Так прошли первый круг. А сколько их еще осталось?..
Мне подумалось, что надо распределить силы, но замедлять шаг не хотелось… Я почувствовал себя уверенней, когда мы пробегали мимо трибуны.
О ужас, о смех!.. На ней сидели одни лошади — людей никого! — и неистово били копытами, словно ладошками, желая, видимо, подбодрить нас. Зрителей-лошадей было много — тысячи три, и мне показалось, что каждая из них болеет за меня. Впоследствии понял — это было заблуждением.
Второй круг, представьте, я выиграл! Сосед справа отстал от меня на полкорпуса.
— Наддай!.. Над-дай! — вдруг услышал я лошадиное скандирование, когда снова шел ровной рысью мимо трибуны.
— Дурак!.. Говно! — неслось оттуда же. И совсем незаслуженное: — Козел!
Я не понимал, почему нас надо оскорблять, но обижаться не было времени, мы все наддали хорошо.
Теперь соперник слева выдвинулся вперед. Он не только догнал, но и перегнал нас. Косым глазом я увидел его злую ухмылку. Я стал явно уступать первенство. Нет, каков выскочка!.. Куда он так лезет!.. У меня масть, между прочим, я знаю: у моей бабушки дедушка — внук декабриста, старинный род все-таки… А этот, осел несчастный… Возомнил себя скакуном арабским и прет… Во как прет, чертяка, не догонишь!.. В ту же секунду я почувствовал обжигающий удар плетью. Еще раз… еще…
Я стал спотыкаться. Даже не от боли, а от обиды, что меня стегают… Никогда раньше, честное человеческое, я не испытывал такого унижения. Я выругался, и мне полегчало.
Однако всадник, сидевший на моей шее, продолжал неистово лупить меня. Я заметил: когда меня бьют, мое достоинство растет по мере унижения. Я тащился из последних сил, но при этом чуял в себе нечто грандиозное.
Третий круг мы закончили ровно, никто из нас не вырвался вперед. Четвертый, пятый и шестой круги также не выявили лидера. Тут я задался вопросом:
— А кто, собственно, на мне сидит?.. И по какому такому праву он еще хлещет меня?! И почему вообще я должен куда-то бежать?.. В конце концов, тупо совершать круги — не мое это дело!.. А впрочем, есть правило… То, что не умеешь, надо делать блестяще!.. В конце концов, привычка побеждать — не самая дурная привычка.
Как только начал размышлять, скорость резко упала. Я еле передвигал ноги, но именно так идут на рекорд. К своему удивлению, я увидел, что и мои соперники совершенно не тянут. Это прибавило мне вдохновения. Я поймал себя на мысли, что я не один такой, что все мы ползем к финишу уже почти на брюхе, и даже плетка никому не помогает. Ничто так не радует нас, как успех, не так ли?.. Но радость еще больше, если твой успех сочетается с провалами других. Ффу, в этой гонке я становлюсь жлобом, как все.
На седьмом круге соперник слева упал. Так тебе, «Адидас», так тебе!.. Трибуна встретила его падение страшным лошадиным хохотом и свистом. Мне показалось, что многие зрители просто пьяны. Другие курили огромные сигары, сидя в ложах, закинув одну заднюю ногу на другую. Дым шел от трибуны голубыми кудлатыми столбиками, и мне это было противно — я вообще не люблю курящих, но курящих, дымящих и при этом еще и ржущих жеребцов, которые устроились в этой жизни гораздо лучше меня, я не выношу особенно.
Восьмой этап выиграл мой единственный соперник, хотя я приложил максимум усилий, чтоб не опозориться.
— Дави!.. Дави его!.. Е-го-го!.. Е-го-го!.. Е-го-го!.. — слышалось с трибуны. Впрочем, может быть, это же относилось ко мне.
Мы пошли на последний, девятый, круг. Ибо ударил колокол, предупреждавший о близком конце. Я понял, что у меня нет шансов. Никаких.
И тут соперник справа допустил сбой. Он переместился на мою дорожку и стал теснить меня. Я не дал ему превосходства и не уступил. Тогда, пытаясь обогнать меня на вираже, он подставил мне ногу. Это было, во-первых, неспортивно, во-вторых, подло, в-третьих, и подло, и неспортивно. Я чуть не шлепнулся, но удержался в беге. Глаза мои чуть не вылетели из орбит, с такой силой я наподдал сопернику под зад. То есть под круп.
Внезапно я увидел перед собой линию финиша.
Рванулся вперед и…
И откинул копыта.
— Вставай, вставай! — друг Витя дышал мне в лицо. — Ты выиграл… нет, мы выиграли гонку!.. Никто не верил, что ты сможешь… Ты ведь не профессионал и не был заявлен… Но я, зная тебя лучше всех, сделал ставку на тебя… Это большая победа!..
Витя считал деньги, большие деньги, очень, между прочим, большие деньги, и делился со мной.
Вокруг ликовала толпа. Люди прыгали от радости, обнимались, плясали под музыку, пили шампанское и поили им лошадей из ведер…
А я… я смотрел на все это безумие и думал об одном: нет, никогда, слышите, никогда в жизни я больше не пойду на ипподром.
Надысь позвонил приятель мой, Федька Косой, и сказал:
— Поехали с нами на охоту в субботу?..
— А на кого охотиться будем?
— На Рабиновичей.
Честно говоря, я не охотник. У меня и ружья-то своего нету.
— Это ничего, — сказал Федька. — Выдадим. У нас этого добра навалом.
— Договорились тогда.
— Только бутылку с собой возьми, — сказал
Федька. — А лучше две..
— Я три возьму, — пообещал я.
— Тогда бери четыре — не ошибешься, — произнес Федька. — У нас народ вообще-то непьющий, но стрелять на трезвую голову — никакого удовольствия. Тем более по Рабиновичам. — И повесил трубку.
Утром в субботу пришлось встать в четыре утра, в пять мы встретились всей компанией на вокзале, а ровно в семь сорок охота началась.
— Где мы? — спросил я, оглядывая живописную природу средней полосы России.
— Это деревня Жидки, — объяснил Федька, — заповедная зона.
— Красиво тут.
— Рабиновичи в плохих местах не обитают.
Подивившись названию деревни, я впервые в жизни взял в руки охотничье ружье.
— Познакомься, это два наших егеря. Баркаш и Макаш.
Два угрюмых бородатых типа в валенках и телогрейках стояли в сугробе и ждали.
— А это Василий, наш проводник. Он же знатный экскурсовод-краевед из общества «Память».
Передо мной стоял длинноволосый отрок, почему-то похожий на молодого Распутина до его дружбы с Николаем II.
— Здорово, Невзор! — сказал Василий, обнимая знакомого на лицо парня из нашей компании. — Давненько не виделись. Разве что по телевизору на тебя смотрю не нагляжусь.
— Да я сейчас всего двенадцать раз в день мелькаю. Да и то по восьми каналам. Зажимают, еврейские падлы. — Невзор зло сплюнул и вскинул телекамеру на плечо. Значит, и здесь будет снимать.
Я осмотрел компанию. Трое в пыжиковых шапках. Значит, бывшие работники ЦК. Двое в дубленках. Значит, из торговли. Двое в черных очках и дубленках. Значит, из искусства. Один в рясе. Значит, из КГБ.
В сторонке стоял приехавший на «Вольво» самостоятельно «новый русский».
— Кто это, Федька?
— Академик Корч. Главный антисемит Советского Союза.
— Надо же!.. А я и не знал, что есть такое звание.
— Это не звание, — объяснил Федька. — Это призвание.
— А академик он каких наук?
— Никаких. Самозванец.
— Как так?
— А вот так. Провозгласил Академию Черной Сотни — АЧС — на самом деле неограниченное товарищество с ограниченной ответственностью, богатейшая, между прочим, организация, и стал ее Почетным Председателем.
— А раньше кем он был?
— Кто?.. Корч?.. Да обыкновенный антисемит-надомник.
— Интересные у вас люди, — на всякий случай похвалил я. — Все как один.
— И один, как все. Жаль, сегодня дядьки Прохана нет. Вот классный мужик.
— А это кто еще такой?
— Писатель.
— А что он написал?
— Он написал, что слово «Европа» — пархатое, оно не случайно начинается и на три буквы и также не случайно кончается. А больше и не надо, — только и успел сказать Федька, потому что в это время заиграла труба и ударил царь-колокол.
— Отряд, стройся! — крикнул то ли Бар каш, то ли Макаш.
— Смирррно!
Да я и так присмирел. Больше всего меня удивили военные команды. Вроде бы охота, а на самом деле война.
— Василий, ты идешь в разведку. Невзор заходит с тыла, а Корч ведет своих людей в лоб и с фланга, — услышал я голоса полевых командиров. — Водочку разлить. Знамя вынести. Патронов не жалеть.
В тот же миг я увидел, как на ветру волшебно заколыхалось черное знамя. Вспыхнула сигнальная ракета. Где-то вдали застрочил пулемет. Ухнула гаубица.
— По кому стрельба? — спросил я. — Что-то не вижу ни одного Рабиновича.
— Противник прячется в лесу. Но деться ему уже некуда. Везде наши люди.
Многоголосое «ура» прокатилось по фронтам. Лес горел, как в кино.
Наша гвардия под командованием ефрейтора Веденко, нацепив свастики, пошла в победоносный поход на деревню Жидки.
…Вечером мы все сидели у костра и в честь победы ели шашлыки с мацой, тут как раз откуда ни возьмись появился невоевавший дядька Прохан. Он сказал:
— Поздравляю вас с победой, товарищи!
За что тут же был награжден боевой наградой за старые успехи в борьбе с новыми Рабиновичами. Ветеран благодарно принял орден.
Я окинул глазом наши ряды. Федьки не было. Неужели убили, морды?
Нет, он лежал в кювете. Я бросился к нему:
— Федя… родной… ты ранен?
Он пробормотал мне в ответ что-то нечленораздельное. Значит, пьян. Значит, жив!.. Значит, мы еще поохотимся!..
Мы обнялись по-братски. И поцеловались по-мужски.
На следующий день, когда мы все вернулись домой, я спросил Федьку:
— Федя, а что, эти Рабиновичи… я их, правда, ни одного не видел… сами сдались или как?
— Не, — сказал Федька, — ты что, дурак, не понял, что их там и не было?..
— Как не было?
— Все Рабиновичи давно уехали в Израиль.
— А на кого же тогда шла охота?
— На воображаемого врага. Это была тренировка. Вроде маневров, понимаешь?
Я все понял, конечно… Однако до сих пор никак понять не могу: если маневры, зачем тогда лес сожгли?.. Прекрасный русский лес…
1996