Майор повернулся к Тренькову:
— Слышали, лейтенант? Это вас касается.
Треньков, вставая:
— Будет выполнено, товарищ майор.
Майор поручил Тренькову обратить особое внимание на лица, которые хоть как-то соприкасались с женщинами из семьи Ахматовых.
На следующий день Закиров на семичасовом трамвайчике отправился в Святовск, так и не успев позвонить Элеоноре.
А Треньков с утра выполнял поручение майора Галямова. Имел часовую беседу с соседкой Ахматовых, которая первой обнаружила происшествие. Не почерпнув у нее ничего существенного, он познакомился с уборщицами подъездов дома. Те за последнее время ничего подозрительного не замечали. То же примерно сказал и дворник.
После обеда, когда солнце стояло в зените и сильная жара размягчила тело, Треньков с удовольствием ощутил прохладу подъезда кирпичного дома, где должен был побывать в шести квартирах. В домоуправлении он выяснил, кто проживает в квартирах со второго по четвертый этажи. Почти все были давнишними жильцами. За последние два года прописался лишь один новичок — горный инженер. Сведений о квартирантах в домоуправлении не было; там сказали, что случаев проживания посторонних лиц без временной прописки в доме не наблюдалось.
«Знаем мы, как не проживают без временной прописки, — думал Треньков, поднимаясь на второй этаж. — Частенько живут всякие ханурики, нарушая паспортный режим». Он остановился у квартиры номер 17, позвонил. Вскоре за дверь послышалось шарканье ног. Загремела цепочка, дверь приоткрылась, и недовольный женский голос сказал:
— К Маньке, што ли? Пес-то дери, в душу вас всех!..
Треньков, не ожидавший такого приема, опешил.
— Не пущу, — проскрипел тот же голос, и дверь захлопнулась.
Треньков снова позвонил.
— Я ведь сказала! — крикнула женщина из-за двери. — Али милицию позвать?!
Треньков, вплотную подойдя к двери, громко сказал, что он сам из НКВД и хочет поговорить с ней.
Наконец дверь открылась. Он предъявил удостоверение. Пожилая женщина окинула его цепким взглядом с головы до ног, словно приценивалась к его одежде, и нехотя отступила в сторону, пропуская следователя в коридор коммунальной квартиры.
Под потолком горела запыленная, тусклая лампочка. Из общей кухни несло керосином, квашеной капустой и еще каким-то кислым запахом.
— Чаво нужно? — без излишних церемоний приступила старуха к выяснению цели его визита.
«С такой соседкой не соскучишься в общей квартире», — подумал Треньков, присаживаясь на ящик где, по-видимому, хранилась картошка.
— У вас в квартире проживают временные жильцы?
— Все, чай, под небом божьим временные жильцы. Ты о ком толкуешь-то? О постояльцах, што ли?
— Да, о них.
— Так бы и говорил русским языком, — недовольно пробрюзжала та. — Таковых здеся не имеется.
— А вы не торопитесь, гражданка. Вот в жилищной конторе сообщили, что жил два года по этому адресочку некто Матюгов. Так?
— Вроде.
— Он когда и куда уехал?
— Почитай, милок, енто месяц прошел, как выписался. А куды направился — бог яво знает. Мне не сказывал.
— А как же с квартирой?
— Тута яво баба осталась. Ето яе второй мужик. С первым-то развелась давно... развратник и пьяница был. После разводу-то поехала она тогда в Воркуту... А там, знамо дело, — шахты. Вот и выкопала там какого-то горного енженера. Привезла его сюды. А он-то и впрямь оказался кладом: не пьет, не курит, не дерется и не гуляет. Ведь в нонешнее-то время неуж такого сыщешь — кругом одни кобели да пьянчужки бродят...
Треньков ухмыльнулся:
— Что ж, по-вашему, все кругом развратники? — И, как бы не замечая, что она собирается что-то сказать, подавив улыбку, нарочито строго произнес: — Есть и честные кобели, так сказать, совестливые: знают только своих подружек.
Путаясь в догадках — шутит следователь или говорит серьезно — хозяйка на всякий случай поспешила согласиться с ним.
— И что же дальше? Что теперь... и этот, как его...
— Петр Петрович, — подсказала хозяйка квартиры.
— ...Да, Петр Петрович — ангел с крылышками — упорхал от вашей соседки?
— Да хто их разберет-то? Вроде он завербовался куды-то. А она не хотит туды ехать, говорит, там холодно.
— А может, он не завербовался, а посадили его?
— Не знаю, милок, ужо вечером вернется Клашка, вот и спросишь об жизни ее да про еённого Петруху.
Треньков уточнил, чьи окна выходят на улицу. Одно находилось в угловой комнате, где проживала, судя по домовой книге, гражданка Сыркина.
— А гражданка Сыркина постояльцев не держала?
— Манька-то? — уточнила старуха, но ничего не ответила, только неопределенно пожала плечами.
— Кстати, где она сейчас?
— Не хотела греха на душу-то брать. Напраслину-то, ей-ей, не говорю, а вот прямо всякому скажу, об чем думаю, не постесняюсь...
— Короче давай, — перебил ее Треньков.
Она кивнула головой в сторону угловой комнаты и вполголоса начала:
— Шибко любила в сладкие игрища играть, не боясь, — вот теперь в роддоме... Крутились туточки всякие да разные... Сказывала я ей тогда, што до добра...
— Ясно, ясно. Скажите-ка мне: а жили у нее ухажеры без прописки и как долго?
— Да нет. Боле недели не задерживались. А потом сама я не дозволяла тута бардаки разводить. Говорила ей: «Али расписывайся да живи по-человечьи, али пусть не топчут здеся полы, грязь не разводят». Грозила ей пойти в участок, в милицию. Не пущала некоторых сюды-то в квартеру. И милицию вызывала, энто когда здесь разодрались еённые мужики.
Треньков начал расспрашивать ее о соседях. Женщина оказалась хорошо осведомленной и рассказала ему, кто к кому приезжал и на какое время. По ее рассказу выходило, что длительное время проживает какой-то командированный на третьем этаже, в квартире, расположенной над ними. Тот появился здесь еще зимой.
— Ентот мужик-то и к нам постояльцем набивался, — пояснила она, — да я отшугнула, харя у яво блудистой показалась: как бы чаво не спер.
Треньков направился на третий этаж к Метелевой, у которой, по словам собеседницы, проживал квартирант. Самой домохозяйки дома не было — лежала в больнице. В квартире оказалась ее сестра, приехавшая из другого города, чтобы поухаживать за больной, о квартиранте она ничего не знала.
Окна двух комнат, которые занимала Метелева, выходили на проезжую часть улицы, и из них хорошо просматривалось окно квартиры Ахматова.
Узнав, в какой больнице находится Метелева, Треньков отправился к ней.
Метелева лежала в урологическом отделении, страдала почками. Треньков, представившись ей, начал расспрашивать о квартиранте.
По словам ее, Постнов Анатолий Сергеевич, квартирант, исключительно интеллигентный и порядочный человек. Комнату она сдала ему в феврале месяце до лета. Деньги отдал вперед за шесть месяцев. Приехал в командировку из Магнитогорска, с металлургического завода. Проживал у нее не постоянно, иногда подолгу отсутствовал: говорил, что он снабженец — вот и приходится разъезжать по долгу службы туда и обратно. Такой квартирант вполне устраивал, к тому же он был очень аккуратным. О временной прописке как-то не подумала. Комната, в которой поселился Постнов, принадлежала ее сыну, погибшему в финскую войну.
— Мой сосед-то по квартире, Нигматуллин Шамиль Искандерович — геолог. Он предпочитает жить круглый год в палатке. Появляется в нашей коммуналке раза два в год, и то на короткое время. Вот, чтоб не чувствовать одиночества, и пустила этого квартиранта.
— А где сейчас ваш квартирант? — спросил Треньков.
Метелева вдруг поджала губы, лицо ее приняло горестное выражение:
— Да помер он.
— Как помер?!
— Недели две или три назад поехал домой, в Магнитогорск.
— Значит, в середине июня съехал из вашей квартиры?
— Кажется. Вот числа не припомню.
— А откуда вы знаете, что он умер?
— Письмо я получила, товарищ следователь. — Метелева полезла в тумбочку. — Вот оно.
Треньков повертел конверт, взглянул на почтовый штемпель.
— Та-ак... отправлено двадцать восьмого июня... а пришло первого июля. — Он вытащил письмо и начал читать.
Дорогая Мария Петровна! Сообщаем вам, что многоуважаемый Постнов Анатолий Сергеевич, наш сосед по квартире, скончался 26 июня сего года. Все мы глубоко скорбим о безвременной кончине нашего дорогого товарища.
— А я собиралась ехать туда и остановиться у Анатолия Сергеевича, — произнесла слабым голосом больная. — Там мой муж похоронен, умер от тифа в гражданскую... Вот видите, какой это человек. Даже перед смертью не забыл позаботиться обо мне, чтоб, приехав туда, не оказалась в трудном положений с жильем — там у меня никого нет...
Треньков тем временем размышлял так: «Письмо отправлено двадцать восьмого, в квартиру Ахматовых агенты иностранной разведки проникли тридцатого. Значит, естественно, отправителя письма в это время не было здесь. Если даже он был жив, не успел бы сюда добраться за одни сутки. Скорее всего, Постнов жив и послал письмо, чтобы Метелева не приезжала. Кому хочется возиться с больной, почти незнакомой старой женщиной?»
Эдуард немного поколебался: взять письмо или оставить. Решил на всякий случай взять, хотя был уверен, что оно не имеет отношений ко всей этой истории с ахматовскими чертежами.
«Вот у Закирова рожа вытянется, — подумал он, — когда узнает, что его версия лопнула как мыльный пузырь. Мужика явно тащит на умозрительные абстрактно-схоластические версии, высосанные из мизинца левой ноги».
Треньков посмотрел на часы: рабочий день окончился час назад. «Ого! А я еще вкалываю, вот дурак», — проговорил он про себя.
И снова вспомнил Закирова. «Интересно, как он поведет себя, когда узнает, что я уже названиваю его Элечке? А что будет, если отобью? — заулыбался Треньков. — Припадок хватит».
Мысль об Элеоноре взбодривала его, и вялость в теле, вызванная дневной духотой, неожиданно исчезла. Ему стало легко и весело. От предвкушения встречи с ней приятно защемило сердце.