А медлить нельзя: с минуты на минуту должен появиться Кочубинский со своим пленником. Макс надел темные очки. Он испытывал все нарастающее чувство волнения и не оттого, что Эдмон может нечаянно рассекретить его с неминуемо трагическими последствиями. Нет, эта мысль вдруг отошла на задний план, уступив место другому чувству, которое возникало из давних лет, из туманных глубин прошедшего, трогательного, как сны детства, и с ней ярким и чудным видением являлся образ красивого юноши с бульваров оккупированного фашистами Парижа - беззаветного в своем мятежном бесстрашии, поэта и воина, овеянного пороховым дымом романтики Эдмона Дюкана - товарища, друга, брата. Как было бы прекрасно встретиться с ним после долгой разлуки на свободной польской земле, где пролито столько крови в битве со злом. Но судьбе было угодно свести их здесь, на кухне дьявола в самое неподходящее время. И вот он - легкий стук в дверь, и напряженный, неестественно голос Макса в ответ:
- Да-да, войдите!
Первым переступил порог невысокий кругленький человек, одетый в серый потертый костюм и кирпичного цвета берет, с огненным, до боли знакомым взглядом по-детски доверчивых глаз. От этого взгляда Максу сделалось не по себе, что-то вздрогнуло в нем, оборвалось, и он уставился темными очками поверх кирпичного берета на Кочубинского, который с преувеличенным выражением достоинства и долга доложил:
- Как было приказано… задержанный Эдмон Дюкан… Вот его документы, книги, фотоаппарат. При нем есть доллары. Оружия ни огнестрельного ни холодного, окромя вот этого перочинного ножика не оказалось. Куда прикажите?
- Отнеси в кабинет, - негромко и мрачновато ответил Макс и легким дружеским жестом руки предложил Эдмону следовать за Кочубинским, который неуклюже, двумя руками держал у себя на груди перечисленные им вещи задержанного. Положив все это на журнальный столик, заваленный свежими газетами, только что просмотренными Максом, Кочубинский выпрямился перед своим начальником с преувеличенной собачьей преданностью, ожидая дальнейших указаний. - Вы свободны, Мариан. Будьте у себя, я позову, - сказал Макс и проводил Кочубинского до входной двери.
С трудом сдерживая волнение, он возвратился в свой кабинет. Эдмон стоял на прежнем месте в нетерпеливо выжидательной позе. Макс снял очки, положил их на столик рядом с вещами Дюкана и, круто повернувшись к нему, протянул обе руки со словами:
- А теперь, когда мы остались одни, здравствуй, Эдмон, здравствуй дорогой мой друг юности.
Он обхватил Эдмона двумя руками и прижал к груди, не отпуская и вполголоса говоря:
- Безумец, непослушный мальчишка, что ты наделал. Бесшабашная твоя голова. - Говорил и чувствовал, что Эдмон не узнает его, что он растерян и опрокинут.
Почти насильно Макс усадил в кресло все еще пребывающего в смятении друга партизанской юности и сел напротив него. С минуту Эдмон молча и с лихорадочным нетерпением всматривался в Макса, напрягая память. Наконец лицо его озарила вспышка удивления и радости, он приоткрыл рот, и, казалось, сейчас из уст его вырвется вулкан восторга, но он лишь полушепотом, все еще сдерживаемый сомнением, выдавил:
- Вальтер?
- Цысс, - Веземан приложил пальцы к губам и заговорщицки осмотрелся. - Вальтер был там. Здесь Макс Веземан. Прежде всего запомни: мы незнакомы, мы никогда не встречались. Понял? Будь осторожен и выдержан. И помни - я твой друг. - Эдмон точно на иголках заерзал в кресле, сделал попытку встать, хотел что-то сказать, но Макс властным жестом осадил его, продолжая: - У нас мало времени. Слушай меня внимательно и не задавай вопросов. Я знал о твоем намерении попасть сюда, в это змеиное логово, знаю, что тебя здесь интересует. Все это ты получишь в свое время. Но не здесь. Я сам отыщу тебя, сам, понимаешь? Ты поступил очень опрометчиво.
- Но ведь доктор Дикс, которого я встретил сегодня, это же Хассель! - сумел-таки вклиниться Эдмон, - тот самый, что в замке графа, под Беловиром…
- Да, да, тот самый, - быстро подтвердил Макс, - в замке графа Кочубинского. А человек, который тебя сейчас проводил ко мне - сын графа Мариан Кочубинский. Ты разговаривал с Диксом?
- Да, накоротке. Я представился ему ученым, этнографом, интересующимся племенем индейцев маско-пирус. Он не проявил ко мне никакого интереса и посоветовал немедленно убираться отсюда.
- На чем? Как ты сюда прибыл?
Эдмон не успел ответить: помешал телефонный звонок. Макс взял трубку. Звонил Левитжер.
- Мистер Веземан, почему я случайно узнаю о появлении на Острове лазутчика с французским паспортом? Почему не докладываете? - Тон Левитжера недовольный, с нотками раздражения.
- Я сейчас выясняю личность задержанного.
- Нечего выяснять. Личность известная.
- Вы его знаете?
- Заочно. Эдмон Дюкан - так мне назвал его Мариан. Я не ошибаюсь? Эдмон Дюкан - журналист.
- Он ученый, этнограф, - Макс бросил на Эдмона беспокойный взгляд.
- Он такой же этнограф, как я - папа римский. - Левитжер довольно хихикнул собственной плоской остроте, и это еще больше насторожило и озадачило Макса. - Давай его сюда, ко мне в башню, разберемся, - приказным тоном распорядился Левитжер.
- Хорошо, - ответил Макс и, положив трубку, с досадой уставился на Эдмона. - Дело принимает скверный оборот.
- Это кто? Что он сказал? - лицо Эдмона засветилось любопытством, однако в словах его уже звучали встревоженные нотки.
Макс коротко сообщил, "кто есть кто" - о Левитжере, Диксе, Куницком.
- Оказывается, босс тебя знает заочно, как журналиста.
- Возможно, он читал мои репортажи из Кореи и Вьетнама, - предположил Эдмон.
- И уверен, что они не вызвали в нем восторга, - озадаченно проговорил Макс. - Ясно одно - тебе нужно немедленно убираться отсюда. И не вступать с Левитжером ни в какие дискуссии. Извинись, мол забрел сюда случайно, не знал, что частное владение и в том же духе. Помни - Левитжер опасный, коварный враг. А сейчас пойдем, он ждет нас.
Левитжер ждал с нетерпением охотника, узнавшего, что нежданный, но очень желанный трофей попал в капкан. Ждал не один, разделить радость удачи он пригласил Куна. Ждали они в обиталище Левитжера в так называемой башне в бильярдной. Так задумал сам босс, уже заранее считавший Эдмона своей жертвой, обреченной самой судьбой. Унижать и оскорблять собеседника, если он по своему положению стоит ступенькой ниже, было одной из черт характера Левитжера. Циник и садист, считающий себя высшим существом, созданным повелевать и властвовать, он исповедовал принцип вседозволенности, на который лишь избранные, ему подобные, имели право претендовать. Он зримо вспомнил визит на Остров яхты "Ноев ковчег" и встречу с высокопоставленными гостями здесь же, в этой башне, вспомнил, с какой злобой говорил старый Аухер об авторе "Черной книги". ("Он еще жив?… А что же ваши, из "Моссада"?") Теперь он уж не упустит возможности порадовать братьев Аухера и Аарона. Еще до встречи с Эдмоном, он уже вынес ему смертный приговор, и теперь торопился обсудить со своим соучастником Куном, какую из смертей избрать для своей жертвы. Кун предложил ту же, что и для Хусто и Штейнмана. Левитжер усомнился.
- Вы считаете, что это слишком гуманно в отношении такой мрази, как Дюкан? - спросил Кун в ответ на колебания Левитжера.
- Дело не только в этом. Дело в главном: Дюкан не должен возвратиться на материк. Он подохнет здесь. - Хищное лицо Левитжера восторженно пылало, охваченное огнем торжествующего нетерпения. - Он захлебнется в волнах и будет съеден акулами.
Когда Макс с Эдмоном зашли в бильярдную, Левитжер, положив левую руку на борт зеленого стола, целился в шар, который он рассчитывал загнать в среднюю лузу, но бить не стал. Он мельком, с деланным равнодушием взглянул на вошедших и молча обошел вокруг стола, примеряя другие шары. Снова склонился над столом, прицеливаясь в угол и, не отрывая глаз от шаров, как бы между прочим, походя, сказал:
- Эдмон Дюкан - автор "Черной книги", не так ли? - И ударил по шару. Шары с треском стукнулись и разбежались по зеленому полю. Эдмон молчал. Он все понял - и демонстративно пренебрежительную выходку Левитжера и причину такого отношения: дело было в "Черной книге".
Пока Кун выбирал шар для удара, Левитжер, стоя у стола с кием, как часовой на посту с винтовкой, язвительно посмотрел на Эдмона и спросил с вызовом:
- Вы не хотите отвечать? А зря. Отвечать приходится - рано или поздно за все содеянное, в том числе и за лживые, оскорбительные книги, оскверняющие прах. Разве Гитлер и его клика думали, что им придется отвечать за шесть миллионов, сожженных в газовых камерах? История ничего не прощает.
После удара Куна, Левитжер опять склонился над столом. Молчание Эдмона приводило его в бешенство, руки его дрожали. Удар не получился: пущенный им шар прошел по полю, не задев ни одного шара, но зато гулко ударив по самолюбию игрока. Он теперь понял, что не репортажи Эдмона из Кореи и Вьетнама, а именно "Черная книга" так ненавистна Левитжеру. Он, внимательно наблюдавший за всем этим специально поставленным спектаклем, за тем, как Левитжер исполнял свою заранее отрепетированную роль, ждал от него взрыва бешенства и опасался за Эдмона, зная его искрометный характер, кабы он не "наломал дров" и не навредил делу. Он посмотрел на Эдмона, желая хотя бы взглядом напомнить ему о сдержанности и благоразумии, но лицо Эдмона было спокойным, лишь глаза выдавали глубокую печаль души. Неожиданно он заговорил, не громко, без напряжения, уставившись открытым незащищенным взглядом в Левитжера:
- Я с вами согласен, сэр, история не прощает преступлений против человечества, и Гитлер со своей кликой получили то, что заслужили. Приходится лишь сожалеть, что многим преступникам рейха удалось избежать возмездия. Более того, они не раскаялись и до сих пор продолжают свою преступную деятельность, только уже у новых хозяев, которым история так же ничего не простит.
Его не перебивали. Когда он умолк, Левитжер положил свой кий на бильярдный стол, дав тем самым понять, что партия прекращена незаконченной, и начинается, а вернее продолжается, иная "игра". Напряженная пауза затянулась. Она не была предусмотренной сценарием и потому неожиданной для Левитжера. Но ею решил воспользоваться Кун, что бы дать своему шефу время на размышление. Он сказал, криво ухмыляясь: