я нужна. Чудак…
Трофимов и Бражников подошли к реке. Вода в том месте, где они остановились, была прозрачна, и по далекому, высвеченному солнцем дну скользили тени проплывавших рыб.
У самых ног Трофимова билась о берег речная волна. Трофимов хотел было проследить ее путь, но она затерялась на широком просторе реки, изборожденной волнами, которые медленно расходились от идущего стрежнем каравана плотов.
Странно было видеть, как этот огромный караван покорно следовал за крохотным буксиром, как чутко отзывалась вся вереница плотов на движения хвостового руля, которым орудовали два дюжих парня. Только они да штурвальный на катере управляли сейчас этой тысячетонной громадой. Целый лес, срубленный, увязанный в пучки и забранный в сетку металлических канатов умелыми руками уральских лесорубов и плотовщиков, плыл сейчас по реке.
Трофимову представился вдруг вековой сосновый бор, который еще недавно шумел ветвями где-то в верховьях Вишеры, как и сто и двести лет назад, когда в непроходимой его чащобе укрывались старообрядческие селения. И вот теперь, превращенный в бревна, прямые и равные по длине, отправлялся он в далекий путь по родной Вишере, по Каме, по Волге до самого Куйбышева, а может быть, и до Сталинграда, чтобы обрести иную жизнь в великих сооружениях сталинской эпохи.
Стоя на берегу древней русской реки, глядя на далекое уральское село, что лежало на пути между старинными русскими городами Чердынью и Соликамском, Трофимов думал сейчас о Куйбышеве и Сталинграде, о том, что свершалось там. И он, скромный советский человек, испытывал гордость, сознавая себя современником этих великих дел.
Бражников, украдкой поглядывая на своего примолкшего начальника, тоже смотрел и на караван плотов и на село, но мысли, которые занимали его сейчас, были далеки от мыслей Трофимова.
— Сергей Прохорович, — нарушая молчание, сказал он. — Между прочим, замечу, что село Искра славится на весь Урал своими красавицами. А как тут девчата пляшут! А поют как!.. Вот приедем, я вас с Дашей Осокиной познакомлю. Даша — она такая!..
Бражников глянул на Трофимова, осекся и густо покраснел.
— Что, влюблен? — обнимая смутившегося паренька за плечи, спросил Трофимов, которому очень хотелось, чтобы тот не пожалел о внезапно вырвавшемся у него признании. — Ну, а она, наверное, тоже любит тебя?
— Не знаю, любит ли, но уважает, — оправляясь от смущения, солидным баском отозвался Бражников.
— Уважает? — будто бы всерьез удивился Трофимов.
— Конечно! Я, как следователем стал, сразу уважение людей к себе почувствовал. То все был Петя да Петя, а теперь — товарищ младший юрист… Ну, и опять же форма…
— Эх ты, Петя, Петя, младший юрист, — с укоризной поглядел на Бражникова Трофимов. — Да разве нас за звание или за форму народ уважает?
— Я не то совсем хотел сказать! — краснея еще сильнее, воскликнул Бражников.
— Знаю, что не то, — пришел ему на помощь Трофимов. — Иной раз думаешь хорошо, а объяснить не умеешь. Так?
— Так! — благодарно взглянул на него Бражников.
— И ты, наверно, когда об уважении к себе говорил, не о форме да не о звездочках на погонах думал, а… — Трофимов оборвал фразу и строго спросил: — О чем же, Петя, ты думал?
— Я?.. Я думал о нашей работе, Сергей Прохорович.
— Верно, в работе-то все и дело. Вспомни, Петя, что говорил товарищ Сталин о работниках РКИ… Эти слова целиком относятся и к нам.
— Я помню их наизусть, товарищ Трофимов. — Юное лицо Бражникова посуровело, и звонким от волнения голосом он произнес глубоко запавшие ему в память мудрые слова: — Работники РКИ «должны быть чисты, безукоризненны и беспощадны в своей правде. Это абсолютно необходимо для того, чтобы они могли иметь не только формальное, но и моральное право ревизовать других, учить других».
Сейчас, на берегу Вишеры, слова эти, давно уже ставшие для Трофимова программой всей жизни, вернули его мысли к тому, о чем он думал до своего разговора с Бражниковым.
Огромная страна вновь представилась его взору, и не было в этой стране малых дел, как и не было маленьких людей, ибо все, что вершилось в ней, вершилось во имя коммунизма.
Лесорубы, что валили на Урале деревья для сталинских строек, штурвальный на катере, торопивший караван плотов к далекому Сталинграду, Петя Бражников, едва лишь вступивший на самостоятельный жизненный путь, и он, скромный районный прокурор, призванный оберегать права советских людей, — все они были солдатами одной великой армии, армии строителей коммунистического общества.
А с парома уже слышался протяжный голос:
— Эй, на берегу, быстре-е-я! Отхо-о-дим!
— «Быстре-е-е! — повторил про себя Трофимов. — Отхо-о-дим!» И в настойчивом окрике паромщика почудилось ему нетерпение, которое испытывал и он сам, словно отправлялись они в дальнее плавание.
34
Громов встретил Трофимова и Бражникова с радушием хозяина, у которого припасено для дорогих гостей нечто такое, что должно удивить их и обрадовать.
От его обычной неторопливости не осталось и следа. Он и по селу-то шел не как приезжий человек, а с этаким хозяйским оглядом, то и дело отвечая на приветствия проходивших мимо колхозников.
— Вы тут, Василий Васильевич, видно, со всем селом перезнакомились, — смеясь сказал Бражников.
— Знаком со многими, — самодовольно улыбнулся Громов. — Это — у меня первое дело: приехал на работу — знакомься с народом. Сам недодумал — народ подскажет. Так-то вот, товарищ младший юрист.
— Что-то уж больно долго подсказывают, — насмешливо сказал Бражников.
— А ты не спеши, не спеши. Вот я в прошлый раз поспешил и людей насмешил. Учись на моем опыте. Ну, скажем, знаешь ли ты науку, именуемую бухгалтерским учетом в колхозе?
— Нет, не знаю.
— А я вот начинаю ее постигать. Или, например, что ты можешь оказать о парниковом хозяйстве?
— Ничего.
— А я кое-что могу. Милости прошу, товарищи! — Громов остановился возле дома, на котором красовалась большая вывеска «Гостиница „Искра“». — Здесь вы сможете отдохнуть. Чистота и порядок образцовые.
— А где вы работаете? — спросил Трофимов.
— Работаю в правлении колхоза. Там мне Осокина специальную комнату отвела.
— Вот туда мы и пойдем.
— А отдохнуть с дороги?
— Мы не устали, Василий Васильевич. Пойдемте, мне не терпится узнать, как далеко вы продвинулись в изучении колхозной бухгалтерии.
— Не одобряете?
— Наоборот, очень одобряю. Оттого и отдыхать отказываюсь, что одобряю, — рассмеялся Трофимов. — Да ведь и вам, Василий Васильевич, не терпится поделиться с нами своими открытиями. Зачем же откладывать?
— Угадали, не терпится! — признался Громов. — Хотел было для пущего эффекта оттянуть с докладом, да вас не проведешь. Пойдемте.
Первый, кого увидел Трофимов, войдя в правление, был парторг колхоза Антонов.
— Выполняю наш наказ, — здороваясь с ним, сказал Трофимов. — Вот уже вторую неделю езжу по району и знакомлюсь с народом.
— Да и мы с вами понемногу знакомимся, — добродушно отозвался Антонов. — А, видно, задел я вас тогда за живое — до сих пор помните!
— Помню, помню и не собираюсь забывать…
— Ну, пойдемте, злопамятный вы человек, к нашему председателю.
Антонов осторожно постучался в дверь председательского кабинета и, пропуская вперед Трофимова и следователей, торжественно объявил:
— Сам прокурор района, Анна Петровна, прибыл!
Из-за стола навстречу Трофимову поднялась невысокая, по-девичьи хрупкая женщина с гладко зачесанными и собранными на затылке в узел седеющими волосами. На лацкане ее жакета рдел маленький, будто застывший на стремительном ветру флажок депутата Верховного Совета страны.
— Вот какой гость к нам пожаловал! — весело сказала Осокина. — Сам районный прокурор! И строгий! Сразу видно, что прокурор.
Осокина улыбнулась. Улыбка у нее была чудесная. Немолодое лицо ее вдруг помолодело и похорошело.
— А у меня к вам просьба, товарищ Трофимов, — сказала она.
— Какая?
— Отдайте мне вашего Громова. Что он за следователь, судить не могу, а бухгалтер колхозный из него бы вышел стоящий.
Все рассмеялись.
— Сейчас мы и решим, какой он следователь и какой бухгалтер, — сказал Трофимов. — Прошу, товарищи, — он посмотрел на Осокину и Антонова, — принять участие в нашем разговоре. Докладывайте, товарищ Громов.
— Готов. — Громов подождал, пока все уселись. — Товарищ младший советник юстиции, — начал он и, не спеша раскрыв свою папку, достал из нее какую-то бумагу. — Вот обыкновенная выписка из бухгалтерской книги бывшего колхоза «Огородный» о продаже двух тонн ранних овощей. Тут у меня копия наряда, счет, — словом, все, как полагается. — Громов снова порылся в своей папке. — А вот акт о порче двух тонн ранних овощей в искровском сельпо. — Громов чуть помолчал, обвел всех присутствующих вопросительным взглядом и спросил: — Какой отсюда напрашивается вывод?
— Вывод ясный, — сказала Осокина. — Колхоз по договору отпустил нашему сельпо две тонны ранних овощей, а там замешкались, не обеспечили хранением, — вот овощи и испортились.
— Верно, — согласился Громов. — Такой именно вывод и напрашивается, но…
— Плох тот следователь, который торопится с выводами, — сказал Антонов.
— И это верно, — согласился Громов. — А еще хуже тот бухгалтер, который забывает про числа месяца, что проставлены у него на бумажках. — Громов подошел к Трофимову и положил перед ним на стол свои документы. — Ведь что, товарищ Трофимов, любопытно: наряд об отпуске колхозом двух тонн ранних овощей помечен двадцатым апрелем, а акт магазина о порче — двадцать третьим апреля. Скажите, Анна Петровна, могут ли овощи, пусть даже парниковые, испортиться за три дня, да так, чтобы их надо было списывать по акту?
— Нет, не могут, — ответила Осокина.
— Какой же вывод напрашивается теперь? — спросил Антонов.
— А вывод таков: две тонны овощей, проданные колхозом, испортились в неправдоподобно короткий срок. А если бы вам сообщили, что эти же самые две тонны овощей уехали из колхоза в город? Что бы вы на это сказали, товарищ Антонов?