Больше всего Елену Петровну интересовал Серегин. Как он здесь без нее? Не забыл? Не соскучился? Переработал оставшийся раствор? Если сделал все хорошо, то она может снова пойти к Евгению Александровичу и продать патрончики. Какой он молодец, что довез ее из Москвы почти до самого дома! Серегину, разумеется, об этом говорить нельзя. Еще заревнует, хотя ничего даже и не было. Евгений Александрович всю дорогу расспрашивал о заводе, как будто сам хотел на него переходить. Она ему рассказала все, что знала, разумеется, кроме того, что с золотосодержащим раствором имеет дело. И даже про Белова, как он за ней ухаживал. Хорошо бы вместе с кроссовками принести Василию еще хотя бы один флакон раствора. Интересно, чему он больше обрадуется: раствору или кроссовкам? Раствор можно хоть каждый день приносить, а такой подарок надолго запомнится.
Сегодня к двенадцати ночи Василий должен подъехать к проходным. Вчера он дежурил и не мог. Пришлось тесниться в проклятом автобусе. Хорошо еще, что Костылева какого-то парня знакомого впереди поставила. Приятный молодой человек. А я ему чем-то понравилась, это точно. Нинке сказала, а она, как обычно, смеется. А парень-то, когда выходил, на меня оглянулся и даже рот раскрыл. Я заметила, у меня зрение отличное. Надо у Костылевой спросить, откуда она его знает и сколько ему точно лет. Кольца у него на правой руке не было. Наверняка разведенный. Еще бы, мотается по командировкам, какой жене понравится? Взяла и турнула его. Нет, не буду Нинку ни о чем спрашивать, а то опять на смех поднимет, А насчет голодания я здорово ей сказала. Теперь в обеденный перерыв могу около ванн оставаться, а отдыхать — когда захочу.
Скорей бы этот обед кончался. Банку я зачерпнула, а переливать в бутылку надо в раздевалке, сюда могут войти в любую минуту. Да и камера проклятая эта подглядывает, наверно. Хотя нет, когда она начинает работать, звук такой раздается, словно уж шипит, и красная лампочка загорается. Хитрая штука, но я все равно хитрее вас, начальники. Раствора вон сколько, а я-то всего пол-литровую баночку.
Пора!
Кудрявцева прикрепила резиновым бинтом на руку, чуть ниже локтя, тяжелую банку с раствором, перебросила через нее белый халат и, подняв глаза на камеру и подмигнув ей, пошла по широкому коридору в раздевалку. Навстречу гурьбой высыпали шумные, чему-то смеющиеся девчонки во главе с Костылевой.
— Ты что, Кудрявцева, уже закончила смену? Не рано ли? — засмеялись они.
— Будет вам ржать, глупые! — остановила их Костылева. — Человеку опять с желудком плохо, а вам все хиханьки!
— Ничего, Нина, — сквозь сжатые зубы улыбнулась Елена Петровна, прижимая левую руку с халатом к животу, — до наших лет доживут — узнают, почем фунт лиха, — и прошла мимо.
— До наших лет! — передразнил кто-то. — А сама любовника завела, бесстыжая!
Кудрявцева вздрогнула, не выдержала, обернулась:
— Да, завела. Ну и что? Зато на тебя, молодую такую, никто не посмотрит! — и захлопнула за собой дверь.
Ну, разве это люди? Сплошные завистники. Если рядом человеку хорошо, они даже спать спокойно не смогут, будут думать, как бы его уесть. Завидуйте, бог с вами. А вернее, не бог, а черт. Бог — он со мной. Я даже молитву теперь знаю, Евгений Александрович не обманул, написал.
Елена Петровна, напевая, сняла резиновый бинт, поставила банку с раствором на стул и открыла свой шкаф.
В этот момент дверь скрипнула и вошла Костылева, посмотрела на Кудрявцеву: шагнула к своему шкафу, который был неподалеку от двери.
— Что это у тебя в банке, Лена?
Кудрявцева вздрогнула и от испуга даже не выпрямилась, а так и осталась стоять, наклонившись к шкафу, спиной к двери.
— У меня? В банке? В этой, что ли? — Она разогнулась, щеки запылали от прилившей крови. — Это я так, кислоты соляной взяла. Два дня не была дома, а воду отключали, потом снова дали, а она такая ржавая после ремонта труб пошла, что моментально все загадили: и ванну, и раковину, и туалет. Хотела почистить. А что, разве нельзя?
— Кислоту-то? Почему нельзя? — Костылева достала из сумочки носовой платок, высморкалась. — Простыла, кажется. Соляную кислоту можно. Ее мало разве? Вон на рельсах целые цистерны стоят, хоть купайся. Только на проходной вахтер может заметить, шума не оберешься.
— А ты думаешь, я эту банку на вытянутых руках через проходную понесу? Что я, совсем без ума?
— Соляной кислотой хорошо чистить, — Костылева сунула носовой платок за рукав белого халата, — я аж в позапрошлом году почистила — до сих пор блестит.
— А я все как-то не догадывалась, — Кудрявцева перестала дрожать, поставила баночку с раствором на нижнюю полку шкафа, оставила дверцу открытой и, тяжело вздохнув, опустилась на стул.
— Болит? — сочувственно спросила Костылева.
— Ничего, я сейчас соды попью, перестанет. Ты налей мне в стакан водички похолодней.
Костылева спустила из крана воду, тщательно промыла стакан, налила его до половины и подошла к Кудрявцевой:
— Ох, Лена, послушай моего совета, езжай да лечись. С этим делом не шутят. Запустишь — никому ты будешь не нужна, ни своему Василию, ни зятю. Может, Верка твоя еще будет ухаживать. А так — смотри, девка.
Елена Петровна высыпала на язык порошок, выпила воду и, прикрыв глаза, кивнула:
— Спасибо тебе, Нина. Я уж и сама поняла, что ты меня агитируешь. Вот будет весна, и тогда поеду. А сейчас какой отдых, на зиму глядя? Весной, в конце мая, например, хоть в море окунусь.
— Посиди, отдохни, а я пошла, там опять детали привезли, да еще ванну на отработку ставить, — Костылева ушла из раздевалки.
Елена Петровна быстро встала, взяла из шкафа банку и флакон из-под шампуня, над раковиной осторожно перелила раствор, крепко завернула крышку, спрятала в карман юбки, заперла шкаф на ключ и тщательно вымыла руки.
Так-то лучше. Хорошо, что по виду раствор почти не отличается от кислоты. Нет, надо быть осторожней. Другой раз и опомниться, придумать ничего не успеешь, сразу заметят и доложат куда следует. И тогда прости-прощай и завод, и участок, и дружба с Василием Митрофановичем. Он-то, поди, сейчас и ведать не ведает, как ловко она выкрутилась из безвыходного положения. Подумать только: мастера-технолога вокруг пальца, как сопливую девчонку, обвела. Это ж уметь надо. Костылева — не сонный вахтер на проходных, она сразу заметит неладное. А уж тогда ни дружба, ничто не поможет. И других девчонок так воспитала, настырная баба. А уж идейная, куда там!
Василий не обманул. Чуть в стороне от автобусной остановки возле «Жигулей» стоял он, высокий, красивый, любимый человек. Елена Петровна побежала бы к нему со всех ног, если бы ей вслед не смотрели девчонки из бригады и не мешал заткнутый за пояс юбки флакон с раствором. Поэтому она небрежно махнула девчонкам рукой и, стараясь быть как можно грациознее, пошла к Серегину. Но когда приблизилась вплотную, вдохнула знакомый табачный дух и у нее чуть-чуть закружилась голова, Елена Петровна не выдержала, привстала на носки и чмокнула Василия в колючую щеку:
— Привет! Вот и я!
— Ну а целоваться-то при всех зачем? — буркнул Серегин и первым сел в машину.
Она обежала «Жигули», села рядом и, повертев головой, захлопала ресницами:
— Ты что, Вася, в ремонт их отдавал? Все какое-то новое, аж блестит.
— Оно и есть новое, — довольно усмехнулся Серегин и, тронув с места, быстро набрал скорость. — Давай к тебе поедем, и я останусь до утра.
— Давай! — обрадовалась Елена Петровна, но тут же спохватилась: — Но как же мы, Вася? Там же и Вера, и Саша. А мы как?
— Очень просто, как все нормальные люди. Что твой зять с дочерью — маленькие? Они, слава богу, выросли, внука тебе соорудили, а ты меня спрашиваешь — как? Постелишь на диване, и уснем.
— Неудобно, я почему-то стесняюсь.
— Можно подумать, что в первый раз. Будь уверена, о наших с тобой отношениях они давным-давно все знают… Мы же с тобой не сказки друг дружке по ночам рассказываем.
— А что ты своей Клавдии скажешь?
— Уже сказал, что буду дежурить в котельной. Пусть это тебя не волнует. Как съездила?
— Отлично, представляешь, врач говорит, что у меня всего-навсего гастрит, да и то в какой-то там начальной стадии. Прописал голодание.
— Во дурак! — засмеялся Серегин. — Нет, чтобы лекарство какое дефицитное, а он, выходит, голодание?
— Ты зря смеешься, Василий. Это уже очень известный метод, многим помогает.
— Пусть он помогает тем, у кого жрать нечего и не на что. А у нас пока, слава богу, хватает.
— Василий Митрофанович, а я тебе подарок привезла. Ни в жизнь не догадаешься. Называется кроссовки «Адидас».
— Ну ты даешь, Лена! — Серегин покачал головой. — Это ж парни и девки молодые носят. А мне зачем?
— Ты что, Василий! Это самая удобная обувь, в ней нога не устает. И красиво.
— Красиво? Ну, спасибо, посмотрим.
— А чему бы больше обрадовался бы: кроссовкам или раствору?
— Чудные у тебя сравнения. Разве можно сравнивать чайник и слона?
— Да? — обиженно вздохнула Кудрявцева и помолчала. — А я сегодня, между прочим, дважды рисковала. Риск был смертельный.
— Какой? Смертельный, говоришь? Ну-ка, ну-ка!
— Первый раз, когда я раствор в банку налила и в раздевалку ушла. Вдруг заходит наш мастер-технолог Нина Костылева. Вообще-то она женщина душевная, когда это работы не касается, а так — зверь настоящий. Ну, я чуть со страху не умерла. А она спрашивает: что это у тебя в банке-то? А я тут же говорю, что кислоту взяла раковину чистить. У нас этой кислоты навалом. Она успокоилась. А второй раз, когда через проходную шла. Думаю, пусть другие спешат, я потихоньку. А второй флакон у меня в сумке, вот в этой. Иду себе через вахту, а там тетя Полина Миронова, она когда-то с моим Кудрявцевым в одной квартире жила, хорошо всю его судьбу знает, и как он женился на мне, и как развелся, и как в Магадане с концами сгинул. А все равно говорит: ну-ка, открой сумку. Я так и обмерла. Все, думаю, хана мне пришла. Но тут же про кислоту вспомнила. И сразу говорю: тетя Полина, да разве ты меня не узнала? Это ж я, ты у нас на свадьбе еще «горько» кричала. А в сумке у меня кислота, соляная, ванну чистить. Мужика в доме нет, все самой приходится. Она, значит, так