Пехотинцев, летчиков.
На щеках лейтенантов…
Вот майор разнюнился.
До стихов не лаком.
Что ж ты пригорюнился?
Ведь тебе в атаку!
На фронтах березы
И дубы с корнями
Утирают слезы.
Что текут ручьями.
«Жди меня. И я вернусь.
Только очень жди…»—
Сразу Русь пустилась в грусть.
Льют из глаз дожди…
Зарыдали жены
Всех артиллеристов.
Пушки заряжены —
Но слезы у танкистов.
Мужики, а тоже
Стали вдруг как бабы.
Все на них похожи —
И штабы, и штабы.
Слезы льются ведрами.
Даже — вот коллизии! —
Не остались бодрыми
Гвардейские дивизии!
Что же будет дальше?
Что же это значит?
Плачут генеральши,
И солдаты плачут.
От стихов растаяв,
Под Поэта дудку
Даже сам хозяин
Капнул чем-то в трубку!..
Войну, нет, не продули мы.
Свет солнца был в морозы,
И разрывными пулями
Нам были эти слезы.
Стихи в войну не лгали.
К победе нас вели.
Они нам помогали.
Они нам помогли.
Джордж Оруэлл.Скотный двор-1849
Вечером скоты Англии собрались на свой съезд в Доме Победы у своей кормушки.
— Товарищи! — сказал старый хряк Майор и был зарезан Старшим Братом.
— Братья! — хрюкнул Старший Брат и искоса взглянул на монгольское лицо Гольдштейна. Скотный двор понимал лишь новояз сложнейших метафор. — Готовы ли вы в целях Изобилия плеснуть в лицо своему противнику серную кислоту?
— Да. — Вождь Полиции Гольдштейн смотрел со своего портрета в Министерстве Правды.
«Все животные равны, но некоторые равнее, — подумал хряк Наполеон. — Незнание — это сила, а война — это мир. Кто контролирует прошлое — контролирует будущее, а кто бесконтролен в настоящем, того сделают главным в Министерстве Любви. Дважды два пять».
Его тотчас расстреляли за инакомыслие. Возникла радостная овация, переходящая во всеобщий стон.
— Товарищ Наполеон умер! Но дело его — живот! — заплакали свиньи и провозгласили свой скотный двор республикой.
Президентом избрали того, у кого было больше подбородков.
На этом митинг закончился, и все пошли спать, то есть работать с целью увеличить свое поголовье.
Николай Заболоцкий
Среди поэтов — чудаков и простаков
Он никого нам не напоминает.
Судьба его в цепях, душа же без оков
Трудилась день и ночь, не уставая.
А если так, то что есть Заболоцкий?
Предтеча Бродского? Какой заполнил Вакум?
Поэт он гениальнее, чем Бродский?
Иль Бродский, что на равных с Пастернаком?!
Тормашки
— Что такое «Тормашки»? — спросит читатель этой книги.
А я отвечу:
— Тормашки — это неизвестно что. Это то, чем летят вверх.
Украли гвоздь. Кто — неизвестно.
— Ну, подумаешь, гвоздь украли. Что мы, без одного гвоздя прожить не сможем? — сказал Рабочий. — Вот если бы молоток украли?!
Украли молоток. Кто — неизвестно.
— Ну, подумаешь, молоток украли. Что мы, без одного молотка работать не будем? — сказал Мастер. — Вот если бы вагон украли?!
Украли вагон. Кто — неизвестно.
— Ну, подумаешь, вагон украли. Что мы, без одного вагона не проживем? — сказал Начальник железной дороги. — Вот если бы железную дорогу украли?!
Украли железную дорогу. Кто — неизвестно.
— Ну, подумаешь, железную дорогу украли. Что мы, без одной железной дороги ездить не будем? — сказал Директор завода. — Вот если бы завод украли?!
Украли завод. Кто — неизвестно.
— Ну, подумаешь, завод украли. Что мы, без одного завода другой завод не разворуем? — сказал Сторож. — Вот если бы гидростанцию украли?!
Украли гидростанцию. Кто — неизвестно.
— Ну, подумаешь, гидростанцию украли. Что мы, без одной гидростанции светлое будущее не построим? — сказал Министр. — Вот если бы…
Вот если бы у того Рабочего расческу, у того Мастера часы, у того Начальника шляпу, у того Директора сберкнижку, у того Сторожа тулуп и у того Министра — портфель украли, что бы они тогда сказали, а?
1962
Федоскин забрался на трибуну и начал отчет.
— Каждый житель села Макаровна, — сказал он, — имеет одну корову. А каждая корова за одну секунду может сделать в среднем одну лепешку. Вдумаемся в эту сухую цифру… Каждая вторая лепешка объезжается каждым третьим велосипедом, а каждый третий велосипед наездил в среднем 4000 километров. Каждая пятая тысяча километров обходится каждому девятому жителю в 6 рублей. Каждый седьмой рубль — рваный, а каждый восьмой — сбереженный. Каждое сбережение — это опережение, а каждое опережение — это лишний продукт производства, а каждый третий лишний — трактор. С каждого пятого мы имеем десятое, а каждое двадцатое у нас — санитарный день. В один этот день у нас выписываются 5000 больных. Из них каждые 10 000 — покойники. При этом средняя температура в наших больницах равняется 36,6°, что примерно в два раза больше, чем в 1913 засушливом году. В общем, жить стало лучше, жить стало веселее. Лучше на 100 %, веселее — на 40 градусов.
Вот к каким интересным выводам может привести одна сухая коровья лепешка. Если, конечно, в нее вдуматься.
Федоскин слез с трибуны и кончил отчет.
1964
Он не ел рыбу — боялся, что попадется косточка.
Он не ел мясо — боялся, что скоро состарится.
Он не ел хлеб — боялся, что потолстеет.
Он не пил вино — боялся, что станет алкоголиком.
Он не носил шляпу — боялся, что обзовут «интеллигентом».
Он не плавал в море — боялся, что утонет.
Он не включал телевизор — боялся, что дернет.
Он не ездил в трамвае — боялся, что трамвай сойдет с рельсов.
Он не лазил по горам — боялся, что не поднимется.
Он не летал на самолете — боялся, что не спустится.
Он не ходил в кино — боялся, что увидит то, что уже видел.
Он не ходил в театр — боялся, что увидит то, чего еще не видел.
Он не ходил на выставки художников — боялся, что увидит не то.
Он не говорил «да» — боялся, что его будут считать соглашателем.
Он не говорил «нет» — боялся, что его будут считать нигилистом.
Он не говорил ни «да» ни «нет» — боялся, что его будут считать человеком без собственного мнения.
1964
Один голубь любил садиться на голову Карлу Марксу. Этот Карл Маркс был памятник. Или, вернее, памятник был Карл Маркс. А голубь, видно, этого не знал и поэтому садился там, где хотел.
Карлу Марксу это, конечно, не нравилось. Надо сказать, ему вообще мало что нравилось в этой жизни, но голубь, сидящий у него на голове, — особенно.
Этот глупый голубь не понимал, что Карл Маркс — не только революционер, каких мало, но еще и великий мыслитель, каких больше нету. И вот так нагло сидеть на голове у мыслителя — просто неприлично. Даже как-то вызывающе. Сами посудите: ну, кто такой голубь?.. Ну, разве можно их сравнивать?
И можно ли, например, представить обратную картину: Карл Маркс сидит на голове у голубя.
Представить, конечно, невозможно, ибо: ну, какая у голубя голова?.. Так, не голова, а головка, правда? А у Карла голова мыслителя. Безразмерная, как носки. Огромная, как у Энгельса. Имеется в виду памятник на той же улице, но в другом городе. Впрочем, сравнивать голубя с памятником все же придется, раз уж он регулярно садится. Так давайте, товарищи, сравнивать. Ведь метод сравнительного анализа не изжил себя и еще послужит общему делу.
Итак, Карл Маркс написал «Капитал». А голубь что написал? Летает только изредка, как дурак, и ничего не пишет.
Далее. Карл Маркс вывел закон классовой борьбы и критиковал гегелевскую философию. А голубь что вывел и кого критиковал?.. Да он всю жизнь проворковал, ни разу никого даже толком не клюнул.
Хотя некоторые воробьи от голубей, прямо скажем, не в восторге. Некоторые их и за птиц не считают. Вот вороны — те умные, хотя и пропитаны то ли нищенством, то ли ницшеанством… А эти — противные, только на асфальт и гадят…
Карл Маркс объяснил нам, что такое «деньги — товар — деньги» и про прибавочную стоимость. А голубь ничего не объяснил. И даже не прочитал «Манифест коммунистической партии», где было прямо сказано о призраке Владимира Ильича Ленина, который бродит по Европе, но его там никто не замечает, только у нас… В общем, необразованный, политически неграмотный голубь, убить его мало. Есть голубь — есть проблема. Нет голубя — нет проблемы.
Так что благодаря этому нехитрому сравнительному анализу мы вновь подошли к этому решающему на всех этапах нашей истории вопросу: что делать? И как всегда приняли единственно неверное решение: надо стрелять.
Тем более что ситуация осложнилась. Эта пернатая сволочь, как выяснилось, не просто сидит на голове, но иногда еще и капает чем-то нехорошим прямо Карлу Марксу на мозги. А Карл Маркс, видите ли, все это должен терпеть. А надо сказать, Карлу Марксу за то и поставили памятник, что он весь мир призвал к терпению. И мы запели:
— Весь мир насилья мы разрушим до основанья.
А он смотрит на нас как на ренегатов каких-то.
— Почему же «до основанья»? — спрашивает. — Надо бы и основанье снести!
Так и сделали. И теперь нашему голубю даже сесть не на что.
1964
В XX веке все стало чуть быстрее, чем раньше.
Он и она однажды вошли в лифт двенадцатиэтажного дома. Лифт был скоростной и немного кружил головы.
На втором этаже они познакомились, разговорились…
На третьем поцеловались в первый раз.
На четвертом он сделал ей предложение.
На пятом она согласилась.
На шестом — чтобы не потерять времени, он нашарил за ее спиной кнопку, и они мягко поехали вниз подавать заявление в загс.