— Она такая внимательная, — будто оправдываясь, сказал Саша.
— Посмотри, ушла?
Ординарец вышел.
Через окна Павел осмотрел местность вокруг дома. С тыльной стороны возвышалась крутая, почти отвесная гора, вдоль нее тянулись дома, отгороженные друг от друга заборами из камня-ракушечника. В дальнем углу двора — сарай с примыкающей к нему летней кухней под легким навесом. У хозяйского дома окна выходили на улицу, веранда — во двор, а глухая стена — к флигелю.
Саша вернулся с пустым ведром, поставил веник и совок в угол.
— Хозяйка ушла в дом, — доложил он.
— Хорошо. А теперь слушай меня внимательно… Завтра ночью на Угольной пристани нужно взорвать склады боеприпасов и оружия.
По лицу Саши Наумов понял, что тот и растерян от неожиданности, и взволнован необычайно.
— Вы, пожалуйста, господ… товарищ полкв… товарищ Наумов, не сомневайтесь, я не подведу! — Саша буквально захлебывался от радости.
Такую реакцию и ожидал Наумов, решив, что самое лучшее — сразу раскрыть Саше боевую задачу.
— Мне нужна твоя помощь. Все эти боеприпасы и оружие предназначены для войск, которые ведут сейчас бои в Северной Таврии…
Саша энергично кивал головой и восхищенными глазами смотрел на своего командира.
— Взорвем, а как же… я знаю… Я там все знаю…
— Взрыв должен произойти после окончания работ, так как в рабочих подразделениях много пленных красноармейцев. Это, значит, после полуночи, но не позже часу ночи, до прибытия третьей смены.
— Ага, наших в роте много… — восторженно сказал Саша и осекся.
— Когда мы вдвоем, зови меня Павел Алексеевич, — улыбнулся Наумов, делая вид, что не заметил, как резко осекся Саша.
Конечно, когда Саша обмолвился: „Наших в роте много“, то имел в виду не красноармейцев. Ведь их фамилии известны: на вечерних поверках зачитываются по отдельному списку. „Наши“ — это члены подпольной организации, — смекнул Павел. — Иначе и быть не могло. Трудно представить, чтобы кто-то из красноармейцев не попытался сколотить хотя бы маленькую боевую группу». Но он понимал, что спрашивать Сашу об этом рано. Просто надо передать ему план операции. Павел продумал его в деталях.
— Вот тебе ночной пропуск, возьми свои документы — и поехали. Ты будешь за ездового, в дороге договоримся. Да, как относится к солдатам командир рабочей роты капитан Верба?
— Зверь-человек. Ребята его люто ненавидят. А вот еще там фельдфебель. Так тот избивает до полусмерти или схватит за горло и душит, пока человек судорогой исходить не начнет, тогда только отпустит.
Капитан Верба встретил полковника на пирсе, у сходни разгружаемого парохода. Он, казалось, обрадовался появлению Наумова. На его безнадежно мрачном лице на мгновение появилось подобие улыбки.
— Завтра к вечеру выгрузку закончите? — спросил Наумов.
— Постараемся, господин полковник.
— То есть как — постараемся? По графику вы должны завтра к утру очистить трюмы.
— Я докладываю вам, господин полковник, не по графику, а по работе. Мы всегда опаздывали чуть ли не на сутки.
— Имейте в виду, завтра в двадцать три часа пароход уйдет. Выгрузку закончить без опозданий.
Под тяжестью людей с громоздкими ящиками сходни, сбитые из нескольких толстых досок, с поперечными планками и поручнями на деревянных стойках, ритмично прогибались, поскрипывали.
Подошел ординарец и четко спросил:
— Господин полковник, разрешите мне побывать в роте? Помогу укладывать штабеля, а заодно повидаюсь с сослуживцами.
Наумов кивнул ему и продолжал разговор с Вербой:
— Давайте, капитан, посмотрим, как лучше организовать работу. Наступают горячие дни. Мы ожидаем несколько эшелонов.
Они не спеша пошли вдоль пакгауза, наблюдая, как разгружают боеприпасы. А Саша подошел к солдатам, которые принимали ящики от грузчиков и укладывали их в штабеля.
— Давайте помогу, — предложил Саша, — а то в ординарцах совсем отвык от настоящей работы.
— Ну что ж, становись, — снисходительно согласился пожилой, болезненного вида, солдат.
Поработать, однако, ему не пришлось, так как рядом оказался Иван Иванович Шахов.
— Скажи, по нужде пошел, — сказал он идущему за ним солдату, как только увидел Гонту.
Они отошли в сторонку.
— Иван Иванович, завтра с двенадцати до часу ночи нужно взорвать склады оружия и боеприпасов на Угольной пристани.
Шахов остановился, не спеша вытащил кисет, оторвал клочок газеты и, лизнув его край, насыпал щепотку махорки.
— Взорвать, говоришь? — Привычным движением пальцев скрутил тугую цигарку, испытующе посмотрел на Сашу. Он ловко чиркнул куском плоского напильника по кресалу и, поймав сноп искр на конец закрутки, раскурил ее. — Ну, что ж, мы и сами уже подумывали об этом.
— Времени нет, Иван Иванович. Беляки перешли в наступление, и в ближайшие дни все это будет отправляться на фронт.
— Да-а, — протянул Шахов. — Коли такое тебе ведомо… Какая помощь требуется от нас?
— Нужна взрывчатка.
— Это несложно. Мы сегодня будем разгружать артиллерийские снаряды, гильзы и заряды к ним.
— Хорошо. Значит, нужно достать заряды на несколько взрывов.
— Дальше?
Саша передал Шахову бумаги с планом Угольной пристани.
— Здесь указаны места установки зарядов для взрывов и все другое, что нужно сделать.
— Добре! Ты подожди здесь. Я сейчас подменю этих новичков своими людьми. Поговоришь с хлопцами.
Саша благодарно улыбнулся и кивнул головой. Он обратил внимание, что Иван Иванович ни разу не поинтересовался, кто поставил перед ним такую сложную и опасную задачу. Уходя, он лишь спросил:
— Там знают о нашей подпольной группе?
— Нет. Если операция пройдет успешно, я доложу, кому мы помогаем, а может быть, и познакомлю с ними.
— Молодец, Шура. Только будь осторожнее и виду не подавай, а то у тебя все на лице написано.
Через некоторое время к штабелю подошел рядовой Грунин. Парень здоровый, розовощекий, весельчак и певун. Он когда-то был удалым буденновцем. В одном из боев осколок снаряда оторвал ему пальцы. После госпиталя вернулся на фронт и угодил в плен. Парень был подавлен этим. Шахов понял состояние солдата. И не один раз находил возможность побеседовать с ним с глазу на глаз. Постепенно Грунин смягчился, стал общительнее.
Саша Гонта стал помогать Грунину.
— Какая у тебя задача, Грунин?
— Как всегда, главная. Вот и дожили до настоящего дела…
— Погоди, не то будет, — расплылся в улыбке Саша.
— А мы очень переживали, когда тебя полковник увез, — сказал Грунин вдруг.
Солнце коснулось темно-синей глади моря, разбросав далеко по горизонту багровые отсветы. «Пора начинать», — решил Шахов и, подойдя к контролеру, сидящему у трапа, подал ему бирку, но не тем концом, каким положено.
— Тебе что, тыщу раз говорить одно и то же?! — зло прикрикнул контролер и незаметно покосился на стоящего рядом офицера. — Ну так я тебе не учту этого ящика в норму.
И вместо того чтобы вставить бирку в секцию «табурета», он положил ее рядом на пол.
— Ах ты, мать честная, — пробурчал Шахов. — Ты уж, брат, не взыщи. Едва волоку ноги.
Он пошел дальше. За ним потянулась цепочка солдат. И те, кому было положено, видели лежащую на полу возле «табурета» бирку и знали, это сигнал: «Приступить к заготовке зарядов».
Воспользовавшись тем, что размещение военного груза на этом пароходе было непривычным, — не по габаритам и удобству разгрузки, а по каким-то иным соображениям, — Шахов направил в дальний отсек трюма рядового Рекова, чтобы тот мог спокойно, не на глазах, открыть один из ящиков с мешочками артиллерийских зарядов, а затем освободить другой ящик такого размера, какие выгружаются, и, уложив туда артзаряды, пристроиться к веренице солдат, выносящих груз.
Когда английский наблюдатель повернулся к выходу из трюма, один из солдат юркнул за ящики, разулся и, держа сапоги в руке, стал пробираться вдоль пиллерса к глубинному отсеку. Он знал, солдаты будут молчать. Все они промышляют в трюмах чего-нибудь съестное. Но от фельдфебеля не ускользнуло, что одного солдата его взвода в установленном порядке движения не оказалось.
«Нашел где-нибудь укромное местечко отдохнуть. Воровать-то здесь нечего», — решил он и пошел искать разгильдяя.
Обшарив все углы и ничего не обнаружив, фельдфебель направился в дальний отсек. Когда он вошел туда, Николай Реков успел только освободить ящик и начал наполнять его артзарядами.
— А-а, вот ты где, вот ты чем занимаешься!.. — зарычал фельдфебель и ударил солдата в лицо.
Солдат упал на бортовой стрингер. Не дав ему опомниться, фельдфебель схватил Рекова за шиворот, придавил к ящику и впился цепкими пальцами в горло. Реков задыхался, силы покидали его. Свободная рука судорожно шарила по крышке ящика, пока не нащупала ломик. Собрав последние силы, солдат ударил фельдфебеля по голове. Руки противника ослабли, и он обмяк.
Реков отдышался, затащил фельдфебеля в промежуток между тюками и завалил его. Быстро перетянул ящик проволокой, взвалил на плечи и направился к выходу.
На крыльце раздался звон колокольчика. «Сторож», — догадался Салонов. Каждый звонит по-своему.
— Что тебе, Ерофей, надобно? — спросил дьякон, не открывая двери.
— Дык вот, там прибыли, знаца, к вашему преосвященству. Я ему: «Спать батюшка изволют». А он мне: «Я, грит, не спрашиваю тебя, что его преосвященство делает, а велю доложить: раб божий умирает, священника просит».
Услышав последнюю фразу, Салонов встрепенулся. Это был пароль.
— Проси его, — приказал дьякон.
Накинув рясу, он вышел на крыльцо. Тусклый свет на веранде едва освещал узкую полосу клумбы, устроенной вдоль стены.
Три тени подошли к крыльцу, остановились.
Первый мягким баском повторил пароль:
— Раб божий умирает, священника просит.
— Сан священника мне не дарован, — ответил дьякон.
— Не для панихиды, для исповедания просит.
По голосу дьякон узнал Кардонова. Среднего роста, но узкой кости, а поэтому он казался высоким. Впалые щеки и не по годам глубокие морщины делали его похожим на старца.