Павел ничего не ответил. Только на губах его про-змеилась усмешка, мелькнула и исчезла. Но Полозов видел, что Павел Когут не только внимательно слушает, но и готовится чем-то и как-то ответить. Сейчас он сидел, привалившись спиной в угол, согнув здоровую ногу в колене и крепко упершись ею в плинтус пола. Левая рука его тоже опиралась о пол, а правая была засунута под полурасстегнутый полушубок.
«Всех нас готов сожрать, а больше всех родного брата,— подумал Иван и с облегчением решил:— когтями да зубами не многое сделаешь. Оружия-то у тебя, гад, нет».
— Я всегда был маленьким человеком,— раздался вдруг негромкий голос Парфенова.— Чего же они могли обо мне-то написать?
— А о тебе, Семен, там ничего и не может быть,— усмехнулся Сергей Когут.— Ты для них слишком мелкая рыбешка. Они повыше метились.
— А Павел-то Романович да и Порфишка такого мне наговорили...
— Облыжно меня приплетаешь, Семен,— азартно затараторил отдышавшийся «Угодник».— Облыжно. Ничего такого я тебе не говорил. Отрекаюсь и отрекаться буду.
— Эти трупы и тебя за собой в могилу тянули,— сказал Сергей Когут,— им хотелось...— Окончание фразы заглушил вопль Павла.
— Трупы, говоришь, варнак проклятый. Радуешься, сволочь, что теперь мы трупы. Не разгадали мы, что этот щенок,— кивнул он на Ивана,— хороший нюх имеет. А то бы ты узнал, какой я труп. Как запылал бы склад да люди из лесосек разбежались, услышав, что мертвый Данилка из могилы выходит, вот тогда бы ты узнал, что трупы делать могут. Трупы!— Еще яростнее взвыл он.— В ящиках, что на Суземке вместе с золотом закопаны, для вас трупный яд подготовлен! Провокация, говоришь, клевета!.. Не все так подумают, когда те бумаги увидят! Кое-кто и поверит в те бумаги! Кое-кому даже выгодно, чтоб народ в те бумаги поверил! Думаешь, за золотом я сюда пришел?! Ха!.. Шел, чтоб ту бумажную заразу на вольный свет пустить! А ты говоришь — трупы! Ты тоже труп! Будешь трупом. Раз я гибну, так пусть весь наш корень сгинет. Трупы! Ты тоже труп! Ты уже полчаса как труп!
И вдруг, распрямив как пружину упертую в плинтус ногу, Павел бросился на Сергея, протянув к его горлу правую руку. На его ладони сверкнул блестящий полуобручек.
Как ни стремителен был бросок Павла, Могутченко отреагировал еще быстрее. Кулаком, в котором была зажата только что раскуренная трубка, он ударил взвившегося в броске бандита по лбу. Павел Когут грохнулся на пол у самых ног Сергея Романовича. Тот вскочил с побелевшим лицом и поднял звякнувший об пол полуобручек, выпавший из рук Павла.
— Куда ты смотрел?— обрушился Иван на вбежавшего в комнату отделкома.— Обыскал, что называется.
Козаринов с виноватым видом начал еще раз обыскивать потерявшего сознание Павла Когута. И в этот момент Иван впервые услышал, как может ругаться его начальник. Могутченко стоял спиной ко всем, рассматривая что-то в руке, и ругался. Такой забористой, увесистой, виртуозной брани «в надгробное рыдание», «в семь гробов», «в акульнуго печенку» и «пасхальные песнопения» не только Иван, но, видимо, и Сергей Романович никогда не слыхал.
— Что с вами?— тронул Сергей Романович начальника отдела.
Могутченко, оборвав ругань, повернулся и показал свою ладонь с широко растопыренными пальцами. На ней лежал только мундштук. Знаменитая пенковая трубка не выдержала столкновения с черепом взбесившегося бандита.
Фигура Могутченко, с видом обиженного ребенка, взирающего на обломки своей трубки, была невероятно комичной.
Полозов и даже Сергей Когут, с лица которого еще не сошла бледность после пережитой опасности, еле сдерживали улыбки.
К счастью, в этот момент в комнату вошли начальник конвоя из прибывшего арестантского вагона и врач.
— Посмотрите сначала этого...— приказал Могутченко, кивнув на Павла Когута, и сунул в карман полушубка обломки трубки.
Через четверть часа раненые были перенесены в вагон. Перед уходом Могутченко сказал Ивану:
— Операцию ты провел хорошо. Считаю тебя вполне здоровым. Сегодня отсыпайся, завтра к вечеру пошлю тебе приказ. Получишь, сдавай дела Козаринову и вместе с этим, как его...
— Леоненко,— подсказал Иван.
— Вот именно, с Леоненко выезжай на Узловую в отдел.
На выходе из казармы Иван задержал Могутченко и, кивнув на ушедшего вперед Сергея Когута, спросил, понизив голос:
— Откуда он взялся?
— Ого!— многозначительно и тоже понизив голос, ответил Могутченко.— Он был чекист высшего класса, выучку от самого Дзержинского получил.
— Почему был? А сейчас?
— По линии Наркомата иностранных дел работает. Все время за кордоном. То с Чичериным, то с Литвиновым,— уважительным тоном проговорил Могутченко и, подняв кверху указательный палец, закончил:— Дипломат.
— Интересная у него работенка,— глядя вслед уже идущему по перрону Сергею Романовичу, задумчиво ответил Иван.— Тут голова нужна.
Могутченко с насмешливым любопытством посмотрел на своего подчиненного.
— Ну, ты не отчаивайся,— ободрил он Ивана.— Какие твои годы? Вот подучишься, может, тоже поумнеешь и на загранку попадешь. Тебе, главное, языки выучить, а хватка у тебя есть настоящая. Главное, подучиться.
— Иди к черту,— беззлобно ругнулся Иван.— Приеду, готовь новое задание. Нам и здесь пока еще работы хватит.
XIII Готов к новым заданиям
Через неделю, хорошо oтдоxнyв, передав взвод Козаринову и попрощавшись с бойцами, Полозов в сопровождении Леоненко явился в отдел. Их уже ждали. Секретарь, паренек лет восемнадцати, сказал Леоненко:
— Идите, товарищ, в седьмую комнату к Павлову, оформляться, а вы, товарищ Полозов, к начальнику. Он про вас уже спрашивал.
Полозов вошёл в кабинет. Могутченко сидел за столом, ероша пальцами правой руки свои все еще густые, хотя и порядком поседевшие волосы. В левой руке он держал какой-то документ и был явно не в духе. Увидев вошедшего Полозова, он глазами указал ему на стул справа от себя и снова углубился в чтение документа.
— Ну что мне делать с этим болваном?— вдруг взорвался обычно спокойный Могутченко, перестав терзать шевелюру и стукнув кулаком по столу так, что он жалобно затрещал.— Не сажать же его в самом деле.
— Ты это о ком?— полюбопытствовал Иван.
— О твоем бывшем подопечном, которого агитировал этот самый, как его...
— Леоненко,— подсказал Иван.
— Вот, вот,— кивнул Могутченко.— После его агитации этот болван чуть не угробил «Угодника», а сейчас попов колотит.
— Немко?— несказанно удивился Полозов.— С чего бы это? Ведь он верующий.
— А бес его знает, что на него нашло. Пять дней назад так отлупил попа из Акатово, что тот чуть богу душу не отдал. Попадья кинулась в Москву, видать, до патриарха добралась. И вот, пожалуйста, телеграмма, подписанная самим Петерсом. Принять меры и все прочее.
— Ну и отвечай, меры, мол, приняты, а с Немко что-нибудь придумаем. Да и случайность это. Просто вспомнил, как его «Угодник» обманул, ну заодно и попу всыпал. Сорвал злость, а теперь успокоится.
— Как бы не так,— злорадно усмехнулся Могутченко.— Сегодня, после заутрени, он так взбубетенил покровских попов, что они теперь боятся к церкви подходить,— сообщил Могутченко и вдруг громко крикнул:
— Ваня, пришли попы?!
— Пришли, товарищ начальник,— ответил из-за двери секретарь.— Я их приказал до поры в свободную камеру запереть.
— Да ты что, с ума спятил!— загремел Могутченко.— Люди у нас защиты ищут, а ты их в камеру.
— Они с радостью согласились, товарищ начальник,— ответил Ваня, появляясь на пороге кабинета.— Я им велел подождать на улице у крыльца, но они просят спрятать их куда-нибудь. Этот, который их излупил, тоже сюда пришел. Похоже, хочет еще добавить. Куда же им было деваться?
— Немко в Узловой?— удивился Могутченко. И затем, взглянув на Ивана, убежденно сказал:— Значит, и нашему попу влетит под завязку,— и помолчав, добавил:— Ну в этом деле я ему мешать не буду. У нас здесь поп настоящий контра, но умен. Никак его не прищучишь.
Могутченко помолчал и, взглянув на все еще стоявшего в дверях Ваню, сказал:
— Давай их сюда.
— Обоих?— спросил тот.
— Обоих.
Через минуту за дверью послышалось басовитое «Во имя отца и сына» и голос оторопевшего Вани:
— Валяйте без молебнов. Начальник ждет.
В узкую дверь кабинета боком протиснулся здоровенный мужчина с длинными волосами и широкой окладистой бородой. Ему было лет пятьдесят. Следом за ним проскользнул человек лет двадцати пяти, тоже длинноволосый, но без бороды. Оба были в черных рясах. Оба привычно обшарили глазами комнату и, не найдя иконы, истово закрестились на Могутченко, стол которого стоял в переднем углу.
— Садитесь,— пригласил Могутченко, кивая на стулья перед столом.
Оба подошли к стульям, потоптались, но не сели, а стали, опершись руками на спинки.
Могутченко уже пальцем указал им на стулья.
— Не можем,— прогудел бородатый.— Неверный филистимлянин аки Голиаф сокрушал наши чресла ботожьем, доколе сам не изнемог.
— Что же, он вас обоих сразу сокрушал?— заинтересовался Могутченко.
Бородатый, метнув на него взгляд исподлобья, промолчал. Зато молодой, не найдя ничего странного в вопросе начальника отдела, заговорил молодым свежим баском:
— Он, в ярости своей, ополчился на одного отца Игнатия. Я же, как диакон этого храма, кинулся на помощь отцу Игнатию. Ну тогда и мне досталось.
«Работать бы тебе где-нибудь на заводе, так ты своим басом в «синей блузе» всех девчат с ума бы свел. А ты в церкви канителишься»,— подумал Полозов.
Но Могутченко интересовало другое.
— В общих чертах мне уже доложили о том, что натворил у вас этот самый Немко. Кстати, это же ваш контингент. Церковный элемент, так сказать. Вы все время его обхаживали. Святость в нем искали. Но мне непонятно, с чего он вдруг на вас ополчился. Расскажите подробнее, как это было.
Бородатый, пропустив упрек мимо ушей, заговорил:
— Я, как положено, правил богослужение. Вижу, среди молящихся стоит этот сумасшедший. Стоит и меня рассматривает. Потом уже, в конце службы, вижу, он отошел и в правом приделе образ Николая Угодника рассматривает. Николай Угодник у нас на образе в ризах изображен. Посмотрел Немко на образ и опять впереди всех молящихся стал и на меня глаза таращит. Только с лица темнее сделался, аки сатана, что у нас около входа в храм изображен. Окончил я служение и не успел еще облачение снять, как он в ризницу вламывается. Отец дьякон хотел его остановить, так он отбросил отца дьякона как кутенка.