Оба — «дуче» и белолицый — придвигают стулья, подсаживаются к Джону. Что за чертовщина? Полковник специально предупреждал его: «Наедине, только наедине».
— Говорите же, — предлагает Рушке и, перехватив взгляд Джона, поспешно поясняет: — Это мой зять, Генрих Шернер. У меня нет от него секретов. Можете говорить свободно.
«А, черт с ними, с этими нацистами! — решает Клейтон. Короткое, вызванное коньяком возбуждение уже прошло, он чувствует головокружение и усталость. — Черт с ними…»
— Родные и близкие встревожены состоянием дядюшки Питера, — тихо произносит он условную фразу. — Готовы оказать помощь в любое время. Молят всевышнего о ниспослании ему здоровья и удачи. Аминь».
«Дуче» обменивается взглядом с белолицым. Что же они молчат? Головокружение становится все сильнее и сильнее, ноющая боль в плече делается невыносимой.
— Тебе плохо, дружок? — спохватывается «дуче». — Сейчас, сейчас. Ранение, слава богу, не тяжелое, можно обойтись без врача. Не следует вмешивать чужих в наши семейные дела, верно?.. Генрих, будь добр, там в углу в аптечке… Да-да, бинты. Давай сюда — в первую очередь нужно сделать перевязку. Так. А теперь флакон, — левый верхний угол, — противостолбнячная вакцина. Флакон и шприц. Вот-вот. Чиркни-ка зажигалку: надо продезинфицировать иглу…
Легкий, едва ощутимый укол в левую руку. Как видно, «дуче» ко всему еще и неплохой медик. Ранение не тяжелое, говорит он? Вот и хорошо. Дело сделано, можно лечиться и отдыхать. Готовиться в обратный путь. Интересно, какой маршрут выберут для него?.. Ладно, это потом. Сейчас — спать, так хочется спать… Странно: шум в голове понемногу стихает. Мысли обрывочны, но ясны, как всегда. Надо запоминать, все это пригодится для сценария! Главное — больше деталей. Вот, скажем, фото. В нарушение инструкции герой берет с собой фото любимой. Надеется в случае чего выдать за фотографию известной киноактрисы. Но нацисты, захватив карточку, догадываются, в чем дело. Они засылают своего агента на родину героя, разыскивают девушку, начинают шантажировать ее… Да-да, это будет прекрасный фильм, настоящий боевик. Боевик с концовкой по-голливудски. Такие в свое время ставил Дуглас, славный белозубый Дуглас. Как жаль, что его нет сейчас…
«А ведь Дуг и Мэри тоже были друзьями Советского Союза, — засыпая, думает молодой парашютист. — Добрыми друзьями…
— Приятно иметь дело с настоящим джентльменом, — замечает Рушке. — Я всегда был высокого мнения о полковнике.
— Что все это значит, отец? Откуда вы с ним знакомы?
Рушке молчит. Стоит ли говорить об этом? Гитлеровский волчонок не понимает, что для людей их древней как мир профессии не существует смешных рогаток в виде государственных границ, идей, религий. Планета не что иное, как игорный стол огромного размера. Совсем не важно, в какое ты кресло сядешь, надо только иметь хорошего партнера.
— Это было небольшое, но довольно щекотливое дельце, — наконец нехотя начинает старик. — Мы встречались в нейтральной Швеции. Речь шла о личных ценностях рейсхфюрера СС[12], захваченных американцами в Неаполе. Беркли проявил и выдержку и понимание. Надо отдать должное этим янки. Их деловитость, широта взглядов…
— Так-так… — Шернер нетерпеливо похлопывает стэком по голенищу. — А теперь «родные и близкие готовы оказать помощь»?
— Ничего определенного, Генрих. Я не обещал ничего определенного. Просто дал понять, что в случае чего неплохо было бы возобновить контакт.
— Но какого ж лешего…
— Генрих!
— Да-да отец. Я тут спорю, уговаривая вас, волнуюсь. Вы делаете вид, что колеблетесь, изображаете этакую невинность, а сами…
— Я действительно колебался. И ждал сигнала. Ну, а теперь… — Старик вынимает из бюро туго набитую полевую сумку, отодвинув нераспакованные бинты, кладет ее на стол. — Если не удастся сохранить архивы, у нас останется только эта сумка. Ты возьмешь ее с собою. Думается мне, в ближайшие месяцы советские тылы, куда ты отправляешься, будут самым спокойным местом.
Пока Шернер рассматривает извлеченные из сумки продолговатые голубые карточки, Рушке вспоминает вызвавший в свое время много разговоров забавный эпизод. В начале сорок второго года, после ужасного разгрома под Москвой, какой-то генштабист притащил Гитлеру полевую сумку и кобуру. «Мой фюрер, русские выдыхаются. Они делают уже офицерское снаряжение из брезента!» Ловкач отхватил орден, а бесноватый добрый месяц кликушествовал, потрясая «трофеем»: «Русские выдыхаются…» Но вот советские армии вступили на священную землю райха. У русских командиров, действительно, были грубоватые кирзовые сумки, но, кроме того, — отличнейшие, новейшей конструкции 85-миллиметровые орудия, снаряды которых насквозь прошивали броню королевских тигров. Вот оно, золотое правило разведчика: никогда не преуменьшай силу врага…
— Это миниатюрная картотека на всех моих питомцев, — поясняет старый шпион. — По ней в случае нужды можно разыскать их и даже восстановить частично личные дела.
— И вы не боитесь, что она попадет в руки советской контрразведки? — недоверчиво прищуривается Генрих.
— Это принесет им не много пользы. Картотека надежно зашифрована, а главное — почти все лучшие наши кадры сейчас сконцентрированы на западе, в районах, недосягаемых для русских. Похоже, что кто-то в верхах тоже готовит себе приданое.
— Словом, — замечает Шернер, небрежно перебирая карточки, — при наличии вашего архива всему этому — грош цена.
— Совершенно верно, — подтверждает Рушке. — Но если мне не удастся сохранить архив, если он погибнет или будет захвачен русскими, эта полевая сумка в руках умного человека принесет ему целое состояние. Моя дочь не должна оказаться в нищете.
— Захвачен русскими? — с сомнением переспрашивает Генрих. — Думаю, что уж это-то во всяком случае исключено.
— Пойду даже на такой риск, — твердо заявляет Рушке. — Эвакуации архива допускать нельзя — в Берлине его быстро приберут к рукам. Что значим мы с тобой по сравнению со столичными акулами!
Он задумался, провел пальцами по клетке с голубями. Птицы нахохлились. Вот чего ему не хватало до сих пор — связи! Теперь можно спокойно смотреть в будущее. Судя по всему, судьба посылает ему неплохих партнеров.
— Да, хорошо иметь дело с настоящим джентльменом, — покосившись на диван, повторяет Рушке. — «Все будет «о-кей, — сказал тогда Беркли. И он держит слово. Ну что делал бы я с парашютистом, не прибавь полковник к своему посланию одного коротенького словечка? Представляешь, каких опасностей и хлопот стоила бы нам возня с этим парнем?
Шернер внимательно смотрит на парашютиста.
— Так значит, он уже…
— Вот именно, — улыбается старик. — Последнее словечко в послании относилось к судьбе курьера — так предупредил меня Беркли. Остроумно, не правда ли? Оказывается, и нам есть чему у них поучиться…
Он снимает телефонную трубку, связывается с дежурным:
— Вы оказались правы, Мальц: янки был в безнадежном состоянии. Пошлите забрать его. Кстати, кто его так разделал? Фольксштурмисты? Распорядитесь насчет обоих. Разумеется, на фронт…
— А ведь это совсем неплохо, что старина Мальц ничего не смыслит в медицине, — вполголоса замечает Рушке через несколько минут, наблюдая, как черные мундиры привычным жестом подхватывают окоченевшее тело молодого парашютиста. — Совсем неплохо.
ЧЕЛОВЕК ОСТАЕТСЯ ЧЕЛОВЕКОМ…
В то самое весеннее утро, когда Сергей последний раз дежурил на маяке, начальник тыла энской гвардейской кавалерийской дивизии полковник интендантской службы Илья Григорьевич Панченко возвращался из штаба фронта. Совещание, посвященное подготовке к предстоящему наступлению, затянулось далеко за полночь, но полковник решительно отклонил гостеприимное приглашение старого знакомца, работника фронтового интендантства. Был Илья Григорьевич по характеру своему большим домоседом, любил обжитой уголок и даже в беспокойной походной жизни старался устраиваться покомфортабельнее, поуютнее.
Когда-то в прошлом Илья Григорьевич служил начпродом у легендарного буденновского начдива. С тех пор сохранились у полковника интендантской службы грозные усы и грозный взгляд лихого рубаки. Но все, кто общался с ним, хорошо знали, что за суровой, воинственной внешностью скрывается добродушнейший характер глубоко штатского по натуре человека. И кто знает, не принадлежи полковник Панченко к роду войск, где особенно высоко ценятся всякого рода традиции (а энская конногвардейская как раз и носила имя того легендарного начдива), сохранил ли бы он высокий пост при своем чрезмерном для военачальника благодушии и целом ряде связанных с этим промахов?..
При въезде в небольшой приморский городишко, где вместе с другими штабными подразделениями расположился штаб тыла дивизии, Илья Григорьевич, подремывавший на заднем сиденье, встрепенулся и попросил шофера завернуть в медико-санитарный эскадрон. Начальник санчасти майор Станишевский, маленький подвижной толстяк, издали заметив машину приятеля, вышел навстречу.
— Не завтракал еще? — после обмена приветствиями справился Илья Григорьевич. — Поехали ко мне, перекусим.
Что-то в тоне полковника заставило доктора насторожиться. Он испытующе посмотрел на друга и приметил лукавую улыбку, скользнувшую под буденновскими усами.
— Ну что ж, поехали, — после минутного колебания согласился Станишевский. — Только чтоб без горилки. У меня сегодня дел — край непочатый.
Ординарец полковника, пожилой, под стать своему начальнику суровый обликом сержант, встретил их хмуро.
— И чего носит по ночам? — обращаясь к шоферу, проворчал он. — Без охраны, без сопровождающих. Нет чтобы там заночевать…
— Ладно, ладно, Федосеич, — с улыбкой прервал его Панченко, отлично понимавший, кому адресуется эта воркотня. — Загляни-ка лучше в багажник — какой гостинец прислал нам с тобой Петр Афанасьевич из фронтового интендантства. Помнишь старика?
— Три сотни километров за ночь — шуточки! — продолжал вполголоса неугомонный Федосеич, с помощью шофера извлекая из багажника тяжелый, позвякивающий бутылками ящик. — Полковнику твоему, слава богу, не двадцать лет. Сердце пошаливает, гипертония опять же…