«У меня осталась еще явка в „Меласе“, — с горечью думал Наумов. — Но тот ли это случай, когда мне необходимо явиться туда! Пожалуй, нет. Надо что-то придумать…»
И опять вспомнился Наумову молодой солдат из рабочей роты. «Возьму его в ординарцы, проверю и сделаю связным. Мало ли что может случиться с Кирилычем!»
Павел не заметил, как снова оказался на Приморском бульваре, возле павильона «Поплавок», построенного на сваях далеко от берега. «Зайти поужинать, что ли?» — подумал он и вдруг увидел Строганову.
Она только что вышла из магазина Чилингирова вслед за пожилой представительной дамой.
Татьяна Константиновна искренне обрадовалась встрече с Наумовым.
— Здравствуйте, Павел Алексеевич, — приветливо сказала она и, повернувшись к своей спутнице, представила его: — Елизавета Дмитриевна, это полковник Наумов.
— Очень приятно, Павел Алексеевич… Антон Аркадьевич мне о вас говорил…
— Счастлив познакомиться с вами, Елизавета Дмитриевна.
— Рада бы пригласить вас с Танечкой скоротать у нас вечер, — все так же неторопливо и радушно говорила генеральша, — да сегодня мы с Антоном Аркадьевичем не принадлежим себе. Проводите-ка меня до извозчика. Он ждет за углом.
Когда Елизавета Дмитриевна уехала, Павел спросил Таню:
— Может быть, мы сегодня сходим на концерт Плевицкой?
— Хорошо, только мне надо заехать домой, переодеться.
…Двор показался Наумову очень уютным, оживленно щебетали птицы, мягко шелестела листва, цветы, растущие вокруг дома, распространяли нежный аромат.
Указав на скамейку у стола, стоящего под деревом, Таня сказала:
— Подождите меня здесь, я быстренько соберусь.
Не успел Павел осмотреться, как Таня вернулась. Она смущенно пожала плечами и показала записку.
— Вы уж извините, Павел Алексеевич, но я не могу пойти с вами. Хозяйка ушла к родственникам и попросила меня подомовничать.
Павел спросил:
— Надеюсь, вы не сразу выгоните меня?
— Нет, — засмеялась Таня, — не выгоню, а угощу чаем с блинами. Зинаида Андреевна напекла.
— Чай с блинами да на свежем воздухе! Лет сто не пил, — обрадовался Павел.
— Вот и чудесно, — оживилась Таня, — потерпите еще немного, я сейчас.
И пошла по выложенной кирпичом дорожке в угол двора к летней кухне.
Павел знал, что многие офицеры пытались ухаживать за ней, но безуспешно. И ему захотелось понравиться Тане.
Вернулась она с подносом, накрытым салфеткой.
— Чай готов. Теперь помогите мне принести самовар.
Постепенно разговор их стал свободнее, проще, и Павел это сразу почувствовал.
— Вы правда не жалеете о концерте? — спросила Таня, разливая чай.
Павел только улыбнулся в ответ.
— Я тоже не жалею… По-моему, слушать программу Плевицкой «Тоска моя, Россия» все равно, что слушать песни соловья, сидящего в клетке… — Таня на мгновение застыла с чайником в руке. — А вы знаете историю жизни этой певицы?
— К сожалению, — смущенно сказал Павел, — я знаю лишь, что чудо-голос непостижимо быстро поднял простую крестьянскую девушку, а потом монашенку из глубин народных на высоту самых лучших театров России и Европы…
«„Из глубин народных…“ Как это естественно он сказал», — отметила Таня и вспомнила слова отца: «Мы, слава богу, не из рода царедворцев, не обивали пороги Малахитовой гостиной… Корень нашего древа в глубинах народных. Гордись этим, дочурка».
— Глубины народные — и вдруг высота лучших театров мира… И как только она выдержала такую перемену? — Таня говорила задумчиво, будто пытаясь понять, почему это талант всегда уносит человека от народа, породившего его, в салоны и залы светской публики. — Но ее истинная глубинная суть — ведь она все-таки от земли — дала о себе знать, когда Россия забилась в агонии гражданской войны: Наталья Васильевна оказалась в Красной Армии медицинской сестрой и даже вышла замуж за комиссара.
Она замолчала. В ее задумчивом взгляде Павел заметил тоску, будто она жалела, что начала разговор об этом.
— Вам налить еще чаю?
Он подал ей стакан на блюдце и спросил:
— А дальше?
Таня сняла с конфорки фарфоровый чайник, налила крепкой заварки и, пододвинув стакан к кранику самовара, разбавила ее кипятком.
— Вместе с мужем она попала в плен к Деникину и вдруг — уму непостижимо, — Таня чуть приподняла плечи, глаза удивленно округлились, — стала женой генерала Скоблина!.. Вы понимаете, Павел Алексеевич? Как же она могла не утратить чистоты души, способности глубоко и самобытно раскрывать образ русской песни?
Их взгляды встретились. Павлу показалось, что из-под спадающего локона глаза Тани смотрят на него настороженно. А ей почудилось, что у полковника дрогнули веки. «Кажется, я не сказала ничего опрометчивого», — спохватилась Таня. На всякий случай она осторожно спросила:
— Я сказала что-нибудь не так?
— Ну что вы, Таня, — поспешил успокоить ее Наумов. — Ваша мысль верна.
Таня оживилась:
— Искусство, как цветы, расцветает на почве, его породившей. Как же Наталья Васильевна не может понять этого?
Они помолчали.
Павлу вспомнились слова Тани: «Я с детства приучена ценить иные титулы: хлебороб, кузнец, врач, архитектор, инженер…» И ему стало понятно, почему она считает естественным, что Плевицкая «оказалась в Красной Армии и даже вышла замуж за комиссара». А вот то, что она стала вдруг генеральшей… «Уму непостижимо…» И все это искренне, убежденно. Конечно же, Таня случайно здесь, в этом логове.
Павел взял ее руку и спросил:
— О чем вы думаете, Таня?
Рука ее чуть дрогнула и замерла, маленькая, нежная.
«О чем я думаю? — повторила про себя Таня. — Разве я могу сказать вам, Павел Алексеевич, что всей душой почувствовала в вас человека чистого, честного и что у меня живет надежда вернуться домой».
Таня повернулась к Наумову. «К чему он стремится, на что надеется? Если бы он мог быть искренним со мной!..»
— Павел Алексеевич, можно я спрошу вас о том, что беспокоит многих?
— Конечно.
— Вы верите в то, что здесь, в Крыму, утвердится какое-то маленькое русское государство?
Павел не ожидал столь откровенного вопроса и не сразу нашелся. Сначала он хотел сказать, что Россия — это монолит, от которого невозможно отколоть даже маленького кусочка. Но, глянув на Таню, понял, что тут восклицательные знаки неуместны. Она терпеливо ждала его ответа. «И все-таки, пожалуй, лучше будет обратить все в шутку», — решил он и, наклонившись к ней, улыбнулся:
— В это не верит даже сам владыка, викарный епископ Вениамин.
— Вы все шутите, Павел Алексеевич! А я ведь серьезно. И знаете почему?.. Я очень боюсь эмиграции. Правда. — Она встала. — Уже поздно…
Только теперь Павел обратил внимание, что взошла луна И время действительно позднее.
— Хэллоу, май фрэнд! — громко приветствовал Клод Рауш Наумова. — Я к вам, но, кажется, опоздал?
— Ко мне? — удивился Павел, недоуменно глядя на полковника и следовавшего за ним официанта с подносом, на котором стояли коньяк, сухое вино и все необходимое к ним. — Прошу вас, мистер Рауш. У нас в России говорят: «Желанный гость никогда не опаздывает».
— Прежде всего поздравляю вас, Павел Алексеевич, с блестящей победой, — оживленно говорил Рауш. Сигара, зажатая в углу губ, делала причудливые движения, и казалось, что это она выбрасывает изо рта дымящиеся слова. — В который уже раз я прошу Татьяну Константиновну подарить мне хотя бы один приятный вечер. Отказ и отказ, вежливый, но не оставляющий никаких надежд. А вы… Я видел вас вдвоем на Екатерининской и понял, что это — не простая случайность.
— Ну что вы, мистер Рауш! — смутился Наумов.
Быстро накрыв на стол, официант вышел. Рауш взял две рюмки коньяка и, подавая одну Наумову, сказал:
— Не обижайтесь, мистер Наумов, разговор о хорошенькой женщине — залог хорошего настроения, которое всегда необходимо иметь при важном разговоре.
— В этом смысле вы превосходно подготовили нашу беседу, — улыбнулся Наумов и взял протянутую рюмку. — Стоя говорят о мелочах, о серьезном — только сидя.
С полковником Раушем Наумов познакомился на пути из Батума в Севастополь. Это произошло на борту американского парохода «Честер Вельси». Павел — теперь уже не английский журналист Ринг Дайвер, а полковник Наумов — стоял на палубе и смотрел, как в предутренней дымке незаметно растворяются горы Кавказа. А здесь, рядом, в чреве «Честер Вельси», солдаты и офицеры — остатки разгромленной белогвардейской Кубанской армии. Скоро они сойдут на берег Севастопольского порта и вольются в ряды армии генерала Врангеля.
Послышались резкие удары рынды — судового колокола, и, словно по его сигналу, на палубе появился Клод Рауш в спортивном костюме.
— Hello, colonel! *["244]—громко приветствовал Рауш Наумова и фамильярно подмигнул.
Гимнастикой он занимался усердно. Каждое упражнение делал долго и старательно, особенно силовые. Наконец он закончил и на скверном, но вполне понятном русском языке сказал:
— Подождите меня здесь, полковник, и мы вместе позавтракаем.
— With pleasure, mister colonel,*["245] — ответил Павел.
— O-o! Вы говорите по-английски? Это превосходно.
За завтраком Наумов рассказывал о своих скитаниях. Говорил он тихо, сосредоточенно. Клод Рауш внимательно слушал.
Павел сказал, что революция разлучила его с отцом. Работая инженером Англо-Кубанского нефтяного общества, он выехал в заграничную командировку и не вернулся. Рауш вдруг хлопнул Павла по плечу и стал вспоминать своих друзей, с которыми работал на Кубани. А когда узнал, что Павел дружил с Рингом — сыном Джона Дайвера, пришел в бурный восторг.
Они просидели за столом долго, и Клод Рауш убедился, что его собеседник прекрасно знает всех, кто работал в этом обществе до революции.
— Вы верите в то, что большевики не выдержат очередного натиска вооруженных сил Объединенных государств? — неожиданно спросил Рауш.