— Я знаю женщин. Они бы устроили шум, и были бы неприятности. Я стоял и слушал…
— И что?
— Было плохо слышно. Одна из них пела по–французски, я знаю французский язык — не так ли, господин? — но не очень понял…
Бонне больше не сомневался.
— Французские девушки… — процедил сквозь зубы. — Заперты в гараже… — перебежал к мотоциклу, включил рацию. — Марван. Вы слышите меня, Марван? Срочно наряд полиции. Усадьба на двенадцатом километре от «Игривых куколок». Вы поняли меня, Марван? Как с пассажирами «форда»?.. Особняк на бульваре Наполеона? Вы молодец, Марван! Я уверен, их не выпустят. В особняке есть телефон? Вы понимаете меня с полуслова, Марван, я вам признателен…
Полицейская машина прибыла через час. Махмуд снова перелез через забор и открыл ворота.
Бонне постучал в дверь дома. Высокий марокканец выскользнул на крыльцо. Увидев полицейских, бросился назад, но комиссар преградил ему путь.
— Спокойно! — ткнул пистолетом в грудь.
Тот сразу поднял руки. Бонне обыскал его, извлек из кармана ключи.
— Кто еще есть в доме?
— Я один.
— Телефон.
— Здесь, в прихожей.
— А кто в гараже?
Высокий мужчина засуетился.
— Мадам наказала их и велела мне присматривать… Я не мог ослушаться, я служу у мадам Блюто… Если девушки капризничают, мадам наказывает их…
— Открой! — протянул ему ключи комиссар.
— Но мадам сердится, я могу сделать это только в ее присутствии.
Бонне молча подтолкнул его, и надсмотрщик больше не сопротивлялся. Открыл дверь гаража и первым вошел туда.
— Свет! — скомандовал Бонне.
Надсмотрщик включил свет. Узкое помещение с цементным полом. В углу — деревянные нары с какими–то тряпками. Под ними — девушка. Бонне поспешил успокоить ее:
— Полиция… Мы из полиции, не бойтесь нас…
Девушка смотрела испуганно. Наверно, все еще не верила. Вдруг надзиратель, на мгновение оставшись за спиной комиссара, рванулся к выходу. Он успел бы выскочить и закрыть за собой дверь, но поскользнулся, задержался и чуть не упал. Комиссар скрутил ему руки, щелкнул наручниками.
— К стене! — приказал. — Лицом к стене. Не оглядываться! — Подозвал из дома полицейского. — Последи за ним!
Только сейчас девушка начала все понимать.
— Вы правда из полиции? — вскочила с места.
— Комиссар Бонне, — отрекомендовался тот. — А вы из партии, вывезенной самолетом из Марселя?
Девушка заплакала.
— Неужели?.. Неужели это правда? Мы уже потеряли всякую надежду…
— Не знаете ли Генриетту Лейе?
— Боже мой, она здесь, рядом! — Девушка показала на стенку.
Тяжелые деревянные двери, обитые железом, поддались с трудом. Бонне решительно переступил порог.
— Мы из полиции, мадемуазель Лейе… — начал и осекся. Бросился вперед, вытаскивая нож. Неужели они опоздали?
Проволока, на которой висело тело, не поддавалась, комиссар пилил ее, ругаясь сквозь зубы. Наконец перерезал. Осторожно положил Генриетту на пол, опустился рядом на колени. Зачем–то делал искусственное дыхание, хотя руки ее были уже холодными. Поняв, что уже все кончено, встал и снял шляпу. Девушка за его спиной плакала. Бонне выпроводил ее из гаража. Что же, ему не привыкать к таким ситуациям. Было только жаль Анри, которого он уже успел полюбить. Подозвал полицейского.
— Девушку и этого, — кивнул на надзирателя, — отправьте в город. Вызовите врача. А мы к «Игривым куколкам».
***
Спальня Грейта была на втором этаже. Он уже разделся, но никак не мог уснуть, ворочался с боку на бок, наконец не выдержал и встал. Посмотрел в окно — у Ангела еще горел свет, и Грейт прямо в пижаме спустился к нему выпить и поболтать.
Ангел сидел в глубоком кресле под торшером и что–то подправлял карандашом в рисунке на большом листе картона. Пристрастие Ангела к рисованию казалось Грейту мальчишеством, он всегда высмеивал это и сейчас не удержался, чтобы не поиздеваться.
— Вы работаете так, словно хотите выставиться. Но за вашу мазню не дадут и цента, а вы же практичный человек, Франц.
Ангел не ответил. Прищурив глаза, рассматривал рисунок и, кажется, был доволен. Полковник взглянул ему через плечо: длинная улица, здания, машины, люди у витрин…
— Я своим «Контаксом» сделаю лучше, — пробормотал. — Ив цвете…
Ангел произнес с сожалением:
— Если бы не отец, я мог бы стать художником. Он был таким же ограниченным человеком, как и вы, Кларенс, и порол меня за рисунки.
— Вы неблагодарное существо! Скажите спасибо отцу, что теперь не нищий.
— Конечно, — согласился Ангел, — и все же в человеке живет стремление к прекрасному.
— Ну и покупайте это прекрасное за доллары, — засмеялся Грейт. — Нынче за десяток монет можно объесться этим вашим прекрасным.
— Зачем же так грубо? — оборвал его Ангел. — Когда я покончу с делами, буду только рисовать. Вам нравится современная живопись?
— Это что? Штучки, в которых ничего не разберешь?..
— И мне не нравится, — вздохнул Ангел. — Люблю старых мастеров: умели показать человека… Во время войны у меня было столько натуры…
— Это в концлагере? — ехидно заметил полковник, но Ангел не обратил внимания на его тон.
— Да, я мог создать чудесные портреты. Вы не представляете, сколько разных лиц прошло мимо меня. Галерея заключенных! Я мог бы стать знаменитым, Кларенс…
— Такую натуру вы можете купить и сейчас за бесценок.
— Э–э, нет… Там у человека все было обнажено.
— Вы не стали бы знаменитым художником, Франц. Вы бы сошли с ума…
Ангел улыбнулся. Что понимает этот полковник? Тот, кто не потерял рассудок, отправляя каждый день сотни людей в крематорий, обладает стойкой психикой. Но о чем продолжает говорить Грейт?
— Есть еще одна причина, помешавшая вам. — Полковник налил себе виски, отхлебнул. — Конечно, я не разбираюсь в этом, но вы сами выдали себя, Франц. Я редко когда бывал на ныставках, но заметил: людей большей частью привлекают портреты сильных личностей. А вы видели в лагере лишь покорность. Ничего не вышло бы, Франц. Между прочим, это одна из ваших ошибок, и не только именно ваших, но и вашего фюрера и всей вашей компании. Всех вы не могли уничтожить — хотели оставить покорных и бессловесных, говорили, людей низшей расы. — Полковник допил виски. — Вас ловко дурачили, Франц.
Ангел произнес вдруг почти торжественно:
— Тринадцать из пятнадцати девчонок, вывезенных нами из Франции, уже покорились мадам Блюто. Все же грубая сила где–то нужна, и вы знаете это не хуже меня… — Бросил картину на стол и решительно поднялся. — Эта покорность обеспечивает успех нашему с вами делу.
Полковник вздрогнул. Он вдруг подумал о том, что тревожило его в последнее время: внешняя покорность девчонок, за которой скрывается протест. И где–то это прорвется, где–то кто–то обведет их вокруг пальца.
— Вы счастливчик, Франц, — сказал Грейт, — а я никак не могу не помнить о расплате.
— Э–э, пустяк! Если думать об этом, меня бы не хватило и на неделю… — Это было сказано так, что полковник понял: Ангел не соврал. Да и правда, страх перед расплатой раздавил бы Франца за несколько дней, если бы он позволил себе хоть на минуту расслабиться. Но как может Ангел не думать о расплате? И можно ли вообще не думать? Если можно, то что это: сила или легкомыслие? Так и не решив что, Грейт с любопытством уставился на Франца. А тот продолжал: — Если бы мы с вами, полковник, были сделаны из обыкновенного человеческого теста, нас бы одолевали обычные сомнения, терзания и черт знает что. Мы бы захлебнулись в эмоциях, разве не так? — Грейт не ответил, но Ангелу и не требовалось его подтверждения. Разглагольствовал дальше: — Мы с вами не люди, Кларенс, мы с вами тоже своего рода куколки, и судьба решает за нас. Кто–нибудь дернет за нитку, и мы пляшем.
— Вы куколка?.. — ткнул в него пальцем Грейт. — Не смешите меня! Вы — дьявол, Ангел, сущий дьявол. Еще тогда, во время нашего первого свидания в том франкфуртском ресторанчике, как его?.. Ага, вспомнил, в «Веселом аду», я оценил вас…
— Прекрасно, — рассмеялся Ангел, — мне это нравится. Мы с вами — дьяволы из «Веселого ада»…
Зазвонил телефон. Ангел снял трубку:
— Кто это?
— Звонят из полиции… — говорил кто–то по–французски с сильным акцентом. — По поручению мадам Блюто…
— Вы говорите по–английски? — перебил Ангел.
— О–о, гораздо лучше, чем по–французски, — отозвался тот. — Слушайте меня внимательно. Только что на «Игривых куколок» сделала налет полиция. Мадам Блюто успела позвонить сюда. Можете мне верить. Ваши телефонные разговоры записываются, только сейчас я отключил аппарат. Ваш особняк блокирован. Одна полицейская машина на бульваре, а еще две отрезали отступление через сад. Есть ордер на ваш арест. Все, я спешу…
— Подождите! — заорал Ангел. — А что с Блюто?
— Ее арестовали.
В трубке щелкнуло, и Ангел со злостью бросил ее.
— Плохие дела, Кларенс… — Щеки его побелели, и это было настолько удивительно, что полковник улыбнулся. Ангела передернуло. — Я не шучу!
Грейт положил руку на его плечо.
— Я слышал все. Но у нас еще есть время…
— Полиция окружила здание.
— Попробуем прорваться. — Полковник окинул взглядом комнату. — Сейчас вы, Франц, подойдете к. окну и начнете раздеваться, потом выключите свет.
— Зачем?
— Делайте что вам говорят! — прикрикнул Грейт.
Ангел пожал плечами, но подошел к окну, снимая пиджак. Затем потянулся к торшеру, выключил свет.
— Я понял вас, — прошептал в темноте, — полицейские подумают, что мы легли спать.
Грейт слегка отодвинул штору, выглядывая. Подозвал Ангела.
— Видите, где их машина? — ткнул пальцем. — Метров за пятьдесят от дома…
— Да, все выходы отрезаны.
— Позовите Густава! — Полковник незаметно перешел на начальственный тон.
Ангел выбежал в прихожую. На цыпочках пробежал по коридору и тихо позвал:
— Густав… Ты слышишь меня, Густав?
Тот валялся на диване, рассматривая иллюстрированные журналы. Мгновенно вскочил.