аться когти животного. Это были признаки ощущения близости жертвы.
— Для немца, значит, — повторил Демидченко. — А вы что же, краснофлотец Танчук, считаете, что на дружбу с Германией можно плевать?
— Ты, командир, брось эти штучки. Меня нечего брать на мушку.
— Мы, значит, заботимся об укреплении дружественных связей с Германией, а Танчук наоборот. Так?
— Нет, не так.
— А как же тогда понимать ваши слова?
— Сказал бы я тебе, командир, да людей много.
— Нечем, значит, крыть?
— Почему нечем?
— Да потому, что, во-первых, у нас с Германией договор, а во-вторых, мы никого не собираемся пускать на свою территорию.
— Товарищ старшина второй статьи, высокая боевая готовность подразделения — это не значит, что кто-то собирается пускать врага на свою территорию.
— А вот Танчук собирается.
— Факт, — поддержал командира Звягинцев. — Мало того, что чуть не угробил своего товарища, да еще и сеет среди населения панику.
— Ты что мелешь? Какую панику?
— Думаешь никто не слышит твоих взрывов? — не унимался Семен. — Думаешь, никто не видит, что делается на нашей горе?
— Краснофлотец Звягинцев прав. Взрывы прекратить, — приказал Демидченко. — А если у кого много жеребячьей силы, тот может упражняться ломом и киркой. Против этого возражений нет. А насчет такого мы еще поговорим где надо.
Я иногда думаю, откуда у человека появляется такая накипь? Когда, на каком этапе жизни происходит у него надлом? Неужели ущербность в характере Демидченко появилась в тот момент, когда он смалодушничал, не признался в том, что забыл зарегистрировать принятую им радиограмму? Вряд ли. К тому времени его духовный мир уже зарос чертополохом. Вспомнилось, как в школе радиотелеграфистов один курсант спросил: «Вася, ну что ты все время копаешься, как жук в навозе?» Демидченко ничего тогда не ответил, но через некоторое время выяснилось, что этого он не забыл. Узнал о предстоящей учебной тревоге и перед отбоем насыпал в ботинки обидчика мелких острых камней. Курсант опоздал в строй и получил за это замечание. Позднее он все же узнал, что эта штука — дело рук Демидченко: «А ты, оказывается, пакостный человек. Повадки у тебя, Вася, как у хорька». Тогда я не придал этому случаю значения, а вот теперь почему-то вспомнил о нем. Дурные поступки, что падающие камни, увлекающие за собою мелкие куски горной породы. Осудительный поступок оправдать нельзя. Всякая попытка добиться этого приводит к осыпанию в характере человека, а иногда и к настоящему обвалу.
Чтобы не вызывать дальнейшего озлобления у Демидченко и не давать повода для новых придирок, я взял лом и начал очищать стены амбразуры от остатков наносной горной породы. Нижняя часть отверстия в стене представляла собою строго горизонтальную поверхность, верхняя же была скошена вниз. На нижнюю можно теперь класть вещи, как на подоконник.
— Приведите в порядок и радиорубку, — приказал мне командир.
Я молча собрал и вынес за бруствер камни, подмел пол и протер ветошью стол и радиостанцию. За это время Танчук обмерил всю нашу позицию, включая рубку и траншею.
— Где амбразура, там толщина стены полтора метра. В других местах — пять, а то и десять метров. Неочищенной траншеи осталось совсем немного. За недельку, смотри, и управились бы, — сообщил Лев Яковлевич. — Может, очистим, командир, а?
— Хватит и того, что сделали. Теперь все сороки знают о нас. Маскировка называется.
Танчук окинул молчаливым взглядом неочищенную часть траншеи и, махнув рукой, пошел в сторону кухни. Бесполезно, мол, говорить теперь об этом. Сколько же дней понадобиться, чтобы закончить работу вручную? С помощью взрывов — около недели, а так не менее месяца.
16
В первых числах июня был отозван в штаб дивизиона Демидченко, а дня через три вызвали и меня. Главный старшина Литвин, которому я доложил о своем прибытии, посмотрел на меня так, словно видел впервые, и сказал:
— Вы хотя знаете, зачем вас вызвали в штаб?
— Меня, товарищ главный старшина, если кто из начальства и вызывает, то лишь по одному делу, очередную взбучку давать.
— Невезучий, значит?
— Точно.
— Да нет, я бы этого не сказал. Веденеев! — обратился командир взвода к Олегу. — Постройте взвод.
— Есть построить взвод! — подмигнул мне Олег. Это значит, что он что-то знает, но раскрывать секрет пока не собирается.
— Станьте в строй и вы, товарищ Нагорный, — приказал старшина, когда взвод был построен.
Олег, стоявший рядом со мною, незаметно толкнул меня в бок и шепнул:
— Поздравляю!
— Смирно! — скомандовал главный старшина. — Мне поручено объявить приказ командира полка. Дисциплинарное взыскание, наложенное на краснофлотца Нагорного за якобы имевший место сон на посту, снять как необоснованное. За отлично выдержанные экзамены по боевой и политической подготовке, а также ценную инициативу, проявленную при освоении местности, которую занимает пост ВНОС номер один, краснофлотцу Нагорному присвоить воинское звание старшины второй статьи. Краснофлотец Нагорный, вам вручается удостоверение младшего командира.
Если честно признаться, я догадывался, что что-то готовится. Ну, может, старшина собирался объявить благодарность. Но чтобы сразу и снятие взыскания, и присвоение звания младшего командира— этого, признаться, я не ожидал. Приятно, черт возьми! Четким шагом я вышел из строя и, взяв руку «под козырек», произнес:
— Служу Советскому Союзу!
Главный старшина поздравил меня и вручил удостоверение за подписью командира полка. Строй был распущен, и тут все наперебой начали жать мне руки.
— Давай теперь в каптерку, — предложил мне Веденеев. — Возьми по удостоверению причитающиеся тебе знаки различия и смени бескозырку на мичманку, а потом сюда.
— Слушай, Олег, мне как-то неудобно. Хотя бы заранее предупредил. Я же должен ребят угостить. Это ж такое событие!
— А еще другом называешься. Да какой же я был бы. тебе друг, если бы не подумал об этом? Жми сначала в каптерку.
В складе имущества мне заменили бескозырку мичманкой и выдали шесть штук нашивок с двумя золотистыми полосками для блузы, бушлата и шинели, по одной на каждый рукав. Когда я вернулся в радиорубку, там царила та оживленная атмосфера, которая бывает только перед застольной встречей. Олег, оказывается, все уже приготовил заранее.
— Вот теперь порядок. Товарищ главный старшина, — обратился к Литвину Веденеев, — вам самое почетное место.
— Так именинник же сегодня не я, а Нагорный.
— Нагорного мы посадим сбоку от вас, вроде пристяжной.
Сегодня обязательно надо зайти к политруку и поблагодарить его. Ведь все это, если строго разобраться, только благодаря ему.
— Товарищ главный старшина, — мелькнула у меня мысль. — А что если мы пригласим и товарища политрука? Как вы думаете, удобно это?
— Правильно. Для тебя, наверное, не секрет, что всем этим ты обязан именно ему. Так что давай аллюром и приглашай его к нам. Помни, не от себя лично, он этого не любит, а от всех нас.
— Может, бутылку вина прихватить?
— Все дело испортишь. Только чай.
Есюков был в своем кабинете, но не один.
— И давно они там? — спросил я дневального.
— Да уже с час.
Я принялся терпеливо ждать. Минут через пять открылась дверь, и в проеме показался политрук.
— Нагорный? Ну заходи.
— Здравствуйте, товарищ политрук.
— Здоров, коли не шутишь, — и потом к уходившим командирам. — Действуйте, как договорились.
— Товарищ политрук, я знаю, что вы здорово помогли мне. Спасибо вам. Наши ребята просят, чтобы вы прочитали им лекцию о международном положении. Все уже в сборе.
— И давно ты научился врать?
— Так ведь из самых же хороших побуждений, товарищ политрук. Уж очень просят ребята.
— Ладно, пошли, посижу с вами немного.
В радиорубке все сидели за столом и ждали нашего прихода.
— Смирно!
— Вольно-вольно. По какому поводу собрались военные интеллигенты?
— Товарищ политрук, радиовзвод собрался...
— Вижу, что собрался и, по всем признакам, не на чай, а, как докладывал Нагорный, на лекцию.
— Маленько приврал он, товарищ политрук, — ответил командир взвода.
— Вот тебе и раз. А я уже и тему прикинул: искусство побеждать врага.
— Товарищ политрук, разрешите вопрос? — обратился я к нему.
— Давай.
— Когда вам присвоили звание политрука?
— Пожалуй, с полгода тому назад.
— А как отметили это событие?
— Меня поздравили, а я пригласил своих товарищей к себе на вечер.
— Так и меня ж поздравили, а я, товарищ политрук, во всем беру с вас пример.
Все засмеялись.
— Ну раз такое дело, посижу немного и я с вами. Что же собирался сказать Нагорный? — спросил политрук, когда все сели за стол.
— Скажите вы, товарищ политрук.
— Ну что ж, упрашивать меня не надо, я не невеста на выданье. А скажу я вам, дорогие товарищи, вот что. Разные судьбы бывают не только у отдельных людей, но и у целых поколений. Не исключено, что именно нам, нашему поколению выпадет доля решать на поле боя судьбы не только нашей Родины, но и других народов. Вот когда может потребоваться предельное напряжение всех наших моральных и физических сил. Не каждому будет дано выдержать это испытание. Кое-кому из нас, возможно, придется отдать свои жизни за правое дело. Но как бы ни сложилась ваша личная судьба, одно я вам желаю: всегда и везде сохранять мужество и достоинство советского человека, воинский долг, беззаветную преданность нашей отчизне.
Я обратил внимание, что политрук, высказывая свои мысли, не упомянул моего имени, ни разу не обратился ко мне с напутственным словом. Не знаю, как реагировал бы на это другой человек, но я нисколько не обиделся. Более того, считаю, что так и надо. Мне кажется, что в речах, обращенных к одному человеку, часто бывает примесь лицемерия. Они являются своеобразной платой за званый обед или ужин. Политрук же умно и тонко понимал это и, обращаясь ко всем, имел в виду прежде всего меня. Я настолько проникся к нему уважением и доверием, что, поинтересуйся он моими личными делами, не колеблясь рассказал бы ему о самом сокровенном. Политрук, словно прочитав мои мысли, негромко сказал: