— Неужели… Гонтарь?!
Да, похоже. По приметам, он и его боевики, Басалаев и Фриновский.
— Так-так… Жаль, они нас опередили на считанные часы. Жаль. А шофер такси… это тот самый, что помогал нам задержать Рамиза, да?
— Он самый, Иван Александрович.
— Хорошо. Возьмите его с собой в аэропорт.
— Спецназ из Москвы будем вызывать, Иван Александрович? — спросил Кириллов.
— Нет, некогда. Сами свою кашу будем расхлебывать. Мы упустили Гонтаря, дали ему возможность вырваться из города, захватить самолет. Это плохо, очень плохо!… Сейчас дорога каждая минута. Банда, судя по всему, весьма решительно и агрессивно настроена, может применить насилие. Гонтарь пошел ва-банк, это очень опасно. Оружие они уже применили, применят и в другой ситуации, мы должны быть к этому готовы — их ничто теперь не остановит. Москву, разумеется, поставим в известность, облсовет, а действовать придется своими силами. Все, товарищи офицеры! Через двадцать минут выезжаем.
Гонтаря вызвали на связь, он приложил наушники к ушам, бросил раздраженное:
— Слушаю, Лукьянчиков!
— С вами будут говорить сейчас из КГБ.
— Давай, пусть говорят.
— Алло, Гонтарь! Здесь подполковник госбезопасности Русанов.
— Отлично! Значит так, Русанов: топливо — под завязку, экипаж — в самолет, коньяк, закуску из буфета — на борт. Сам тоже с нами полетишь, понял?
В наушниках — мгновенное замешательство. Потом по-военному четкое:
— Я готов.
— Ну и отлично. Начинаем работу. Гони топливозаправщик к самолету. Керосин лить под завязку. Я сам буду смотреть. Твоей группе захвата к самолету не приближаться. Если начнете стрелять, все пассажиры будут уничтожены. Закроем двери и устроим тут мясорубку. Понятно говорю?
— Понятнее некуда. За топливо выпустишь половину пассажиров.
— Нет. Мужиков отпущу, от греха подальше. А бабы с детьми — для меня та же валюта. Давай, Русанов, керосин.
Вскоре при свете прожекторов подполз к самолету длинный серебристо-белый заправщик. Рабочий в меховой теплой куртке, боязливо поглядывая на стоявших у трапа Гонтаря и Боба, всунул шланг в заправочное отверстие крыла.
Гонтарь поднялся в самолет, оглядел притихший, напряженно разглядывающий его салон, усмехнулся.
— Десять мужиков, — строго сказал он. — На выход. С вещами.
— Отпустите женщин! — подал кто-то несмелый голос из дальнего конца самолета. — Чего издеваетесь?!
— Одного героя уже унесли на носилках, теперь ты захотел?… — выматерился Гонтарь. — Ну-ка, кто тут вякает? Ты? Вот и сиди. Остальные — на выход!
Живее!
Мужчины один за другим потянулись к трапу самолета, Фриновский дулом автомата вел счет. На этот раз Гонтарь сам вызвал Русанова.
— Чего тянешь время, подполковник?… А зачем штурмана менять, чего ты мне голову морочишь?… Лететь отказался? Ну-ну, давай который посмелее. И коньяк не забудь, я тут уже замерз со своими парнями. Быстрее, Русанов!… Да, чуть не забыл. Еду и выпивку принесешь сам. Подъедешь на машине, машину оставишь от самолета метров за сто, дальше — пешком. Двоих-троих за коньяк отпущу.
Минут через пятнадцать поодаль самолета остановилась служебная аэропортовская машина, из нее вышел рослый, моложавый человек в сером добротном демисезонном пальто и рыжей пыжиковой шапке. Он спокойно шел к самолету, держа в руке блестящую металлическую корзинку, из которой торчали горлышки коньячных бутылок и какие-то пакеты.
— Ишь, герой! — сказал Гонтарь, наблюдая за Русановым. — Идет и не боится ничего, будто с докладом торопится о выполнении задания.
— Душонка-то вздрагивает, неправда, — вторил ему Басалаев. — Под пули идет, не куда-нибудь.
Русанов подошел к трапу, глянул вверх. На него были направлены два дула.
— Корзинку на ступени! — скомандовал Гонтарь. — Боря, спустись, пошмонай чекиста. Не иначе какую-нибудь пакость он нам приготовил.
Басалаев неторопливо спустился по трапу, обыскал Русанова.
— Оружия нету, Михаил Борисович, — доложил снизу.
— Хорошо. Пусть идет сюда. И корзинку возьми, подполковник. Ужинать вместе будем.
Виктор Иванович стал не спеша подниматься по шаткому, вздрагивающему под его твердыми шагами трапу, держа перед собой корзинку с едой, быстрыми взглядами отмечая прилипшие к иллюминаторам лица пассажиров, напряженные глаза Гонтаря и его сообщников…
— Рад приветствовать представителя государственной безопасности на борту нашего лайнера! — ёрничал Гонтарь, вытягиваясь по стойке «смирно». — Вы посмотрите, парни, какой орел к нам явился! Косая сажень в плечах, из себя представительный, нас не боится. Таким я тебя и представлял, Русанов, когда по рации говорили. Этот, думаю, не дрогнет, этот за народ на Голгофу пойдет…
— Хватит, Гонтарь! — строго оборвал Русанов. — Давайте, во-первых, на «вы», я с вами в близкие отношения не вступал. Во-вторых, займемся делом, время не ждет. Лететь так лететь. А корзинку, вот, возьмите. Здесь все, что вы заказывали.
— Ну-ну. — Гонтарь, на груди которого болтался автомат, а в руке был еще и пистолет, с интересом глянул на чекиста. — Вы правы, подполковник. Время — деньги… Вы, конечно, обложили аэропорт спецподразделениями, готова к нападению группа захвата?
— Разумеется.
— А сами не собирались быть у нас заложником?
— Да уж, не собирался. Но это мало что меняет. Меня лично больше беспокоят пассажиры-заложники.
— Так-так. Прежде всего думай о народе, а потом уж о себе. Похвально. Какая-нибудь партийная газетенка споет потом в вашу честь аллилуйю. А нас назовет бандитами… Как вас звать-величать, Русанов?
— Виктор Иванович.
— Надо полагать, вы дышали мне последние эти дни в затылок?
Русанов усмехнулся:
— Не буду казаться излишне скромным. Вы опередили меня, Гонтарь, всего на несколько часов. Как только мне стало известно ваше имя…
— Эта сучка трусливая назвала!… Больше некому.
— Долматова назвала вас слишком поздно. Нам следовало раньше с вами познакомиться.
— Так, ладно. Суду все ясно. — Лицо Гонтаря стало жестким. — Пальтецо вы снимите, подполковник. Чекисты народ хитрый. Где-нибудь рацию припрятали, разговоры наши слышат, записываются. В рукаве вот посмотрим, нет ли чего… Смотришь иногда по телевизору о каком-нибудь визите президента или о встрече с народом, а рядом с ним мелькают непроницаемые молодые лица. И время от времени это молодое лицо что-нибудь сообщает себе в рукав, откуда у него торчит проводок. Дескать, Коля, у меня все в порядке, как у тебя? Прием! Забавно глядеть, я вам скажу, подполковник.
Гонтарь тщательно обыскал, ощупал Русанова, шагнул в сторону.
— Вот теперь проходите в салон, располагайтесь, гостем будете. А в корзинке что?… Ага, коньячок, мясо заливное, мясо тушеное, рыбка. Все по заказу. Чего-нибудь такого… усмиряющего, не насыпали, нет?… Ну ничего, с нами ужинать будете. А пока посидите в подсобном помещении, то есть в туалете. Извините за дискомфорт — обстоятельства. Олежек, проводи госбезопасность.
Фриновский, подталкивая Виктора Ивановича дулом в спину, повел его в хвост самолета. Пассажиры немо смотрели на них.
— Посиди пока, поруководи операцией, — сказал Фриновский, захлопывая дверь туалета.
А Гонтарь снова вызывал диспетчера.
— Лукьянчиков! Экипаж готов? Давай сюда, по одному. Учти: каждого обыщем и не дай бог, хоть у кого-нибудь из летунов найти хотя бы перочинный ножик! Смотри, Лукьянчиков, ты отвечаешь за жизнь летчиков.
— Гонтарь! Ты обещал за коньяк выпустить трех пассажиров.
— Обещал — выпущу. Олежек, выпроводи троих мужиков. С бабами нам легче.
Вскоре приехал экипаж. Летчики — командир корабля, второй пилот, штурман — трое зрелых, в синих форменных пальто мужчин — стояли поблизости от трапа самолета, ждали. По команде, по одному заходили в самолет. Гонтарь лично обыскивал каждого, говорил потом приветливое-иезуитское: «Приступайте к своим служебным обязанностям. Прошу!»
А Боб не церемонился, предупреждал:
— Ой, мужики, если кто чего припрятал — не взыщите. Прикончу и не охну. У меня не заржавеет.
— В этом мы убедились, — не стал спорить командир корабля. — Оружия у нас нет, не ищите. Не дети, чтобы не понимать ситуацию. А товарищ из госбезопасности где?
— Желудок у него расстроился, занят он, — зубоскалил Гонтарь. — А вы пока готовьтесь, скоро полетим.
— Хотелось бы знать — куда?
— Скажу, всему свое время, — Гонтарь взглядом потребовал, чтобы командир сел в кресло. Потом, когда разместился на своих местах весь экипаж, велел Фриновскому выпроводить из самолета оставшихся мужчин — теперь на борту были только женщины и дети.
Когда лайнер набрал высоту, Гонтарь сказал командиру:
— Вот что, шеф. Бери курс на Турцию.
— На Турцию?! Да вы с ума сошли!
— Это почему же?
— Нужен другой экипаж. Мы за границу не летаем.
— Хорошо. Летим в Сочи. Там экипаж поменяем. И чтоб без дураков, понял, командир? Аэропорт Сочи я знаю прекрасно. Сядешь если не там — убьем.
— Послушайте, как вас…
— Слушать больше ничего не хочу. Связывайся с диспетчером, решай, как да что — это твои проблемы, командир. Отсюда ты сможешь выйти со своими парнями только при одном условии: самолет сядет в Сочи. Все!
Примерно через полчаса после взлета Гонтарь выпустил Русанова из заточения.
— Пошли, Виктор Иванович, посидим, потолкуем. Лететь долго, поговорить есть о чем.
— Да что теперь говорить! — Виктор Иванович расстроенно махнул рукой. Он всячески подчеркивал это свое состояние — дело проиграно, можно ли себе простить такое… Угонщики самолета хотели видеть на его лице именно эти чувства — смятения и, может быть, страха, подавленности, — они это и видели. Русанов искусно подыгрывал преступникам.
— Не расстраивайтесь, подполковник, — говорил а это время Гонтарь, снисходительно и отчасти сочувствующе. — Вы все сделали как положено и работали профессионально. Но не предусмотрели кое-какие мел