Перед отъездом меня принял Георгий Димитров. Он возглавлял тогда заграничное бюро Центрального комитета Болгарской рабочей партии, находившееся в Москве. Георгий Михайлович как никто другой знал положение дел на своей родине, и его советы были для меня крайне важны.
Димитров встретил меня сердечно, крепко пожал мне руку, проводил в свой кабинет и усадил в большое кожаное кресло.
— Узнав, что вы собираетесь в Болгарию, я посчитал необходимым побеседовать с вами, — сказал он. — Обстановка там сейчас непростая, вы это, конечно, знаете. Поэтому я позволю себе изложить некоторые свои соображения, которые, надеюсь, могут быть вам полезны в вашей работе. Если у вас есть какие-нибудь вопросы — спрашивайте, не стесняйтесь.
Такая простота и непринужденность в обращении сразу развеяли чувство напряженности, которое вполне естественно владело мною, когда я переступил порог кабинета этого необыкновенного человека, о мужестве и стойкости которого ходили легенды. Георгий Михайлович был теоретиком и организатором революционной борьбы. Дважды, заочно, его приговаривали к смертной казни.
С присущей ему ясностью и деловитостью он рассказал о политике профашистского руководства Болгарии и о том, как, по его мнению, будут развиваться события в дальнейшем, в связи с появлением советских войск на Балканах. Позже я убедился в прозорливости и дальновидности Георгия Димитрова. Его прогнозы оправдались полностью.
— Имейте в виду, товарищ Федичкин, — продолжал Димитров, — что с успехами Красной Армии у правящих кругов Болгарии будут возникать новые проблемы. Какие именно? Прежде всего начнутся поиски выхода из тупика, в который они завели страну и народ. Разумеется, выход может быть только один: покончить с зависимостью от фашистской Германии, прекратить всякую помощь ей в войне против СССР и установить дружественные отношения с Советским Союзом. А какая должна быть власть в стране — это решит сам болгарский народ.
Довольно подробно Георгий Михайлович охарактеризовал отношение болгар, отдельных социальных групп к нашей стране и к советским людям.
— Устанавливая контакты, действуйте смело и решительно, — рекомендовал он. — Среди болгар вы найдете очень много людей, готовых бороться против фашизма.
Затем Димитров напомнил о позиции наших союзников на недавно прошедшей Тегеранской конференции.
— Черчилль настаивает на открытии второго фронта в восточной части Средиземного моря и продвижении этого фронта по направлению к Балканам. Понимаете, в чем тут дело? Английский премьер хочет таким образом обеспечить влияние западных государств на освобождаемые от гитлеровцев европейские страны и, в частности, на Болгарию, Югославию. Конечно, это никак не совпадает с интересами болгарского народа.
Димитров подошел к большой карте Болгарии, висевшей на стене, с минуту задумчиво смотрел на нее, потом обернулся ко мне и сказал:
— А теперь о самом важном. Отечественный фронт, организованный и руководимый коммунистами, объединил вокруг себя все антифашистские демократические силы в Болгарии. В него вступают все новые и новые тысячи патриотов. Активизируют свои действия партизанские отряды и подпольные организации. Мы это знаем, но прочной связи у нас нет. А она сейчас так необходима! Гестапо, абвер и монархо-фашистская реакция принимают всяческие меры, чтобы ликвидировать движение Сопротивления. Люди работают в невыносимо трудных условиях… Вот если бы вы оттуда смогли наладить прерванную связь с Центральным штабом партизанского движения в Москве — это была бы бесценная услуга нашему освободительному движению. Сделать это надо как можно скорее.
Беспокойство Георгия Димитрова за судьбу партии, за судьбу своей страны понять было нетрудно. Дело в том, что врагам удалось проникнуть в партийное подполье, и оно понесло тяжелые потери. Несколько членов Политбюро и членов ЦК были арестованы и погибли. Значительная часть политических эмигрантов, проживавших в СССР и в начале войны вернувшихся в Болгарию для борьбы против гитлеровцев и местных реакционеров, пали в боях или были схвачены гестапо. И среди них болгарин по национальности, полковник Красной Армии Цвятко Родионов (Радойнов) — член партизанского штаба, руководитель военного отдела ЦК Болгарской рабочей партии.
— Всей работой болгарской контрразведки и полицейских органов руководят гитлеровцы, — подчеркнул Димитров. — Гестапо и абвер оказывают решающее влияние на антисоветскую политику болгарского правительства.
Представляя себе в полной мере все трудности работы в фактически оккупированной гитлеровцами стране, я спросил Георгия Михайловича, не может ли он подсказать мне хотя бы кого-нибудь из надежных людей, кто помог бы мне выйти на руководство Отечественного фронта.
Он подумал, потом развел руками:
— Таких людей много. Но все они так рассеяны теперь по всей стране, что конкретного человека я вам сейчас, пожалуй, не назову. Пока вести оттуда доходят до нас, обстоятельства заставляют патриотов менять свое местонахождение. Буду очень признателен, если вы, используя свой опыт, сумеете найти дорогу к ним и поможете восстановить прямую связь.
Все же чуть позже Георгий Михайлович назвал одну фамилию. Это была активная участница движения Сопротивления, давняя соратница Димитрова по революционной борьбе Георгица Карастоянова. Он дал мне ее софийский адрес.
На прощание Георгий Димитров обратился ко мне, как он сказал, с личной просьбой. Речь шла о его матери. Я знал, с какой нежностью и любовью Георгий Михайлович относится к ней. В то время Болгария, особенно ее столица, подвергалась интенсивным налетам английской и американской авиации. Пострадал от бомбардировок и небольшой городок Самоков, километрах в шестидесяти от Софии, в котором проживала престарелая мать Георгия Михайловича. Тогда ей шел уже восемьдесят третий год. Димитров просил при случае, если представится возможность, навестить ее и передать письмо и немного денег. Протягивая мне конверт, он смущенно улыбнулся и, как бы извиняясь, сказал:
— Сами знаете: мать есть мать — самое дорогое существо на земле…
Я вышел из кабинета, взволнованный беседой с великим сыном болгарского народа, и поспешил домой, чтобы собрать свой незатейливый багаж и отправиться в путь. Встреча эта запомнилась мне на всю жизнь.
Дорога в Болгарию во время войны была неблизкая. Пришлось объехать чуть ли не полсвета. Из Москвы я отправился в Сталинград, оттуда — в Тбилиси. Затем путь лежал через Ленинакан в Турцию. Я побывал в Карсе, Эрзеруме, Анкаре и Стамбуле. И лишь из Стамбула без пересадки добрался до Софии — там было прямое железнодорожное сообщение.
ДОМ НА ПЕРЕКРЕСТКЕ
София встретила меня воем сирен воздушной тревоги. Поразительно: американские и английские самолеты беспрепятственно сбрасывают свой смертоносный груз. Не видно ни одной зенитки, ни одного истребителя — ни болгарского, ни немецкого. Город совершенно беззащитен.
В конце сорок третьего года и в начале сорок четвертого авиация союзников подвергала Софию жестоким бомбардировкам. Налетали по строгому расписанию: утром — американцы, вечером — англичане. Американцы бомбили бесприцельно с большой высоты, «по площадям». Англичане сперва навешивали «фонари» на парашютах и бомбили в пике прицельно. Несколько массированных налетов — и центр болгарской столицы сметен с лица земли. Оборудованных бомбоубежищ в городе не было, и жители укрывались в подвалах домов, становившихся для многих могилами. Только в первый налет в декабре сорок третьего года в Софии погибло, главным образом, под развалинами, более десяти тысяч человек.
Куда ни глянь — везде та же жестокая картина: изрытые бомбами, покореженные мостовые, пустые, безжизненные глазницы окон полуразрушенных домов. С началом бомбардировок государственные учреждения были эвакуированы в окрестные села и маленькие городки. Население большей частью разбежалось. Даже звери из зоологического сада покинули свои вольеры. Прохожих на улицах почти нет. Изредка пробежит, поджав хвост, бездомная собака или кошка, пройдет колонна немецких или болгарских солдат, полицейский патруль. В развалинах кое-где копаются женщины, старики, дети. Они ищут среди руин и пепла случайно уцелевшую утварь, одежду, продукты. А быть может, надеются отыскать останки родных и близких?..
В болгарской столице нет ни света, ни воды, ни продовольствия. Немного позже в подвалах начнут открываться кафе с очень скромным набором закусок и вин, появятся лавчонки с немудреным мелким товаром… Но это будет позже.
Георгица Карастоянова. Ее адрес не выходил у меня из головы все дни, пока я добирался из Москвы в Софию: дом на перекрестке таких-то улиц, второй подъезд, третий этаж. И два звонка — в квартире еще один жилец, престарелый чиновник финансового ведомства. Все это я запомнил. Записывать ничего не положено: мало ли что может случиться? Никогда до конца не знаешь, как повернутся события и не заинтересует ли кого-нибудь твоя записная книжка…
Итак, отправляюсь к Георгице. Нужную улицу нахожу довольно быстро. Она расположена в стороне от центра и поэтому пострадала меньше других. Иду по ней, поглядывая на приколоченные к домам таблички. Скоро должен быть перекресток, и первый дом справа — дом Георгицы.
И тут судьба нанесла мне тяжкий удар. Подойдя к перекрестку, я увидел, что дома, где жила Георгица, нет. Другие дома вокруг стоят целые и невредимые, а вместо этого — груда битых кирпичей, исковерканных оконных переплетов, бесформенных кусков потолочных перекрытий. На обломке стены криво висит номерной знак, зацепившийся за какую-то проволоку. Под ним валяется скелет кресла с клочками цветастой обивки, рядом — поломанный кактус в расколотом глиняном горшке, ножка от рояля, чуть поодаль — детская коляска с оторванными колесами… Чем, спрашивается, провинились жившие здесь мирные люди перед цивилизованным Западом? Никому не нужная, бессмысленная жестокость.
Но что стало с обитателями дома? Жива ли Георгица, и где мне ее теперь искать? Неужели единственная ниточка, с помощью которой я надеялся выйти на руководителей Отечественного фронта, безнадежно потеряна? Как назло, поблизости не видно никого, кто мог бы мне сказать, куда делись уцелевшие жители. До глубоких сумерек бродил я по окрестным улицам, всматривался в редких прохожих — не свернет ли кто-нибудь к этим развалинам. Безрезультатно.