рог,
Дал имя метрополитену,
Но, правда, отчества не смог.
…Вновь погружается в потемки
Наркома черная душа,
Вокруг товарищи потомки
Спешат, подошвами шурша.
Их дома ждет холодный ужин
И коитус, если повезет.
И, на хер никому не нужен.
Нарком на кладбище ползет.
«ЭТО КТО ТАКОЙ КРАСИВЫЙ…»