Вот теперь Линда Николаевна была спокойна уже по-настоящему. Словно что-то для себя окончательно решила и не испытывала колебаний. Но и Семенов обрел то ровное настроение, которое сам он называл рабочим.
- Я тоже не шучу, - сказала она.
- Где должна произойти встреча?
- У рынка. На автобусной станции.
- Во сколько?
- От четырех до пяти.
Линда Николаевна говорила чистую правду, и ей было хорошо и спокойно.
- Чтобы не задавать лишних вопросов, может, вы сами объясните, как все это должно произойти? - сказал Семенов.
- Ничего особенного. Я вас приведу к станции и уйду. А он вас сам увидит и подойдет.
- И больше никаких паролей?
- Нет, представьте.
Про сумочку она говорить не собиралась.
- С вокзала мы на чем поедем? - поинтересовался он.
- Там рядом.
Она откровенно его разглядывала, а это всякому неприятно.
- На мне что-нибудь написано? - спросил Семенов.
- Да нет, - отвернувшись к окну, сказала она. - Рядовой труженик.
- Кстати, как это вы определили, что я не тот, кого вы ждали?
- Не так отвечали.
- А как нужно?
- Многого хотите.
- Но это не имеет значения, раз уж мы едем вместе.
- Как знать…
Она смотрела в окно, и Семенов тоже позволил себе разглядеть ее хорошенько. Моложавость облика все же не могла обмануть - перед ним сидела старая женщина. Но держалась и выглядела она великолепно. Светло-лиловый костюм из плотного крученого шелка, дымчатая кружевная кофта со стоячим воротничком, скрывающим шею. На голове серая шляпа из рисовой соломки с пучком лиловых цветков… Серая кожаная сумочка лежала у Линды Николаевны на коленях, поддерживаемая обеими руками…
Рассматривал он Линду Николаевну не из пустого любопытства. Детали одежды, как известно даже школьникам, тоже могут служить условными знаками для посвященного. Простейшее рассуждение: если она ведет на свидание к Брокману его, контрразведчика, то у них должен быть какой-то знак, которым она даст Брокману сигнал об опасности. Но какой? Может, у нее есть миниатюрный передатчик для работы на близком расстоянии?
- Разрешите, я посмотрю вашу сумочку, - сказал Семенов.
Не меняя позы, она отдала сумочку.
Ничего похожего на радиоаппаратуру он не обнаружил.
Говорить больше было не о чем. Оставшиеся полтора часа в жарком вагоне показались бы в другое время невыносимо скучными. Но у каждого из них было о чем подумать, и два десятка станций мелькнули быстро, словно электричка шла без остановок.
В 15.53 они приехали. От вокзала Линда Николаевна повела Семенова по прямой тихой улице, обсаженной по бокам старыми липами и застроенной невысокими, в большинстве двухэтажными домами дореволюционной архитектуры. Потом повернули на улицу с оживленным автомобильным движением, и еще метров за сто Семенов увидел деревянную арку с выцветшими красными буквами: «Колхозный рынок». Слева от арки - полукруглая площадь, заставленная автобусами, и в глубине ее - белый павильон автостанции.
- Где он будет? - спросил Семенов.
- Не знаю. Я вам уже объяснила.
Семенов все еще безуспешно ломал голову над вопросом: каким образом Линда Николаевна сообщит Брокману, что ведет чужого? Платочек, что ли, достанет из сумочки? Или шляпу снимет?
Строя предположения, Семенов тут же их и отвергал, ругая себя нехорошими словами. Если у них условлен знак, то непременно такой, чтобы не был заметен постороннему. Семенов ни на секунду не сомневался, что знак есть, но не мог его найти.
Он шагал рядом с Линдой Николаевной, искоса на нее поглядывая. До рынка оставалось каких-нибудь полсотни метров, когда ему пришла мысль, что единственной вещью, которая может служить сигналом, нужно считать сумочку. Ничего другого нет.
Линда Николаевна держала ее в правой руке - от самого вокзала. Семенов решил так: если она, придя на рыночную площадь, переложит сумочку из правой руки в левую, он прикажет этого не делать. И наоборот: если Линда Николаевна не станет этого делать, он прикажет взять сумочку в левую руку.
Дошли до рыночной арки, которая была на той стороне улицы, и остановились, чтобы пропустить машины. И тут Семенов сказал:
- Возьмите сумку в левую руку.
Линда Николаевна как бы не расслышала, следя за потоком транспорта.
- Я говорю: возьмите вашу сумочку в левую руку, - повторил Семенов.
- Что это вы нервный такой? - спросила Линда Николаевна.
- Прошу вас, - уже сквозь зубы сказал Семенов.
Она взяла сумочку в левую руку.
Поток машин прервался. Они пересекли улицу и пошли мимо арки, потом краем площади по ее широкой дуге - справа магазинчики и мастерские, слева заставленная автобусами, пышущая масляно-бензинным смрадом асфальтовая жаровня.
- Где мы с вами должны расстаться? - тихо спросил Семенов.
- Вон там, на автовокзале.
- Вы отсюда идите прямо к себе домой. Так будет лучше.
- Неужели одну отпускаете? - Вопрос Линды Николаевны был полон иронии.
- Не беспокойтесь, у вас будет подходящая компания. Только очень прошу: когда мы расстанемся, сумочку из руки в руку не перекладывайте.
Она ничего не ответила.
У здания автовокзала Семенов остановился в тени широкого козырька над входом, а Линда Николаевна продолжала путь по дугообразному тротуару, окаймлявшему площадь. Вслед за ней пошел один из товарищей Семенова. Отойдя метров на двадцать, она все-таки взяла сумочку в правую руку. Семенов провожал ее злым взглядом, пока она не достигла улицы и не скрылась за угловым домом. Он переглянулся с другим своим товарищем. Тот дал знак, что понял.
Тут же он услышал за спиной спокойный голос:
- Товарищ Воробьев?
Обернувшись, он увидел перед собой Брокмана и спросил:
- Вы Никитин?
Вместо ответа Брокман сам задал вопрос:
- Привезли для меня что-нибудь?
Семенов похлопал по карману переброшенного через руку плаща.
- Четыре тюбика. И кое-что на словах. Где бы нам поговорить?
- Отойдем.
Брокман повел его за автовокзал. Семенов, следуя в двух шагах сзади, обратил внимание, что Брокман был налегке. В руке свернутая трубкой клеенчатая сумка, но не совсем пустая, что-то в нее было завернуто.
Обогнув здание, они очутились на маленькой, посыпанной песком площадке, окруженной чахлыми молоденькими тополями, не дававшими тени.
- Отдать? - спросил Семенов.
- Подожди, не здесь. Что такое ты хочешь передать на словах?
Семенов опять похлопал по карманам плаща.
- С этим надо обращаться осторожно.
- Хорошо. Что еще?
- Там волнуются - от тебя нет сообщений.
- Кто волнуется?
- Монах.
- Та-а-ак… Все?
- Сказано: ты должен что-то передать.
- Что именно?
В интонациях Брокмана слышалась двусмысленность. Не поймешь, то ли он принимает этот разговор всерьез, то ли просто не мешает валять дурака. Но дело начато - надо пробовать дальше.
- Какие-то расчеты ждут, - сказал Семенов. - А о чем речь, не знаю.
Брокман задумчиво поглядел на него.
- Так-так-так… Вот что, Воробьев, прокатимся за город.
Минут через десять они ехали в душном, скрипящем и стонущем автобусе по шоссе к селу Пашину, недалеко от которого Брокман в мае заложил под дубом тайник.
Сошли на той же остановке и зашагали к лесу. Брокман шел сзади.
- Мы далеко? - спросил Семенов, когда до леса оставалось совсем ничего. - У меня, знаешь, времени в обрез.
- Пошли дальше, - сказал Брокман и показал рукой, чтобы Семенов, как и прежде, следовал впереди. Семенов заметил: сумки в руке у него уже нет, вероятно, бросил по дороге, но рука не пустая, что-то зажато в кулаке.
- Ты что, конвоируешь меня? - пошутил Семенов.
- Давай-давай.
Надо было кончать. Продолжение не имело смысла. Брокман вел его в лес не для того, чтобы делиться секретами.
Семенов дал сигнал своему товарищу, а сам резко швырнул свернутый плащ в лицо Брокману, чтобы ослепить, приемом дзюдо свалил его на землю. Подоспевший товарищ помог обезоружить Брокмана и скрутить ему руки.
Глава 26ОЧНАЯ СТАВКА
Как и следовало ожидать, на допросах Брокман признался только в том, чему имелись убедительные доказательства. Происходило это постепенно, от меньшего к большему. Причем полковник Марков с самого начала придерживался такой тактики: задавая вопросы, он как бы исходил из того, что допрашиваемый обязательно должен от всего отказываться, а на каждый отрицательный ответ тут же предлагал ему совместно разобраться, почему ответ неверен и в чем заключается слабость позиции допрашиваемого. Подобная система требует много времени и терпения, зато не оставляет места недомолвкам и неясностям.
В основе тактики, избранной Марковым, лежало преднамеренное самоограничение: допрашивая Брокмана, он не использовал для его изобличения никаких сведений, полученных ранее от Михаила Тульева. Это ставило обе стороны в равные условия, и, таким образом, каждое добытое признание было результатом открытой борьбы и потому имело особую доказательную силу.
Если бы Маркову сказали, что одним из мотивов, побудивших его избрать именно такой образ действий, послужило желание показать самому себе, что он по-прежнему предпочитает идти по линии не наименьшего, а наибольшего сопротивления и тем самым успокоить свое профессиональное самолюбие, задетое батумским эпизодом, - если бы кто-то высказал такое мнение, Марков положа руку на сердце, наверное, не стал бы его опровергать. Но все-таки главным мотивом его действий было совсем другое, гораздо более важное соображение: предвидя поведение Брокмана, он берег факты, собранные Михаилом Тульевым, для последнего удара. Пусть Брокман пропитается иллюзией, будто следствию известен только маленький отрезок его жизни - с 28 мая по 5 июля 1972 года. Тем сильнее он почувствует шаткость своего положения, когда перед ним выложат всю его жизнь и когда сам Тульев поглядит ему в глаза.
А пока следствие развивалось таким порядком.