— Так… Значит, придет весна, и ваша молодая любовь закончится?
— Нет, почему. Ликвидация дел концессии еще потребует времени… Впрочем, я не уверен, что все не закончится, например, завтра.
— Это с чем-нибудь связано?
— Представьте себе, Грета попросила меня спрятать какую-то шкатулку. Увидев, что я колеблюсь, она холодно сказала, что неисполнение своей просьбы сочтет за доказательство отсутствия добрых чувств или даже любви. Ведь они должны проявляться не только в интимные минуты… Что было делать, как не обещать? Это мне и противно. Как быть? Отказаться?
— Красавица, терзающая ваше сердце, хоть сказала, что в шкатулке?
— Речь, по ее словам, идет о семейной реликвии, которую она не хочет держать дома, потому что однажды застигла уборщицу в тот момент, когда та рылась в шкафу — то ли из любопытства, то ли по каким другим причинам… Но все это мне кажется малоправдоподобным. А вы как думаете, коллега?
— Два ваших последних знакомства завершились трагически… Трудно судить, что произойдет на этот раз. Вашу Грету я не знаю, а на основании ваших слов ничего сказать не могу.
— Да я хоть завтра с ней познакомлю, — сказал Шервиц. — Интересно, какое она на вас произведет впечатление.
Оно было неожиданным: я узнал Грету. Это была одна из двух женщин той компании в ресторане «Астория». Мой интерес к приятельнице Шервица значительно вырос. Я старался быть веселым и произвести впечатление беззаботного собеседника. Сначала Грета говорила мало, я чувствовал: она настороже, однажды даже поймал изучающий взгляд. Видимо, ее кто-то предостерег, и, чтобы убедиться в этом, спросил:
— Вы представляли меня совершенно иным, да? Не верьте тому, что вам говорят. Я не кусаюсь, а ворчу лишь в том случае, если кто-нибудь попытается подставить подножку.
Грета резко выпрямилась, рука дрогнула, пепел с сигареты упал на платье; она быстро его стряхнула и спросила:
— Что вы имеете в виду?
— То, что сказал.
— Кто же о вас мог мне говорить?
— Ну хотя бы Шервиц, — уклончиво ответил я. Грета засмеялась.
— Карл возносит вас до небес. Он рассказывал, что, кроме всего прочего, вы охотитесь на крупных хищников…
— И на маленьких также, — пошутил Шервиц. — Берегитесь!
В дальнейшем разговоре мы все трое проявляли осторожность. Я внимательно следил за молодой женщиной, пытаясь, впрочем, безрезультатно, найти в ее очаровательных речах что-то подозрительное.
На другой день я посетил Филиппа Филипповича. Когда ему все рассказал, он подвел итог:
— Лотнер ведет свою игру, а ваш коллега Шервиц сел ему на хвост… Предполагаю, что в шкатулке с семейными реликвиями есть нечто такое, что могло бы заинтересовать и нас. Лотнер послал одну свою партнершу за границу, а другую оставил, так сказать, для домашнего употребления. Пусть наш донжуан возьмет эту шкатулку, нас это устраивает. Удивительно, как ему вообще решили ее доверить. Ведь известно, что у него совершенно иные взгляды, чем у них. Впрочем, возможно именно потому. Он честный человек, они и надеются, что с ним надежно. Знают его слабость к женщинам и великолепно ею пользуются.
— Филипп Филиппович, никак не могу понять, почему вы не задержите Лотнера.
— Торопливость нужна только при ловле блох. Для того чтобы схватить хищника типа Лотнера, необходима особая осторожность и неотразимые аргументы. Кое-что у нас уже есть. Известно, например, как ему удалось получить на командировочном удостоверении отметку о пребывании в Николаеве, в то время как вы с ним встретились в Петрозаводске.
— Число было подделано?
— Какое там! Когда он появился на верфи в Николаеве, то был очень вежлив с секретаршей, угостил ее конфетами, словом, как это обычно бывает… Она его спросила, сколько дней он у них задержится. Лотнер назвал пять дней, и она одним махом отметила и приезд, и отъезд. Этих пяти дней ему вполне хватило на то, чтобы приехать в Карелию, установить связь с Блохиным и взять драгоценности от убийцы Хельми Карлсон. Если бы он не имел «счастья» встретиться с вами, трудно было бы доказать, что он находился в Петрозаводске именно после убийства Хельми. В общем, не волнуйтесь, через несколько дней возьмем его в клещи…
Резкий звонок — было полдесятого вечера — вывел меня из себя. Кого еще черт несет! Поздним посетителем оказался Шервиц. Он вошел с чемоданчиком, который с величайшей осторожностью поставил на стул.
— Вот она, — задыхаясь сказал он и, прежде чем я раскрыл рот, добавил: — Я сделал все, как вы советовали, и взял у Греты шкатулку. Она металлическая и закрывается двумя ключами, которые, понятно, остались у Греты. Что в шкатулке, не знаю.
— Зачем же вы ее принесли ко мне?
— Не хочу держать дома. И вообще у меня такое впечатление, что я опять впутался в какую-то историю.
— Как вы к этому пришли? — спросил я иронически.
— У меня бывают просветления, и я не хочу выглядеть в ваших глазах петушком, который из-за прекрасной курочки забывает обо всем на свете.
— Выпейте вина. Ваша новая знакомая входит в круг фон Лотнера и других.
— Вот оно что! — вскрикнул Шервиц.
— Следовательно, не исключена возможность, что уважаемый дядя Греты положил в шкатулку кое-какую собственность концессионной фирмы для того, чтобы «сохранить» ее при ликвидации концессии. Так или иначе, речь, несомненно, идет о вещах незаконных.
— Понимаю… В общем, вы посоветовали мне взять шкатулку, вы и решайте, как с ней быть.
— А не попросит ли Грета ее назад?
— Тогда я пошлю ее к вам.
И надо же так случиться: именно в этот момент зазвонил телефон. Взяв трубку, я услышал женский голос. Это была Грета. Она спросила, у меня ли Карл. Я сказал, что да, у меня. Она продолжала:
— Вы не заметили, чемоданчик у него с собой?
— Чемоданчик? — переспросил я, желая выиграть время.
— Да, да, чемоданчик.
— Что-то не заметил.
— О, как вы невнимательны. Разве можно не заметить чемодана! — выговаривала мне Грета.
Шервиц вскочил с кресла, всплеснул руками и хотел вырвать трубку. Я отодвинул его руку и спокойно продолжал:
— Он приехал в машине, может, там оставил.
— Он не мог быть столь легкомысленным!
— Этот чемодан имеет для вас такое огромное значение, милая Грета? — спросил я с наигранным удивлением.
— Разумеется, иначе бы я вас не беспокоила… Она не договорила. В трубке послышался какой-то шум, голоса и между ними возглас Греты; «Что… пришли… меня?» Затем раздался слабый вскрик и стук упавшей трубки.
Шервиц напряженно всматривался в выражение моего лица. Неожиданно в трубке явственно прозвучал мужской голос:
— С кем я говорю?
— С абонентом телефонной сети…
— Номер вашего аппарата и фамилия?
— Что означают эти вопросы?
— Это официальный запрос… — получил я строгую отповедь.
— Послушайте, гражданин, сейчас полночь, какой может быть официальный запрос? — с сомнением сказал я, догадываясь, что произошло.
— Если вы не назовете своей фамилии, вам же будет хуже…
— Умерьте свою прыть и передайте Филиппу Филипповичу Курилову привет от белой сороки, — весело произнес я и повесил трубку.
— Что-нибудь случилось с Гретой? — всполошился Карл Карлович.
— У вас же, дружище, иногда бывают просветления. Неужели вы не догадались?
— Государственная безопасность?
— Птичка в клетке. Примите мое соболезнование по поводу безвременной кончины вашей новой любви!
— В старые времена я бы в таком случае пошел поискать утешение в костеле, — вздохнул мой гость и попытался улыбнуться, но это ему не удалось.
— Насколько я вас знаю, пожалуй, и в старые времена вы скорее всего утешились бы не с усатыми монахами, а с очередной Евой.
Карл Карлович показал рукой на чемоданчик.
— А с ним что делать?
— Доставим куда полагается. Минуточку.
Я позвонил на квартиру Филиппу Филипповичу. Жена сказала, что он еще на работе, а когда я дозвонился туда, его голос зазвучал высокой фистулой.
— С чего это вы запели соловьем? Или у вас на старости лет голос прорезался?
— Какое там! Хриплю, как морж, стараясь облегчить положение своих друзей. Так что вряд ли я похож на птичку…
— А я как раз веду речь об одной птичке, которую поймали минуту назад. У меня осталась ее шкатулка. Что с ней делать?
— Вы дома? Вы… А говорите, что минуту назад арестовали Грету Тальхаммер… Это удивительно!
— Ничего удивительного для осиротевшего Карла Карловича, который в третий раз оказался в дураках. Он принес шкатулку. Что нам с ней делать? Вам она, случайно, не нужна?
— Сейчас я к вам пошлю нашего представителя, узнаете его по удостоверению. Отдайте ему. Спокойной ночи!
— Еще один вопрос: как себя чувствуют остальные участники компании в «Астории»?
— Вы очень любопытны. Всему свое время… Спокойной ночи!
И он еще говорит: спокойной ночи! Сомневаюсь, чтобы Шервиц последовал его совету, он был разбит и подавлен, злился на себя. Я и сам долго не мог уснуть, а что говорить о Грете! Уж для нее-то эта ночь никак не была спокойной.
В строгом, со вкусом убранном рабочем кабинете в глубоком кожаном кресле сидела всхлипывающая Грета и едва внимала вопросам следователя. Он посоветовал ей вспомнить все и снова спросил, знает ли она, почему ее сюда привели.
Вместо ответа Грета громко зарыдала и отрицательно замотала головой.
— Неужели вы не чувствуете за собой никакого проступка, который давал бы нам право испортить вам вечер? — терпеливо спрашивал следователь.
Грета непроизвольно выпрямилась в кресле, вытерла слезы и взглянула ему прямо в лицо. Он не казался очень уж грозным, но его блестящие глаза, оттененные взъерошенными бровями, внушали беспокойство. Боже, какой колючий взгляд! Уж не хочет ли он гипнотизировать?
Ничего такого, конечно, Филипп Филиппович и не умел, и в мыслях не держал. Просто у него были глаза, которым он в зависимости от ситуации мог придать разные выражения.
— Нет… Нет… Ничего не знаю… поверьте, — сдавленн