Уильям Фолкнер. Шум и яркость
Старик Зеб сплюнул коричневую слюну в холодный камин и сказал:
— Это я пил кофе, Полковник.
С этими словами он молча ударил Полковника в ухо.
— Полковник, это я спалил кукурузу на ранчо Гранта.
С этими словами он выплеснул остатки кофе в лицо Полковнику.
— Полковник, это я загнал кобылу Сьюзи за то, что она ударила меня копытом в висок у водоема Бетси (штат Иллинойс).
— Ну, так быть тебе теперь героем вымышленного округа Йокнапатофы (штат Миссисипи) с населением 15,5 тысячи, из которых около шестисот упоминаются в романах нашего Автора, — сказал Полковник и ударил кулаком Старика Зеба под дых.
Ф.М. Достоевский
— Это я убил старуху-процентщицу и сестру ее Лизавету топором и ограбил, — сказал Раскольников и был принят на работу в охранное агентство «Петербург. Третье тысячелетие».
Михаил Булгаков
Никогда ни у кого ничего не проси. Сами дадут. Под зад.
Франц Кафка. Из дневника
Несмотря на бессонницу и головные боли, жизнь кажется мне лучше смерти, где бессонницы нет, а головные боли продолжаются.
Ю.М. Лотман. Беседа о русской культуре
В сражении под Аустерлицем семнадцатилетний корнет 4-го эскадрона кавалергардского полка был ранен сабельным ударом по голове и осколком ядра в правую ногу. Он был взят в плен и в толпе русских офицеров замечен проезжавшим Наполеоном, который пренебрежительно отозвался о юности пленника, на что Сухтелен озадачил
Наполеона, ответив ему по-французски стихами из «Сида».
По приказу Наполеона на эту тему была написана картина для Тюльерийского дворца.
Итак, в этом эпизоде перед нами с классической четкостью выступает триада «сцена — жизнь — полотно», а также становятся очевидны большие пробелы в образовании наших школьников старших классов, которые при встрече в наше время с императором Франции не то что по-французски, но и по-русски двух слов связать не смогут.
Татьяна Толстая. КРЫСЬ
Бенедикт — ять — выпил ржави, выполол укроп весь — семо и овамо — ёшь твою двадцать — вокруг Рабочей избы — ик — кровлей понадрюченной, боботюкалками с маковок багряных кукумолками изузоренной — и пошел — рцы — в Октябрьский выходной — ук — с думой — еры — мороком — замеревши — вши! — делать государственный первоперворот — хрусь! — шоб революция состоялась благополучно и тиран казался низложен — бздык — раскурдык — и вода — пинзин сдешевел и пушкин-кукушкин было — не было наше все — глядь — ахти мне! — они на избу наступи ногой — и-ии-иии! — да и щас заплюют — хрен тебе — где ж демократизм, фашист, зам морской по окиянской обороне — развалил, хер, страну к чертовой бабушке — я тебе, упырь, мышей в рот запеку — ферт — тень бегучая — птица
Белая али писатель Белый, писавший под Толстую — ци, ща, с хвостом — а лежишь — читаешь это слово — и книга сама перелистывается — кысь, Крысь! Брысь! — и лепота. И хренота. И дурью пахнет. Здесь русский дух…
Оксфорд — Принстон — остров Тайри — Палермо — Усть-Пездрюйск
Август Стриндберг
Почему меня считают женоненавистником? Я ведь ни одну из них даже не пристрелил!
Плутарх
Рассказывают, что Гименей, сын Спермы и Герпеса, на восьмидесяти трех кораблях привез на Кипр свои гениталии и преподнес их в дар царице Эрекции, после чего тотчас отплыл в Дельфы, где и кончил.
Иоганн-Вольфганг Гёте
Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на работу пешком или на трех видах транспорта!
Зигмунт Фрейд
Спрячьте Ваше ЛИБИДО в Ваше ОНО, уберите Ваш ТОТЕМ из Вашего СВЕРХ-Я, сублимируйте Ваш пенис в тряпочку, испытайте детский СТРАХ перед Вашим ЭДИПОВЫМ КОМПЛЕКСОМ — и Вас никогда не будут судить за изнасилование!
Даниил Хармс
Иван Топорыжкин пошел на охоту,
А я про него стишок написал.
Иван как бревно провалился в болото,
А я арестован и классиком стал.
A.П. Чехов
Имение в поле, гостиная с колоннами, вишневый сад в детской. Вечер. Скоро рассвет. Но солнца никогда не будет.
АНДРЕЙ. Город наш на двести жителей, и все едят, пьют, спят, потом умирают.
ЛОПАХИН (входит). Я поел. (Уходит.)
ИВАНОВ (входит). Я выпил. (Уходит.)
ВОЙНИЦКИЙ (входит). Я поспал. (Уходит.)
ТРЕПЛЕВ (входит). Я одинок, не согрет ничьей привязанностью, мне холодно, как в подземелье, и, что бы этот Чехов ни писал о нас, все это мрачно и может огорчить маму. (Идет в правую дверь и застреливается.)
АНДРЕЙ. Ну, вот… А я вам что говорил?
Занавес.
B. ШекспирХамлет
(в переводе на классиков марксизма-ленинизма)
Полночь в XX веке. Где-то вдалеке бьют куранты.
ПРИЗРАК (весь в красном, во френче и сапогах, с усами). Брожу по Европе, а меня никто не узнает.
ХАМЛЕТ (вежливо). Пшел вон, папаша, с мировой сцены!
Похоронный марш.
Уходят, унося с собой в историю 95 миллионов трупов, после чего радостно звучит новый гимн бывшего Советского Союза.
Виктор Пелевин
Недалеко от меня фыркнула лошадь. В ней чувствовался стиль.
— Не читается? — спросил Чапаев.
— Пустота.
Соединенные вместе в диалектическую диаду эти два последние слова явились поводом для нереально реального романа, Автор которого не дает интервью и не фотографируется.
— Почему? — спросил я Чапаева.
— Для рекламы, Петька, для рекламы.
Новое поколение «Я», выбравшее СПИД, наркотики и рекламу, наверняка прочитает в Интернете этот роман, написанный за десять минут на салфетке и не имеющий никакого отношения ни к барону Юнгерну, ни к буддизму, ни к суггестивному балансу в жизни насекомых, чей солипсизм, эгопупизм и постмодернизм здесь (то есть «нигде») приобретет чисто метамифологические черты и поможет рассказать нам монгольскую историю о Вечном Возвращении в литературное кабаре, которое окажется семнадцатой литературной психбольницей.
Мы встретим здесь (то есть «везде») метаморфологического быка Шварценеггера, просто Марию и не просто Котовского, а Григория Ивановича, Тимура Тимуровича, Кавабату и умно поговорим с ними про Китай, Россию, Японию и про то, что находится в центре черного бублика (то есть в «тексте»).
Ом мани падме хум. Что в переводе на русский означает: урган джамбон тулку ПООБ. Что, в свою очередь, переводится как Пелевин.
— В нем чувствуется стиль, — сказала лошадь Чапаева.
— И чего еще?
— Пустота.
Иосиф Бродский
Я входил вместо собаки в будку,
Жил в городе вкуса окаменевшей водки.
Целовал девушку в искусанную комарами губку,
В дудку дул, грыз хвост ржавой селедки.
Я у Анны Андреевны сидел за чаем,
В тот момент КГБ уже замечаем,
С Рейном дружил, пил кофе с конвойными.
Мой пиджак распорот всякими войнами…
Я храпел и пел, лежа на чужой кушетке,
Словно райская птица, в золоченой клетке.
Я четырежды болел гриппом и семь раз фурункулезом.
Мой диагноз — Поэт и в жару, и в морозы.
Я одиннадцать раз ел форель и трижды угря.
Полночи встречался со стриптизершей Асей.
Не зря.
Никогда не сидел у реки. Ждал погоды у моря.
Вдохновляли меня мужики (маршал Жуков)
и горе.
Я горел и шипел, жарясь на сковородке,
Спал во фраке черт знает с кем в бараке,
На леднике обнимался с летчиком Коккинаки
И гармонию Моцарта слышал в скрипе лебедки.
Я могу погладить, могу и поранить.
Из забывших меня можно составить «Память».
Я слонялся по полюсу в модной майке.
Меня знает Гринич и турок с Ямайки.
Скоро кончится век. А я раньше.
Лучше в баре «Самоваре» утонуть, чем в Ла-Манше.
Я страну свою бросил, но Родину я не кинул.
Из меня мой вопль сам я взял и вынул.
Но копыт погони слышал цок и топот,
После чего я и перешел на шепот.
Тут-то и был услышан. Теперь я с вами.
Мой портрет в стекле, в венецианской раме.
Что же вам напоследок сказать о жизни?
Не важна мне с Нобелем солидарность.
Но ко всем, кто дал мне жить при капитализме
И не дал мне при социализме.
Чувствую благодарность.
Жюль Верн
Айртон остановил фургон, и все вышли на землю Антарктиды. Горячий ужин, приготовленный из льда местного айсберга, содействовал хорошему настроению и беседе.
— Почему здесь так пустынно? — спросила леди Гленарван.
В ту же секунду на путешественников напали индейцы, одетые в тюленьи шкуры, которые и по сей день продаются в магазинах Парижа и Лондона.
— Полчища свирепых авантюристов прибыли сюда в прошлом веке и опустошили эти золотоносные пространства, — ответил Паганель, когда атака дикарей была отбита, и с трудом отделил нос ком ботинка прилипший к подошве другого башмака слиток.
— А имеются ли здесь свиньи? — поинтересовался Мак-Наббс.
— Повымерли все. Остались одни пингвины.
— Сколько?
— Семь миллионов сто три тысячи сорок семь, Мак-Наббс.
В этот момент откуда ни возьмись прямо с полюса налетели туземцы племени Пуку-Кеке и взяли путешественников в плен.
— Ты моя жена! — сказал вождь Пуку-Кеке и ткнул пальцем грудь Элен.
Гленарван выстрелил и убил вождя. Туземцы тотчас разбежались в сторону своего полюса.
— Какой здесь чудесный воздух! — воскликнула Элен.
— 60 градусов в тени! — радостно сообщил Паганель.
— Не вижу здесь никакой тени, — заметил майор.
— Это потому, что здесь никогда не бывает солнца.
Географ обманывал: солнце в Антарктиде бывало, но только на картинах художников. В этот момент Айртон сделал очередную подлость, но ее никто не заметил из-за того, что все были увлечены москитами, за которыми гналось стадо бизонов.
— Хочу киви-киви, — заплакала Мери Грант.