— Послушайте, дружище, — сказал я, — хоть я с вами и согласен, но мне кажется, что вы не имеете права задевать тех, кто с подобными людьми не имеет ничего общего.
— Да вы не знаете, что мне известно, — грохнул Шервиц и хотел еще что-то добавить, но оглянулся, потому что за нами раздались шаги. Это был Хельмиг, и Шервиц лишь безнадежно махнул рукой.
Пока я соображал, как ответить, чтобы скрыть впечатление, произведенное на меня откровением инженера, около нас уже вырос Хельмиг.
— Никак вы уже собрались домой, господа? Вот беда… А я думал, мы посидим за рюмкой доброго вина.
— Исключено, — возразил я. — В другое время с удовольствием выпьем бутылочку кавказского, а сегодня не могу. Тороплюсь.
— О, понимаю, вас ждет супруга?
— Вот именно. Она в театре, обещал ее встретить.
— Тогда, надеюсь, я могу рассчитывать на ваше общество, инженер? — обратился он к Шервицу.
— Меня ждет одна знакомая, а по отношению к женщинам я обязателен, — был ответ.
Стали прощаться, но Хельмиг заявил, что в таком случае он тоже не останется и пойдет с нами.
По пути доктор Хельмиг все время болтал, зато Шервиц молчал и не дал ни малейшего повода продолжить наш прежний разговор. Он быстро распрощался, повернув в соседнюю улицу. Хельмиг проводил меня к самому театру.
Ожидая жену, я размышлял, что именно не досказал председатель общества защиты животных из Аугсбурга, но так ничего и не придумал.
На другой день я пригласил Карла Карловича на ужин вместе с его приятельницей, веселой и очень симпатичной шведкой Хельми, которая работала переводчицей представительства шведского торгового пароходства в Ленинграде.
После ужина жена осталась с Хельми, а мы отправились в рабочий кабинет. Искристое цимлянское придает человеку хорошее настроение, которое развязывает язык. Мне всегда в таких случаях было особенно весело с моим другом, прирожденным оптимистом, склонным к шутками. Но сегодня Шервиц был хмурый, весь его вид говорил, что он чем-то расстроен.
— Ненавижу людей, которые плохо относятся к животным, — начал он очень серьезно, как бы разом покончив с тем легким, непринужденным настроением, которое владело нами за столом. Молча кивнув, я выразил согласие.
— Вы также, я вижу… — продолжал он, подняв рюмку и с видом знатока разглядывая на свету рубиновое вино. Не отводя глаз от рюмки, сказал: — Еще с детства, в семье, меня приучили относиться к животным по-человечески. Так я отношусь к ним и сегодня. Да, сегодня.
Настала минута тишины. Мой гость поставил рюмку на стол, не выпив ни капли, и взгляд его был неопределенным. Не нарушая молчания, я терпеливо ожидал дальнейшего. Было видно: ему есть что сказать.
В соседней комнате зазвенели серебряные колокольчики русской тройки. Это Хельми играла на рояле из «Времен года» Чайковского. Наверно, это была как раз та музыка, которая могла вывести моего друга из задумчивости; во всяком случае, его взгляд сразу же оживился. Шервиц резко повернулся ко мне, словно отбросив свои раздумья, и продолжил прерванный разговор:
— Давно я не испытывал ни к кому такой неприязни, как в тот вечер к Хельмигу…
Он опять погрузился в молчание. Ну, подумал я, начал об охране животных, а перешел на доктора. Наверно, потому, что он ему не симпатичен. А может быть, вино сегодня приводит Шервица в мрачное настроение?
— Послушайте, коллега, — отозвался я, — никак на возьму в толк, на что вам вообще сдался этот Хельмиг?
— Да ведь это он виноват в том, что бедная лайка была брошена в лесу на произвол судьбы.
— Что? — удивленно воскликнул я.
— Да, да, уважаемый господин доктор химии, любитель зайчатины в сметане приложил руку к этой истории…
— А не говорит ли в вас антипатия к человеку, которого вы конструируете по чисто случайному впечатлению, как вы сами в тот раз признали? Ведь не можете же вы утверждать, что об этом что-то знаете?
— Прежде чем что-то узнать, человек должен высказать гипотезу на основании определенных предпосылок. Все начинается именно со случая или, скажем лучше, сочетания, расположения ряда возможностей, которые внезапно сходятся, образуя правдоподобную реальность.
Одни после рюмки вина веселятся, другие — философствуют, словом, каждый поступает в соответствии со своим характером… Размышляя об этом, я пристально всматривался в своего гостя. Тем временем он продолжал развивать свою теорию:
— Разумеется, это только первое приближение к результату. Его нужно уточнить либо интегральным расчетом, либо найти отклонение от основных функций, из которых он и возникает. Ведь все так просто, не правда ли?
«Мелет какой-то вздор», — с тоской подумал я, едва внимая его нудным словам.
— Если же отбросить технический способ выражения, то мой вывод основывается на следующих фактах…
«Слава богу, наконец-то переходит к сути дела», — облегченно подумал я.
— Как-то вечером в конце прошлого месяца я возвращался с Хельми на автомашине из Петергофа. Всю дорогу барахлил карбюратор и в Ленинграде, как раз перед вокзалом, сдал окончательно. После нескольких попыток мне удалось снова завести мотор, но он работал неравномерно, и машина поскакала, как козел.
Лишь в последнюю минуту удалось затормозить, иначе бы я наехал на двух спешащих мужчин, очевидно, охотников: за плечами у них были ружья в желтые кожаных чехлах. Один вел лайку. Что я говорю — вел… Не вел — тянул ее за собою. Охотники мне пригрозили, и тут одного я узнал — именно того, который тащил пса. И кто же, вы думаете, это был? Доктор Хельмиг! Я хотел выйти из машины, извиниться, но они очень торопились, очевидно, к поезду. За ними плелся третий — какой-то «дедуля». Он подгонял лайку, она никак не хотела идти с Хельмигом… Этого доктора химии я знаю мало, но о том, чтобы он ходил на охоту, никогда не слышал. Мне показалось немного странным, что он так обращается с собакой, но Хельми успокоила: нет ничего удивительного; каждый поступит так, если упрямый песик не захочет слушаться. Второго охотника я не узнал, потому что все происходило быстро.
Должен сказать, об этой случайной встрече я скоро позабыл, но вы, коллега, своим рассказом о найденной лайке, сами того не ведая, напомнили. Теперь у меня нет ни малейшего сомнения в том, что именно этого пса тащил за собой на ремне Хельмиг. Конечно, ничего доказать я не могу… Сейчас вас, наверно, не удивит, что я на него нападал, когда мы вели дебаты по поводу вашего случая. Скажите-ка, что вы теперь думаете о Хельмиге, который твердит, что он правоверный немецкий охотник?
Признаюсь, я был в растерянности. То, что услышал, само по себе еще не о многом говорило, но где-то в закоулках мозга все назойливее стучал молоточек, и я все более склонялся к тому, чтобы принять подозрение Шервица. В памяти вынырнуло воспоминание о событиях последней охоты. Но если Карл Карлович прав, то почему Хельмиг промолчал, когда речь зашла о его лайке? Или все-таки не его?
— У вас нет оснований столь серьезно полагаться на свои впечатления, — сказал я. — Ведь вы того пса и видели-то мельком, к тому же довольно-таки давно.
— Неужели вы думаете, что я упустил возможность тщательно рассмотреть вашу лайку сразу же, как пришел, и не заметил поразительного сходства? — ответил мой собеседник, испытующе глядя мне в глаза. — О чем вы задумались?
— Размышляю, коллега, о том, почему бы Хельмигу не признаться, если он, действительно, потерял именно этого пса?
— Удивляться нечему, — сказал инженер. — С какой стати ему признаваться в том, чего ни один сознательный охотник никогда не допустит? Это уронило бы его и в собственных и в чужих глазах, особенно если учесть, что он хорошо понял, о чем я вел речь. — Шервиц нахмурился и добавил: — Сегодня он бросит на произвол судьбы собаку, а завтра — своего брата. Как-то я анализировал характер людей, которые наплевательски относятся к обществу, и пришел к выводу, что большинство из них тиранят собак, кошек, варварски бьют лошадей, ни за что ни про что стреляют мелких птиц. Если с такой точки зрения посмотреть на нашего уважаемого химика, то что следует о нем подумать?
Мне показалось, что дедуктивный метод размышлений Шервица ведет к преувеличениям: он никак не может забыть, что когда-то был председателем общества защиты животных в своем Аугсбурге. Потому и в каждом, кто плохо относится к зверью, видит человека, падающего по наклонной плоскости.
Карл Карлович был весьма наблюдателен. Он по одному моему виду догадался, что я с ним не согласен и, улыбнувшись, заметил:
— Очень может быть, что вы считаете меня сентиментальным филантропом, но даже в этом случае мне не хотелось бы выглядеть болтуном. Свои взгляды я никому не навязываю…
Все, что я от него услышал, и во мне, понятно, вызвало подозрение. Тем не менее я весело сказал:
— В оценке человека по его отношению к животным явно что-то есть, хотя вы немного и преувеличиваете…
Наш разговор прервал телефонный звонок. Я взял трубку и, к моему удивлению, услышал — на этот раз его мгновенно узнал — голос Хельмига. Извинившись, что побеспокоил, Хельмиг спросил, не мог ли бы он на нынешней неделе со мной поехать куда-нибудь поохотиться? «Как мы с вами тогда договорились», — добавил он, хотя именно тогда я оставил его просьбу без ответа.
Я ответил, что нас обычно ездит много, и поэтому мне необходимо посоветоваться с друзьями.
— Мы на волка, а волк на гумно, — возбужденно сказал я, положив трубку.
— Знаете что, — отозвался Шервиц, когда узнал, о чем я говорил с Хельмигом. — Возьмите-ка его на охоту. Поезжайте опять туда же, приведите его на место, где пес попал в капкан, и посмотрите, как этот «охотник» будет себя там вести.
— Неплохая мысль, — оживился я.
— Временами и у меня бывают озарения, — засмеялся Шервиц. — Когда собираетесь отправиться?
— В субботу. Но вот беда: там нас никто не ждет, наоборот, возможно, лесничий Богданов сам приедет в Ленинград.
— Телеграмма! Пошлите ее тотчас же, по телефону. В таких случаях нельзя долго думать — начнете все тщательно взвешивать да разбирать по косточкам и угробите идею, которая возникла, как лава из вулкана, и потому должна быть осуществлена прежде, чем остынет. И знаете что, дружище? Поеду-ка и я с вами. Если вы, конечно, не возражаете…