— Кельнер, кофе! — помахал рукой. — Миллион чего: долларов или фунтов стерлингов? Или ты хочешь подарить мне миллион швейцарских франков? Я не гордый и возьму любой валютой, даже в динарах или рупиях!
— Миллион западногерманских марок, — оборвал его Карл.
— Могу и в марках, — продолжал иронизировать Велленберг. — Прекрасная валюта, которую можно обменять в любом банке. Мечта моей жизни — миллион, я кланяюсь вам, о Ротшильд, за щедрый подарок!
— Подарка не будет, — быстро возразил Карл. — Деньги придется зарабатывать.
— Ха! — воскликнул Гюнтер зло. — Я могу работать всю жизнь и не заработаю миллиона. Если фортуна не захочет немножко побаловать меня…
— Может быть, она тебя уже балует, — засмеялся Карл. — Не могу ничего гарантировать, но послушай… — И стал рассказывать о существовании «тройки», скрыв, откуда он узнал о ней.
От иронии Гюнтера не осталось и следа.
— Ого! — вытаращил глаза. — И сколько лежит на твоем зашифрованном счету?
Карл знал, что Гюнтер спросит об этом. Он заранее продумал все возможные повороты разговора и решил не открываться до конца.
— Тебя устраивает миллион? — сказал так, чтобы положить конец нежелательным вопросам.
— Конечно… — Гюнтер понял, что его отодвигают на задний план, но не обиделся. Подумал: на месте Карла он поступил бы так же, возможно, не дал бы и миллиона, игра стоила свечи за сто, и за пятьдесят тысяч, даже меньше. Велленберг жадно глотнул горячий кофе, который принес кельнер. — А откуда?..
Карл нашел в себе силы, чтобы сказать спокойно и на первый взгляд безразлично:
— Данные, которые у меня есть, достоверны. Их переслал в письме мой отец. Ты, наверно, слыхал это имя — его звали Франц Ангел.
Слова слетели с его уст, и ничего не случилось: Гюнтер продолжал отхлебывать кофе, и в его глазах не было ни любопытства, ни удивления, он обладал выдержкой, этот Гюнтер Велленберг, или просто сумел сыграть, ведь на самом деле был талантливым драматическим актером. Но о чем бы ни думал Гюнтер, Карлу импонировала его выдержка — удивление, особенно сочувствие, были бы сейчас некстати.
Помолчав несколько секунд, продолжил, наигранно улыбаясь:
— Ты понимаешь, я не могу гордиться таким предком, но что поделаешь…
— Брось! — прервал его Гюнтер. — Давай лучше не говорить об этом. Что было, то было, меня не интересует источник твоей информации. Был бы твой отец хоть самим сатаною, это не повлияло бы на мое отношение к тебе!
Гюнтер протянул Карлу руку, тому показалось — несколько театрально, но все же от всего сердца пожал руку другу, словно присягал на верность. Спросил бы сейчас Гюнтер имена «тройки» — назвал бы, не задумываясь, но Гюнтер не спросил, хотя вопрос и вертелся у него на языке.
— Итак, мы договорились, — сказал Карл. — Я назову двоих из «тройки». Не потому, что не доверяю тебе, просто если ты будешь знать всех троих, тайна перестанет быть тайной. — Это прозвучало немного неубедительно, но Карл не мог придумать более подходящего аргумента. Он действительно доверял Гюнтеру, но какое–то подсознательное чувство подсказывало: не следует открываться до конца! Чтобы перевести разговор на другое, добавил деловым тоном: — Конечно, ты должен понимать, что нет никаких гарантий и вся наша… э–э… миссия может оказаться напрасной…
— Я не требую, чтобы ты дал мне расписку на миллион, — хрипло засмеялся Гюнтер. — Однако имей в виду: мои финансовые возможности…
Но Карл и без этого знал, что у Велленберга никогда не бывает денег.
— Затраты я беру на себя, — остановил его. — Может быть, все будет в порядке, и мы быстро… Однако на всякий случай у меня есть несколько тысяч франков.
— О–о! — удовлетворенно воскликнул Гюнтер.
Карл перегнулся к нему через столик, зашептал:
— Первым в списке стоит Рудольф Зикс. Бывший группенфюрер СС. Известно только, что его брат живет сейчас в Загене. Это недалеко от Кёльна. Мой «фольксваген» на ходу, если не возражаешь, послезавтра можно тронуться.
***
Ганс–Юрген Зикс ходил по кабинету, размахивая сигарой. Такая уж у него была привычка — обдумывая что–нибудь важное, мерить кабинет наискось неторопливыми шагами и вдыхать ароматный сигарный дым: все знали, если в кабинете господина Зикса накурено, хозяин принимает важное решение.
Визит швейцарского журналиста насторожил Зикса. К местным газетчикам уже давно привык. Им охотно давал интервью и вообще поддерживал контакты с газетами, рассчитывая, что упоминание в прессе его имени будет способствовать популяризации фирмы готовой одежды Ганса–Юргена Зикса, а без рекламы во второй половине двадцатого века тяжело продать и стакан газированной воды.
Господин Зикс ничем не выказал своей заинтересованности: продержал швейцарского журналиста с полчаса в приемной и встретил сухо, всем видом подчеркивая, что он человек деловой и не тратит время на пустословие. Но уже первые вопросы юноши, который назвался Карлом Хагеном, обеспокоили владельца фирмы и даже взволновали его — господину Гансу–Юргену Зиксу пришлось сделать усилие, чтобы отвечать ровно, доброжелательно и под конец улыбнуться и пожать журналисту руку.
Сейчас Зикс вспоминал все детали разговора — он на самом деле был важным и мог иметь совсем неожиданные последствия.
Журналиста интересовала совсем не фирма, не ее продукция и связи, он расспрашивал о старшем брате Ганса–Юргена — бывшем группенфюрере СС Рудольфе Зиксе. Конечно, наглеца можно было сразу выставить из кабинета, господин Зикс и хотел так сделать, но осторожность, как всегда, взяла верх (ну чего бы добился, выбросив журналиста?), и он вступил в игру, предложенную господином Хагеном: отвечал недомолвками на недомолвки, сам задавал неожиданные вопросы, старался вызвать журналиста на откровенность. Дело в том, что они с Рудольфом ждали из Южной Америки людей от обергруппенфюрера СС Либана, и появление швейцарского журналиста (возможно, и не журналиста) казалось очень и очень подозрительным.
Сейчас хозяин кабинета обновлял в памяти подробнейшие детали разговора.
Тот пройдоха с корреспондентским удостоверением знал, что Рудольф Зикс живет недалеко от города в имении и, как человек душевнобольной, не имеет никаких контактов с внешним миром. Собственно, такие сведения он мог получить даже у портье отеля, где остановился — ни для кого не секрет, когда–то в этом небольшом городе судьбу группенфюрера СС обсуждали на всех перекрестках, но со временем забыли: даже левые журналисты, которые в свое время пытались опровергнуть заключение врачей, давно уже угомонились (прошло ведь столько лет!), — и вдруг этот визитер из Швейцарии накануне прибытия людей Либана…
Непрошеный гость пытался убедить его, что начал писать книгу то ли по истории национал–социализма в Германии, то ли о бывших деятелях СС и что в связи с этим ему крайне необходимо увидеть господина Рудольфа Зикса, одного из высокопоставленных эсэсовских генералов, которые живут и поныне.
Другой на месте Ганса–Юргена Зикса поверил бы корреспонденту, однако у него был большой жизненный опыт, и он знал: настоящий проныра всегда обеспечит себе тыл и придумает такую версию, что и комар носа не подточит.
«Однако ж, — вполне резонно заметил Ганс–Юрген, — знает ли господин журналист, что Рудольф Зикс — человек больной, и контакты с ним разрешены только врачам да обслуживающему персоналу?»
Журналист ответил, что он в курсе дела, более того, знает, что группенфюрер иногда вспоминает много интересного, и, в конце концов, можно обратиться к врачебной помощи.
«Нет, — решительно встал Ганс–Юрген Зикс. — Я не могу дать разрешения на разговор с братом, ибо всякие воспоминания отрицательно влияют на его и без того расстроенную психику».
Гость откланялся. Он держался почтительно, но это еще больше насторожило господина Зикса.
Ганс–Юрген стал размышлять, что он потеряет, если пресса пронюхает о контактах их фирмы с людьми Либана?
Во–первых, они разнесут это по всему свету, что может повредить деловой репутации фирмы «Ганс–Юрген Зикс и К°”. Во–вторых, Рудольф и эти южноамериканцы будут обсуждать проблемы возвращения в Федеративную Республику Германии некоторых эмигрантов и их детей, что в конечном итоге способствовало бы активизации деятельности существующих и созданию новых реваншистских организаций. В–третьих, этот пункт, очевидно, следовало бы передвинуть на передний план, согласно предварительной договоренности именно через фирму «Ганс–Юрген Зикс и К°” в Западную Германию будут переправляться капиталы для финансирования этих организаций — эсэсовцы успели положить значительные суммы на счета южноамериканских банков.
Одни только проценты от этих операций разожгли аппетит хозяина фирмы, а он знал, что не ограничится одними процентами.
Итак, любая гласность могла привести к непоправимым моральным — Ганс–Юрген лицемерил даже в мыслях, ставя это на первое место, — и материальным потерям. Ведь и реваншистские организации, и новая партия фон Таддена, которую они поддерживали, — основа «четвертого рейха». А «четвертый рейх» необходимо будет одеть в мундиры, и Ганс–Юрген Зикс абсолютно не сомневался, что право на это получит фирма, которая способствовала утверждению этого рейха. Здесь уже пахло такими суммами, что и проценты с южноамериканских капиталов, и сверхпроценты казались мелкой разменной монетой!
Зикс позвонил секретарше и распорядился позвать Роршейдта.
Лишь переступив порог кабинета, Генрих Роршейдт понял, что его ждет какое–то важное поручение: резклй запах сигары ударил в нос, и Генрих с удовольствием втянул воздух — так замирает на мгновение гончая, почуяв запах дичи.
— В наш город приехал швейцарский журналист Карл Хаген… — начал Зикс.
— Это тип, который только что морочил вам голову? — перебил Роршейдт: он выполнял самые деликатные поручения хозяина и позволял себе некоторую фамильярность.
— Да. — Зикс внимательно смотрел на подручного, хотя созерцание его внешности никому не могло принести удовольствия: деформированный от многочисленных драк нос, толстые губы и пронзительно хитрые глаза под приплюснутым лбом. У Роршейдта была сила первобытного человека, звериная выдержка, он был неприхотливым, но самое главное — служил всю войну верно брату, сейчас ему, Гансу–Юргену Зиксу. — Эго–го журналиста… — Зикс выдержал паузу. Не потому, что ему тяжело было произнести следующие слова или вдруг совесть заговорила в нем, просто, давая такое распоряжение, невольно становишься соучастником, а всегда неприятно знать, что тебя может ждать вечная каторга.