— Правильно, — прервал его Врангель. — Назаров поднимет казачество Дона, объединит вокруг себя повстанческие отряды, оттянет на себя часть сил девятой Кубанской армии красных. Вот тогда я и брошу на Кубань свои лучшие дивизии и разверну там широкие мобилизационные мероприятия.
— Значит ли это, господин главнокомандующий, что в Северной Таврии теперь уже следует свертывать наступление и переводить боевые действия в оборонительное русло?
— Левое крыло наших войск должно выйти на Днепр на всем протяжении вплоть до Никополя и восточнее до поворота реки на север. А правое — по линии пунктов: Орехов, Верхнетокмак, Бердянск. На этом рубеже следует закрепиться и перейти к жесткой обороне. Отныне главным операционным направлением для нас является екатеринодарское.
— Павел Алексеевич, вы уж сами займитесь этим, — сказал генерал Домосоенов, подавая Наумову письменное распоряжение. — Непременно сами, от начала до конца. После этого взрыва…
— Слушаюсь, Антон Аркадьевич. — Павел взглянул на документ: «Броневик — 1, орудий трехдюймовых — 2, пулеметов — 35, радиостанций мощностью 150–200 верст — 1…» Дальше указывалось количество винтовок, карабинов и клинков из расчета на две тысячи человек. — Здесь не сказано, какой части поставить это вооружение.
— Отгрузить в тот адрес, который там указан: «Евпатория, полковнику Назарову». Генерал Богаевский только что лично был у меня и представил этот перечень.
Домосоенов недовольно хмурился. После совещания у главнокомандующего все в штабе были возбуждены, но неразговорчивы. Лишь генерал Домосоенов не был молчаливым, однако его добродушие сменилось старческой ворчливостью.
— Сам генерал Богаевский… — пробурчал он. — Э-э, да что уж там говорить, если диверсия на Угольной пристани взорвала олимпийское спокойствие и терпение самого главнокомандующего… Этот взрыв уничтожил не только вооружение и боеприпасы, но и план наступления на александровском направлении. Вот так-то.
Павел удивленно развел руками:
— Ну, теперь Богнар бросит головешку и в мою хату… Я ведь в тот день был на Угольной пристани.
— Э-э, батенька мой, не знаете вы Ференца. Эти случаи он использует, чтобы рассчитаться со своими личными врагами. А вы пока что даже нужны ему. — Голос генерала неожиданно обрел непривычную для него резкость. — Схвачены и расстреляны двадцать четыре преступника! Многие из них якобы признали свою вину.
Наумов внутренне содрогнулся: «Неужели ротная подпольная организация разгромлена?» Он хотел спросить, кто они, эти преступники, но не решился, а лишь протянул:
— Да-а…
— Я бы поверил в виновность расстрелянных, — продолжал генерал, — если бы кое-что не знал о двоих из них. Это штабс-капитан Логунов и войсковой старшина Косарило — бывшие дружки Богнара. Говорят, Логунов ограбил квартиру ювелира в Симферополе, а Косарило угнал шхуну с мехами и еще какими-то драгоценностями в Турцию. Но не пойманный — не вор. Богнар развернул широкие поиски, однако безуспешно. Странно, почему они оказались там и вдруг вместе? И самое удивительное, они якобы признали свою вину. Их расстреляли в одном ряду с какими-то солдатами и рабочими пристани, одним залпом… Вы понимаете?
— Признаться, не очень. Вернее… Богнар мог, конечно, использовать взрыв, чтобы убрать своих бывших сообщников, потом превратившихся в конкурентов и, наконец, как вы сказали, в личных врагов. Но все это, разумеется, попутно. Главное ведь — настоящие преступники схвачены.
Домосоенов вдруг махнул несколько раз рукой, будто отгонял назойливую муху.
— Что вы, что вы, батенька мой Павел Алексеевич, хватали всех, кто шел с ночной смены домой или наоборот. Набили автомобиль — и довольно. Заодно арестовали и коменданта Угольной пристани. Но дело даже не в этом… — Он как-то значительно посмотрел на Наумова и, подняв руку, потряс ею. — Почти сразу же за взрывом раздался залп расстрела. Вы понимаете, что это значит? Нарушен приказ главнокомандующего о прекращении расстрелов без следствия и суда. Подобными «бумеранговыми» залпами была расстреляна Российская империя!.. Да-да, смерть России — это не убийство, а самоубийство!..
Лицо генерала покраснело от напряжения. Он вернулся в кресло, откинулся на спинку и приложил руку к сердцу.
— Сколько раз убеждал себя жить, закрывши глаза и душу, — не получается… Идите, голубчик…
Павел вернулся в свой кабинет и внимательно изучил заявку генерала Богаевского. Все говорило о том, что вооружение предназначено не для пополнения частей, понесших потери. И не для охраны. У генерала есть подразделения, укомплектованные отборными казаками. Павел вспомнил: рассказывали, что войсковой атаман А. П. Богаевский (так и говорили: А. П.) приехал в Севастополь на английском судне «Барон Бек» с огромным количеством денежных знаков и сильной личной охраной. «Так для чего формируется отряд численностью около двух тысяч человек?»
Быстро оформив документы на погрузку и отправку вооружения, полковник Наумов зашел к Домосоенову подписать.
— Антон Аркадьевич, — прямо спросил он, — с какой целью создается этот отряд?
— А бог его знает. Я об этом сам спрашивал у атамана Богаевского, так он только замотал головой. Не обижайся, говорит, не вводи в грех, не скажу.
— Мы обязаны знать предназначение наших поставок, Антон Аркадьевич. Если отряд полковника Назарова формируется для охраны военных объектов в тылу, то я направлю оружие, вполне пригодное для выполнения этих задач. Но для боевой части оно не годится. Один напряженный бой — и пулеметы откажут.
— Да ведь чтобы получить новое оружие, вам наврут три короба: приказание, дескать, захватить Московский Кремль и удержать его до подхода главных сил из Крыма. Шутник этот атаман Богаевский превеликий. Так что в любом случае оружие направлять надо получше.
Наумов согласно кивнул. И собрался уже выйти, но Домосоенов остановил его:
— Э-э… Постойте, Павел Алексеевич, опять чуть не забыл сказать. Елизавета Дмитриевна приглашала вас с Танечкой к нам завтра на вечер.
— Благодарю, Антон Аркадьевич.
Вернувшись к себе в кабинет, Павел сразу позвонил Тане. Тон ее, сугубо официальный, потеплел, как только Павел назвал себя и поздоровался.
— Эго вы, Павел Алексеевич? — оживленно переспросила Таня.
Павел справился о здоровье, настроении, а затем сообщил, что он также приглашен завтра на ужин к Домосоеновым.
— Я уже знаю, Павел Алексеевич. Мне звонила Елизавета Дмитриевна. У них будут известный журналист Вадим Любомудров и знакомый полковник Трахомов.
— Вы позволите, Танечка, заехать за вами?
— Да, конечно, — согласилась Таня. — У Домосоеновых собираются обычно в семь часов вечера. Если сможете — приезжайте ко мне на час раньше.
«Приезжайте ко мне… — повторил про себя Павел эти просто и душевно сказанные ему слова. — Приезжайте ко мне… Ко мне…»
Павел дернул за шнур у калитки. На веранде раздался звон колокольчика. Дверь открылась, и на пороге появилась Таня.
— Входите, Павел Алексеевич, калитка открыта.
Легко взбежав на высокое крыльцо, Павел приветливо поздоровался.
— Проходите, пожалуйста, в зал, — пригласила Таня.
В зале Таня представила полковника своей хозяйке Зинаиде Андреевне и, извинившись, оставила их на несколько минут вдвоем. Зинаида Андреевна явно обрадовалась случаю побеседовать с новым человеком.
— Вы знаете, Павел Алексеевич, как я жалела, что меня не было дома, когда вы приходили к нам первый раз. Хоть верьте, хоть нет, таким я вас и представляла, — начала она скороговоркой, без стеснения рассматривая его. — Когда Танечка сказала мне, что вы были у нас, я ей не сразу поверила… У Танечки в гостях — офицер!.. Этого с ней не бывало. Ну, и я представила: высокий, статный, непременно русые волосы и глаза синь-небо… И не ошиблась.
— Благодарю вас, но… — успел вставить Павел, однако очередной поток слов прервал его.
— Нет-нет, вы уж благодарите господа бога. Это он наделил вас такими достоинствами. А уж Танечка — само совершенство. Боже мой, как она мила. Вы обратили внимание на цвет ее кожи? Этакая бледно-матовая, с необыкновенно мягким малиновым подсветом. А какой плавный изгиб бровей, какие длинные, загнутые, как у ребенка, ресницы, какая красивая синева глаз. Если бы я была мужчиной… Нет, что ни говорите, Танечка во всех отношениях девушка необыкновенная…
Павел смиренно молчал. Зинаида Андреевна была восхищена вниманием молодого полковника и болтала, не умолкая:
— И, по-моему, Павел Алексеевич, она к вам неравнодушна, но это — под большим секретом. — Зинаида Андреевна даже понизила голос. — Когда произошел тот взрыв на Угольной пристани, она побледнела, губы дрожали, в глазах — ужас. «А вдруг Павел Алексеевич там?!» — воскликнула она и бросилась в свою комнату… Поверьте мне, так переживать может только…
В дверях появилась Таня.
— Извините, я несколько задержалась, — сказала она, улыбнувшись. — Мы оставим вас, Зинаида Андреевна. Пожалуйста, не скучайте.
— Нет уж, Танюшенька, скучать я все равно буду. Но теперь я спокойна. С Павлом Алексеевичем вы будете в полной безопасности… Боже мой, какая милая пара. Вы даже похожи друг на друга, как брат и сестра.
Павел откланялся и, уже не слушая хозяйку, вышел вслед за Таней.
Домосоеновы снимали пятикомнатный дом по Нахимовскому проспекту. Высокий забор, сложенный из пиленых блоков белого известняка, скрывал его от посторонних глаз. Хозяева ждали гостей в саду.
Таня подошла к генеральше:
— Добрый вечер, Елизавета Дмитриевна. Рада вас видеть бодрой и здоровой.
Поблекшее лицо генеральши светилось мягкой и искренней улыбкой.
— Милая Танечка, как хорошо, что вы согласились скоротать с нами вечер.
Женщины поцеловались.
Павел снял фуражку и приложился к руке генеральши, почувствовав легкий запах французских духов. Держалась Елизавета Дмитриевна спокойно, с той определенностью, которая присуща женщинам, привыкшим к всеобщему вниманию.