Словом, Двойник терялся в догадках. В общем, ему перестали доверять. Это он хорошо понимал. Возмущался, но терпел. Но чаша терпения могла в любое время переполниться. Ну а стрела недоверия, выпущенная своими же, вообще могла сыграть роковую роль: пригвоздить его к могильной плите провала. И это за преданность фатерлянду! Обида жгла огнем, терзала душу, не давала покоя, но уже ничего нельзя было исправить. Тюремная камера своим холодным дыханием постоянно напоминала, что она тоже могила, но только для живых.
А как он легко и красиво шел к цели многие годы, словно по сверкающему паркету ампирного зала. Ведь в Петербурге именно так и было… Великосветские салоны, мраморные позолоченные будуары столичной аристократии, пьянящие изысканно красивыми женщинами балы высшего света, куда он был вхож благодаря службе управляющим в имении министра царского двора Фредерикса. Он, Герхард Хаген, был великовозрастным пажом сразу у нескольких благородных дам. Но он, однако, не ограничивался лишь приятными и милыми поручениями своих прекрасных повелительниц, как то: подавать вовремя инкрустированные золотом веера из слоновой кости, передавать крупным вельможам надушенные французскими духами записки, начертанные на лощеной бумаге с вензелями императора Николая II, но и с неутомимой жаждою разгонял у дам плохое настроение, особенно по ночам, предварительно сняв с них платье и все остальное. А утром, пошатываясь от приятного переутомления, возвращался домой, вернее на службу. Там он, как иностранный агент, чувствовал себя как в родном фольварке; министр Фредерикс, словно иностранный посол, был неприкосновенен. По сути дела, неприкосновенностью была наделена и вся его челядь. Он активно защищал всех провалившихся под лед ареста германских агентов, объясняя, что это надуманные злонамеренные козни контрразведки в отношении честных немцев. Обычно самое худшее, что ожидало разоблаченных шпионов, — это высылка за пределы Российской империи. Ну чем же не дипломатическая служба нелегального агента. Уникальный парадокс. Но царская Россия рождала и не такие изумительные, сногсшибательные вещи. Одним словом, даже отважным нибелунгам не снились роскошества земные, какими стали пользоваться их далекие потомки в качестве тайных лазутчиков в чужом стане. Поэтому Двойник и действовал раскованно и порой даже небрежно-самонадеянно.
В принципе, он легко справлялся со своими обязанностями. Ему вменялось выявить: кто из окружения министра Фредерикса работал на русскую контрразведку. Короче: кто стучал на министра и на его людей. Двойник лишь одного разнюхал: дворника Акима, который, конечно же, не входил в окружение царского сановника. Но сведения в петербургское жандармское управление дворник поставлял аккуратно через секретного связника, который работал возчиком продуктов. В этих сведениях обычно сообщалось: кто приходил в дом министра, чем они занимались. Фигурировал в них и Двойник, но не как агент кайзера Вильгельма II, а как тайный любовник-искуситель сиятельных красоток, мужья которых, не щадя себя, только и радеют в своем усердии службе его величеству государю-батюшке. И по этой причине, по мнению дворника, у большинства мужей «не работает „мужская механизьма“, в том числе и у министра Фредерикса, и ищут утешения с молодыми кочетами, навроде Семена Перинова» (под такой фамилией он работал управляющим у министра двора). Все это Двойник прочитал в записке, адресованной некоему «21». Позже эту записку изъял из почтового ящика возчик. Двойник стал контролировать эту почту. И вот однажды в тайнике он обнаружил записку, которая заставила его вздрогнуть.
Дворник высказал невероятную мысль:
«А могет энтот ветрогон Семка Перинов и вовсе не жеребец на племях, а охмуритель-супостат, вражина отечества нашего. А вдруг покуда он молотит языком, вынюхивает, как легавая псина, что к чему. Ить ети особы-то ох как много знають. Ить такой кобель выгрызет нужные данные-то, да небось уж и продает их. Ведь жалованье-то у нево махонькое. Откель же у нево стоко денег? Сорит деньгами на барышень, как сорит своей листвой осенний лес. Вот ведь какая каналья! Не продался ли он, анчихрист, немчуре? Нюхом чую, што так могет энтот окаянный кобель. Давеча нарошно стольник разменял у ево, дак бумажник набит у Семки деньгой туго, навроде купеческого. Надобно за нем крепкий пригляд, причем денно и нощно».
«Стук» этого «барабана» своему начальнику настолько выбил из колеи, что он, многоопытный Хаген, растерялся. Его просто ошеломило, что какой-то полуграмотный дворник расколол его, обвел вокруг пальца. Он чертыхнулся, вспомнив наставления инструктора разведшколы, который настойчиво твердил ему: в России, где с незапамятных времен правит воровство, жульничество, мздоимство и казнокрадство, — подозрительность и черная зависть в крови и у дворника, и у придворного вельможи, у обывателя и у интеллигента. В нравственно больном обществе незапачканного в жульничестве подозревают, а награбившему состояние — завидуют. Но даже белая зависть рождает хотя бы маленькую подлость. А посему — внушал его наставник — упаси тебя бог разинуть рот, расслабиться или заболеть высокомерием. Иначе беды не миновать. Но этим увещеваниям своего наставника он почему-то не очень доверял, покуда сам не вычитал у самого Герцена о том, что в России очень редко встретишь честного человека.
Эти мысли в голове у Двойника пронеслись со скоростью курьерского поезда. И словно от грохота железнодорожного состава, стоял в голове неприятно отягощающий шум. Первым делом кайзеровский агент решил убрать дворника. Но тут же отбросил эту авантюрную мысль, впрочем, как и другую занозистую думку: изъять это донесение тайного осведомителя. Но и то и другое грозило ему провалом. Ведь охранке нетрудно будет сделать элементарный вывод, который может осилить и гимназист, — коль в донесениях пошла речь о нем, Семене Перинове-Хагене, и после этого убивают осведомителя, значит, управляющий делами министра Фредерикса заметает следы. Иначе говоря, охранка на верном пути.
Но с другой стороны, тоже существовала реальная опасность провала. И об этой опасности, о доносе Барабана, он обязан был немедленно доложить своему шефу. Но в донесении дворника в жандармерию указывалась его конкретная ошибка. И ему за этот прокол несдобровать. В лучшем случае ушлют в какое-нибудь Мымрино, где бродят по улицам медведи в обнимку с волками. Двойнику даже трудно было представить это. Мысль о том, что он не будет встречаться наедине с очаровательной княгиней Шуйской или не будет обнимать ночью округлые матовые плечи красавицы Изабеллы, молодой жены своего шефа-министра, которая, оправдываясь, нежно щебетала: «Ах, Сэмён, пойми, внебрачная связь по любви — порыв страждущего сердца, а без любви — разврат. Но ты же знаешь, что я тебя люблю».
Но он-то хорошо знал, что в этом страждущем сердце свободно умещался чуть ли не целый взвод гвардейских офицеров и крепких цивильных молодцов. Все они искренне, не жалея сил, подсобляли старому Фредериксу, избавляя тем самым его от упреков капризной жены. И если бы у него по какому-то колдовству стали расти рога, наставляемые его восхитительной женой с нежным и чистым, как у девушки, взглядом, то у министра эти рога давным-давно закрутились бы метровым штопором, как у винторогого козла мархура.
Двойник решил, что самое время кликнуть на помощь эту растленную до ногтей влиятельную особу, сыграв на ее слабости к мужчинам. Он заявил ей, что дворник Аким следит за ее нравственностью и что ему кто-то помогает из домашних лакеев (Хаген был уверен, что дворника питает информацией кто-то из прислуги, ибо в одной записке сообщались сведения, которые не мог сам лично раздобыть дворник). Двойник коряво собственной рукой нацарапал записку и показал хозяйке эту подделку.
— Мерзавец! Гнусный холоп! — возмутилась она. — Сегодня же прогоню его.
Двойник еле справился с ее вспышкой гнева, втолковав ей, что не приличествует столь благородной божественной женщине заниматься мелкими земными делами. Он склонил ее к тому, чтобы дворником занялся дворецкий. И уволить надобно за недостатки в работе, советовал агент, — как говорится, по справедливости. Тогда и перед богом этот дом останется святым. Кайзеровский лазутчик конечно же пекся не о нравственном фасаде семьи министра, а о собственной безопасности. Нужны были правдоподобные основания, чтобы убрать с дороги опасного осведомителя, чтоб контрразведка не увязала эту акцию с его фигурой. Но когда Двойник вроде решил эту задачу и уже собирался было сбросить с себя оковы напряжения и страха и вновь окунуться в мягкие мурава наслаждений с великосветскими дамами, у которых он пользовался неизменным успехом, как грянул в одночасье гром. В тот июльский день девятьсот четырнадцатого года резидент германской разведки в Петербурге Свифт приказал Герхарду Хагену явиться на Лиговку, на конспиративную квартиру, о существовании которой он не знал. Двойник сразу понял: грядущее сулит ему неприятности. И он не обманулся.
Свифт, пятидесятилетний ариец с волевым лицом и пышной седой шевелюрой, без всяких прелюдий жестко спросил:
— Почему вы, Двойник, не выполняете приказов? Что приключилось?
«Неужели он узнал об истории с дворником? — мелькнуло у Хагена. — А может, имеет в виду что-то другое?»
— Я спрашиваю вас, Двойник! Почему скрыли о своем провале у Фредерикса?
Двойник судорожно глотнул слюну и хрипло выдавил из себя удивление:
— Как провал? Не может быть!
— Святая наивность, — ледяным голосом произнес резидент и резко, по-юношески вскочил со стула. — Подойдите-ка к окну и взгляните вон на ту афишную тумбу. — Свифт махнул рукой в сторону улицы. — Как только вы здесь появились, припорхал и тот архангел, из филерного замка. Видите, все зыркает в нашу сторону. А?
— Не может быть!.. Быть не может такого… — неуверенно причитал обескураженный агент. Теперь он понял и то, что у резидента в доме министра Фредерикса был еще один человек, который контролировал ситуацию, а заодно присматривал и за ним. Это понятно: слишком значительна была фигура хозяина дома, при котором он, Хаген, пригрелся. И многие вопросы внешней и внутренней политики огромной Российской империи решались не без участия этого крупного царского сановника, приближенного к самой царице, на которую он имел огромное влияние. И если бы это влияние на императрицу сопоставить с влиянием других сановников, толкавшихся алчной толпой вокруг царского трона, пожалуй, после Гришки Распутина граф Фредерикс занимал второе место. Поэтому министр был для кайзеровской агентуры не только их защитником, но и неиссякаемым источником стратегической информации.