— Ты думаешь?
— Предполагаю. Буфер потребует увода японских войск из Приморья, чтоб затем вышибить нас. А Россия настаивает на выводе японцев с Сахалина. Из Приморья они, конечно, уйдут, а вот Сахалин... Тут есть основания сопротивляться до последнего. Остров нужен и нам для создания маленькой русской республики. Пусть даже под протекторатом Японии, но нашей. А там посмотрим еще...
— Слушай, так это и есть тот самый Озорнин, которого весной потрясли китайцы?
— Было такое дело. В конце февраля жандармерия всю его контору перевернула вверх дном. Оружие искали. И, конечно, ничего не нашли. В ответ на это буфер им нотой по мордасам. Надумали, где искать, идиоты.
— Это что у них в сумках?
— В баулах, что ли? Секретная переписка. Что же они повезут еще с собой?
— Хм... А ты не допускаешь, что там могут быть драгоценности: камешки, золотые слиточки, а? Погляди, как рука у него напряглась. Тяжело, небось. И едут, как набобы, весь вагон заняли.
— Допускаю, почему не допустить? Драгоценности сейчас им очень нужны.
— А кому они не нужны?
— Та дама, с животом, — это супруга их шифровальщика Левашова. А длинный, с трубкой, состоит при Иоффе. Романюк. Вот этого что-то не знаю...
— Это дипломатический курьер Васин.
Шли последние минуты посадки на экспресс. Бестолково суетились пассажиры. Сотрудники консульства, выезжавшие в Россию, и полпред РСФСР Иоффе только что прибыли на двух автомобилях. Их сразу же окружили переодетые агенты из политической полиции.
Иоффе долго тряс руки провожающим и вошел в вагон, когда поезд уже тронулся. На перроне остался Левашов. Его жена была уже в купе. Он шел, убыстряя шаг, рядом с вагоном, стараясь коснуться ладонью хотя бы стекла, и все смотрел, не отрываясь, на жену, а она что-то неслышное говорила ему, шевеля припухлыми губами, и промокала глаза зажатым в кулак беленьким кружевным платочком.
— Прощайтесь, прощайтесь... Теперь вряд ли встретитесь. Ишь, прилип. Небось чувствует. Как ты думаешь, чувствуют они это или нет?
— У тебя явно садистские наклонности, дорогой.
— А я и не скрываю: врага для меня уничтожить — удовольствие. Моя профессия к этому обязывает. И долг мой. И, кстати, твой тоже. Мы им устроим такую конференцию, что больше не захотят.
— Ладно тебе...
— Чего ладно? Уж скоро пять лет как ладно. Только не у нас, а у них.
— Успокойся, а то на нас уже поглядывают. И утрись.
— Жара, что в бане. Ну, прощай, пора мне, попутчики вон машут.
— Ни пуха...
— К черту!
Пассажир лет тридцати пяти, в светлом костюме спортивного покроя, без галстука, легко вскочил на подножку второго вагона.
Консульские автомашины, черный и длинный «кадиллак» и широкий «паккард», принадлежащий торговому представительству ДВР, развернулись один за другим и через жандармский кордон медленно поползли к вокзальной площади. Автомашины были далеко не новы, и пущенный кем-то камень, попав в одну из них, мало повредил ее виду.
Человек в штатском проводил взглядом последний вагон, бросил погасшую папиросу мимо урны и взмахом руки подозвал рикшу.
Серегин возвращался из Харбина, куда выезжал с пакетом для Гондатти от генерала Вержбицкого. На харбинском вокзале неожиданно встретил Дзасохова и прапорщика Кавкайкина. Ротмистр обрадовался ему, рассказал, что были они в Дайрене, а теперь едут в Никольск-Уссурийский, куда Дзасохова перевели начальником отдела контрразведки.
Паровоз привычно тянул цепочку голубых вагонов, бежал через пахучее разнотравье залитых солнцем низин, кружил меж сопок в густой голубоватой хвое, нырял в узкие распадки. Трепыхались на ветру шелковые занавески. Утро начиналось теплое и чистое.
— Который час? — спросил Серегин у Дзасохова.
— Двадцать десятого. По харбинским вокзальным ставил.
— Нашел с чем сверяться!
— Можно подумать, ты свои проверяешь по кремлевским.
— Будет ершиться, ты чем-то взволнован?
— Это тебе просто кажется, — усмехнулся Дзасохов, направляясь к двери.
С верхней полки свесил голову прапорщик Кавкайкин, поморгал припухшими ото сна глазами.
— Все еще едем?
— Едем, Юра, едем, — подтвердил Серегин. — Скоро приедем. Что это с Игорь Николаевичем, неприятность какая, что ли?
Кавкайкин только дернул плечом.
— Секреты контрразведки. Понятно. Вопросов больше не имею. Где контрразведка, там все мрак и тайна.
Вернулся Дзасохов, в купе сразу запахло спиртным. Кавкайкин торопливо одевался.
Неожиданно поезд резко сбавил скорость. Тревожно и часто закричал паровоз, с полок посыпались вещи, раздались звон битого стекла, сдавленные крики, топот в коридоре, панические голоса: «Хунхузы напали! Хунхузы...»
На этом участке железной дороги нападения бандитствующих китайцев было не таким уж редким явлением: охранялся он плохо, а последнее время и совсем не охранялся, почему хунхузы и чувствовали себя хозяевами положения. Изредка, когда уж совсем становилось невмоготу, военное ведомство направляло сюда два-три летучих отряда — погонять бандитов, но те были хорошо осведомлены и почти всегда уходили безнаказанными.
Поезд остановился перед завалом из сосен, уложенных на рельсы поперек пути. И тут же ударили выстрелы, сперва залпами, а потом вразнобой, и среди это-го разнокалиберного треска внятно выделялся клекот ручного пулемета.
Серегин глянул на попутчиков. Дзасохов сохранял спокойствие, а молодой прапорщик был бледен.
— Юра, — обратился к нему ротмистр, — будь добр, подбери вещи и уложи на место.
Кавкайкин с готовностью вскочил с дивана:
— Я сейчас, Игорь Николаевич... Я быстренько...
Подождав, когда он наведет порядок в купе, Дзасохов попросил:
— А теперь сходи и посмотри, что там такое.
Вскоре Кавкайкин вернулся:
— Поедем немного погодя. Там столько бревен поперек пути навалили! Четвертый вагон, в котором ехали большевистские комиссары, буквально изрешечен! И что самое удивительное: ни одной жертвы! Вы представляете? Никто даже не ранен, черт возьми!
Дзасохов и Серегин переглянулись.
— Такого не бывает, — сказал ротмистр, с трудом отрывая взгляд от Серегина, — чтоб вагон изрешетили, и никого не задело.
Прапорщик закончил зло:
— А они в другом вагоне в это время оказались. Повезло этим...
— Хочешь вина? — спросил ротмистр Кавкайкина, выбираясь из-за стола. — Пей. Ликер. Ты любишь сладкое.
— Спасибо, Игорь Николаевич. Обожаю ликеры, особенно с лимоном.
Ротмистр вышел из купе, миновал тамбур, спрыгнул на землю и зашагал вдоль состава.
Небольшой вагон, который был отдан комиссарам, представлял из себя железное сито. Можно было подумать, что какая-то диковинная птица исклевала его стальным клювом. Дзасохов осмотрелся: среди высыпавших из поезда пассажиров комиссаров не было. Он прошел вдоль вагона, прислушиваясь к разговорам.
— Весьма странно, — говорил толстый пожилой господин в костюме из белого твида, — весьма странно. Это засада, да-с.
— Только азиаты на это способны, — соглашался собеседник.
Дзасохов со вниманием посмотрел на него, на всякий случай запоминая лицо. Спросил у пробегавшего мимо железнодорожника:
— Что тут случилось, вы можете сказать?
Железнодорожник остановился на мгновение, еще не придя в себя после происшедшего:
— Вы что, не видите? Засаду устроили.
— Кто?
— Кто же на такое способен, люди, что ли?
— Пострадал кто?
— Слава богу, никто. — Он еще раз смерил взглядом Дзасохова и побежал дальше.
Раздалась трель свистка и команда:
— По вагонам! По вагонам!
Дзасохов вскочил на подножку. Закурил, уперев плечо в стекло окна. Вышел Серегин, посмотрел налево-направо, плотно прикрыл за собой дверь.
— Что узнал?
Дзасохов зло усмехнулся, дернув головой:
— Повезло, как выразился Кавкайкин, ничего не скажешь. Потратить столько времени и попасть пальцем в небо. У-ди-ви-тельно!
— Ты о чем, Игорь?
— Я говорю о большевиках. Стреляли ведь в них. А их в это время в вагоне не оказалось. Как ты на это смотришь? Почему не оказалось?
— Ну не дураки же они!
— Ты так считаешь? — продолжал зло усмехаться Дзасохов. — Или их предупредили!
Серегин неуверенно пожал плечами:
— Да?
Поезд набирал скорость, вагоны замотало из стороны в сторону, и на поворотах уже виден был не черный дым от паровоза, а чудовищный хвост искр: машинист нагонял упущенное время.
Вытянувшись, они посторонились, пропуская худощавого мужчину в пижаме. Кожа лица его отдавала желтизной, глаза были в красных прожилках, и вообще выглядел он довольно болезненно. Серегин уже знал, что это представитель барона Врангеля, полковник Челобов. Сейчас он возвращался из Шанхая, куда выезжал по распоряжению Дитерихса.
В мае Челобов прибыл из Парижа, где находился в близком окружении барона Врангеля. Полковник был тепло встречен Меркуловым и сразу же назначен военным советником. Зная о готовящемся перевороте, Челобов не вмешивался в него, потому что, проанализировав положение дел, изучив обстановку, понял: ни Меркуловым, ни Дитерихсу, ни еще кому-нибудь в Приморье не удержаться. Противопоставлять свою военную силу войскам ДВР бессмысленно. Только что в результате боев с частями Народно-революционной армии белоповстанческие войска Дитерихса оказались отброшенными к Иману. Наступившая передышка преимущества не дала, тем более, что японцы вынуждены покинуть Приморье. Так что все прожекты и вся суета с переворотом казались ему бессмысленными. Но первый пароход с легионерами Врангеля уже прибыл в Шанхай, и полковник отправился встречать его.
— Однако шумновато у вас тут, — сказал Челобов. — Я уж было спать улегся.
— Хунхузы, господин полковник, — пожал плечами Серегин. — Совсем обнаглели.
На бледных губах Челобова появилась скептическая улыбка.
— Хунхузы, как я понимаю, грабители, а то, что здесь произошло, недостойный акт, господа. Испокон веков дипломаты пользовались неприкосновенностью...