Когда церемония встречи закончилась, митрополит Стефан пригласил меня в дом и предложил посмотреть его жилище. Мы обошли несколько комнат, в которых я увидел простые столы, лавки, множество икон и разные книги, в том числе и светского содержания.
Наконец мы оказались в своего рода гостиной — просторной комнате, обставленной без излишней роскоши, но достаточно уютно. На стенах вместо икон висели великолепно выполненные копии картин итальянских художников, в основном на библейские сюжеты.
— Ну, Димитрий, садись, — сказал митрополит, — сейчас будем обедать.
Он хлопнул три раза в ладоши. Из-за портьеры, прикрывавшей дверь в соседнюю комнату, вышел молодой послушник в черной рясе, низко поклонился и спросил:
— Что прикажете, ваше блаженство?
— Подай-ка нам, божий отрок, чего-нибудь закусить.
— Слушаюсь, ваше блаженство. — Послушник снова поклонился и, попятившись к двери, скрылся за портьерой.
Через несколько минут на столе появились коньяк и закуска, называемая по-болгарски «замизенце». Это была как бы прелюдия к обеду. Затем из-за той же портьеры вынесли мясные блюда. Чего здесь только не было! И запеченный с чесноком поросенок, обложенный со всех сторон какой-то зеленью, и печенная на вертеле телятина, и жаренная на углях баранина, и нашпигованная чесноком говядина, и птица в разном виде… К мясу подали несколько бутылок красного и белого сухого вина. В стороне, на отдельном столике, стояли вазы с фруктами. Все это возбуждало необыкновенный аппетит. А если еще учесть, что за последние месяцы мне редко доводилось поесть досыта, то нетрудно представить мое состояние при виде такого обилия яств.
Я ел неторопливо, в меру, стараясь не уронить своего достоинства. И хотя мои мысли упрямо вертелись вокруг разных вкусных вещей, расставленных, можно сказать, прямо перед моим носом, я не забывал, что впереди меня ждет разговор с хозяином дома. Как и о чем говорить с главой болгарской православной церкви, встреча с которым в буквальном смысле была подарена мне судьбой?
Всему виной был мост. Он сломался, когда я, забыв о нем, попытался разгрызть грецкий орех. Пришлось подумать о зубном враче. Впрочем, размышлял я недолго — решил идти к самому известному в Софии специалисту. Говорили, что у него лечат зубы всякие высокопоставленные особы, вплоть до министров, и даже кое-кто из царского дворца.
Зубной врач жил в центре Софии. Однако когда я пришел к нему на квартиру, дома его не оказалось. Спасаясь от бомбежек, он перебрался в пригород Княжево, почти не подвергавшийся воздушным налетам. Мне не оставалось ничего иного, как отправиться туда.
В приемной зубного врача миловидная сестра поинтересовалась, с чем я пожаловал, и попросила занять очередь. Пациентов было немного — всего три человека. Я устроился в углу и оттуда оглядел присутствующих. Ничего примечательного: благообразная дама в модной шляпке, сухопарый старичок, нетерпеливо ерзающий на скрипучем стуле — видно, уж очень донимала его зубная боль, и хмурый толстяк в расстегнутом пиджаке, с золотой цепочкой от часов поперек живота.
Возле меня стоял небольшой столик, на котором лежали разные журналы. От нечего делать я стал перебирать их и вдруг увидел… наш советский «Огонек»! Откуда он здесь? Может быть, его забыл кто-нибудь из нашего посольства?
Журнал был не первой свежести, тем не менее я с наслаждением разглядывал фотографию Красной площади на обложке, с храмом Василия Блаженного на переднем плане. На следующей странице были напечатаны вести с фронта. Обзорная статья. Немцы медленно откатываются на «фатерлянд». Красная Армия вышибла их еще из нескольких крупных городов. Вот заметка о втором фронте. Наши союзники не торопятся. Черчилль под разными предлогами задерживает его открытие. За этим чувствуется действие доктрины, высказанной американским сенатором Гарри Труменом еще в начале войны: пусть русские и немцы побольше убивают друг друга, а когда они ослабеют от взаимного уничтожения, США и Англия будут пожинать плоды и диктовать всем свои условия…
К подъезду подкатила машина. Из кабинета врача вышел мужчина в белом халате и поспешил на улицу. Вероятно, он из окна увидел, что приехал какой-то важный клиент. И действительно, через минуту-другую в приемную вошел могучий с виду, пожилой человек лет шестидесяти в темной рясе из дорогой материи, с большим золотым крестом на груди и епископским клобуком на голове. В нем нетрудно было узнать митрополита софийского — Стефана.
Все стоя приветствовали владыку. Он улыбнулся, небрежно благословил присутствующих и вместе с врачом направился в его кабинет. По пути он бросил взгляд в мою сторону. Я увидел, как удивленно поднялись его брови, когда он заметил у меня в руках журнал с фотографией Красной площади.
В приемной остался сопровождавший митрополита пожилой священник. Он сел рядом со мной, посмотрел на журнал, потом на меня.
— Вы — русский? — спросил он.
— Да.
— Давно не видел людей оттуда, — как бы с сожалением сказал священник на чистом русском языке. — Я, знаете ли, тоже из России.
— Очень приятно, — вежливо кивнул я. — А позвольте узнать, с кем имею честь.
— Теперь меня в России, конечно, не помнят, но раньше… — Мой собеседник ненадолго замолчал. — Раньше, до революции, я был известен. Протоиерей Шавельский, — представился он.
— Шавельский? — переспросил я. — Ведь это вы были во время русско-японской войны в армии генерала Куропаткина в Маньчжурии?
— Совершенно верно, — оживился Шавельский, — в Маньчжурии, у Куропаткина…
Меня так и подмывало добавить: «И в Добровольческой армии генерала Деникина вы тоже были, господин протоиерей». Но я благоразумно сдержался.
Мы разговорились. Шавельский рассказал, что окончил Петербургскую духовную академию, что вместе с ним в той же академии учился теперешний московский митрополит, блюститель патриаршего престола блаженнейший Сергий.
— И с митрополитом Стефаном я давно знаком, продолжал он. — Мы с ним большие друзья.
— Его блаженство знают и в Москве, — заметил я. — В прошлом году мне на глаза попалась книга «Правда о религии в СССР», изданная Московской патриархией. Там неоднократно упоминается митрополит Стефан. Даже фотография его напечатана. И написано о том, какую борьбу ведет его блаженство против гитлеровцев.
— Да может ли такое быть! — воскликнул Шавельский.
— Сам читал, уверяю вас.
В это время из кабинета вышел митрополит. Шавель-ский поспешил навстречу, остановил его и стал что-то ему шептать, поглядывая в мою сторону. Потом они оба подошли ко мне. Я встал, поклонился. Митрополит спросил, могу ли я достать книгу, о которой говорит Шавельский.
— Думаю, достану, только не так скоро, — ответил я.
— Буду очень благодарен, — проговорил митрополит и предложил встретиться в этой приемной через неделю.
Я согласился, однако сказал, что вряд ли к тому дню книга будет у меня.
Вторая встреча была очень короткая.
— Ну, как ваш мост? — поинтересовался митрополит Стефан.
— Только еще начинают строить, — пошутил я.
— А меня, понимаете ли, коронка подвела, — сказал он. — Хорошо еще, что коронка. Куда хуже, когда подводит корона. — И владыка многозначительно усмехнулся.
Мне оставалось только подхватить его остроумный каламбур:
— Уж куда хуже! Как показывает история, в отличие от коронок короны вообще не восстанавливаются.
— К сожалению или к счастью, но это так, — кивнул митрополит. — Знаете что, Димитрий, в приемной врача трудно вести душевный разговор. Приезжайте-ка лучше ко мне — там и поговорим вдоволь. Давайте завтра. В три часа жду вас в центре, напротив собора «Святой Недели», у сладкарницы. Идет?
…И вот я в гостях у владыки. Софийский митрополит Стефан оказался человеком умным, проницательным. В свое время он окончил духовную академию в Киеве, хорошо знал русских классиков и часто цитировал их. Может быть, поэтому наш разговор за столом начался с русской и болгарской литератур. Вспомнили Пушкина, Тургенева, Ивана Вазова.
— А вот такие стихи Ивана Вазова вы не помните? — спросил он. И тут же прочел наизусть:
…По всей Болгарии сейчас
одно лишь слово есть у нас,
и стон один и клич: Россия!
Россия! Свято нам оно,
то имя милое, родное.
Оно, во мраке огневое,
для нас надеждою полно.
И мы тебя зовем святой,
и, как сыны, тебя мы любим,
и ждем тебя мы, как Мессию, —
ждем, потому что ты Россия!
Затем его блаженство, не дав мне, как говорится, раскрыть рта, прочитал еще один отрывок:
Но если б вы взяли
не полную меру,
а только крупицу,
зерно
моей веры, —
тогда б закричал я,
сраженный потерей,
завыл бы я раненной
в сердце пантерой.
Это написал Никола Вапцаров, — сказал владыка. — Может быть, слышали? Не без способностей был человек…
Конечно, я слышал об этом болгарском поэте-революционере. И его знаменитое стихотворение «Вера», строки из которого процитировал мой собеседник, тоже не раз слыхал. Никола Вапцаров был коммунистом. В своих пламенных революционных стихах он резко выступал против фашизма. Монархо-фашистские власти расстреляли его в 1942 году. Интересно, с какой целью митрополит Стефан сейчас упомянул о нем?
Заметив, вероятно, удивление на моем лице, митрополит добродушно улыбнулся и со словами «сие и монаси приемлют» вновь наполнил вином хрустальные бокалы. До конца обеда он беседовал со мной в шутливом тоне, рассказывал всякие забавные истории из монастырской жизни, избегая серьезных тем.
Потом владыка проводил меня до своей машины, на которой я должен был вернуться в Софию. Он взял с меня слово отобедать у него еще раз. Не забыл напомнить и об обещанной книге.
По правде говоря, митрополит Стефан меня озадачил. Не совсем понятно было его внимание ко мне. Глава болгарской православной церкви, председатель Святейшего Синода по традиции являлся постоянным членом совета министров царской Болгарии и пользовался всеми привилегиями министра. Все это сохранилось за митрополитом Стефаном и после смерти царя Бориса, при регентском совете. То есть его блаженство был не просто главой церкви, но и политиком, причем, несомненно, западной ориентации. Почему же он уделяет столько времени и вроде бы даже симпатизирует мне, советскому человеку? Дело тут, видимо, не только в книге, которую он от меня ждет.