— Немного есть, однако. — Ван Сун-хэ жил среди сибиряков и усвоил их говор.
— Кто у тебя там, — Таров кивнул в сторону границы, — дочери или сыновья?
— Дочь и два сына.
— Навестить не думаешь?
— А можно?
— Соседи не выдадут?
— Никто же не знает, где я. Все считают, что отбываю срок наказания. Никаких подозрений не будет. Потому я и пошел под своей фамилией.
— Гляди сам, Ваня. Побываешь в Иркутске, передашь Князеву наши инструкции, а на обратном пути можешь завернуть к жене. Любишь?
— Как же не любить? Она у меня красивая, добрая. И дети хорошие.
— Чего же ты оставил их?
— Золото, холера его побери. Вовсе слепым был.
— Выходит, правильна японская пословица: блеск золота ярче сияния будды?
— Неправильная, господин начальник. Сам дураком был, однако.
— Через два месяца приеду сюда встречать тебя.
— Но, но, встречай. — Эти слова были сказаны с еле уловимой насмешкой.
Ермак Дионисович понял: Ван Сун-хэ не вернется.
XIII
Незаметно, в повседневных будничных делах пролетели конец лета и осень. В подъездах служебного ямото, в котором по-прежнему жил Таров, были развешены сосновые ветки — новогодние украшения.
В середине октября Ермак Дионисович виделся с Асадой, но делового разговора не получилось. Асада был сильно расстроен: на Филиппинах погиб его брат.
— Акико убили в день великого землетрясения, — взволнованно рассказывал Асада. — Я человек не суеверный, но скажите, почему именно в этот несчастливый день? Это что, простая случайность?
Таров молчал: никакие утешения не могли помочь Асаде — он был в отчаянии.
С того времени Асада не появлялся в Харбине. Ермак Дионисович дважды ходил к нему домой. Фусако сильно тревожилась за мужа: он никогда так долго не задерживался в Пинфане.
Лишь в январе Асада, наконец, позвонил Тарову и пригласил к себе. Знакомая китаянка открыла дверь, пригласила в дом. Асада сообщил, что Фусако с дочерью пошли по магазинам. Таров и Асада сидели возле хибати — медного бака на высоких ножках, наполненного горячими углями, и вели тихую беседу. Гибель брата сломала какую-то пружину в душе Асады.
— Спрашивайте, господин Таров, — на такое обращение Асада перешел после того, как между ними установился деловой контакт. — Сегодня я ничего не утаю от вас... А ведь и я когда-то был порядочным человеком, — с болью вздохнул Асада. — Я пошел на медицинский факультет, чтобы делать добро людям, избавлять их от страданий... Когда-то... Говорят, в старину и змея чудесно пела. Сказка... Ладно, спрашивайте...
— Я хотел бы знать, чем конкретно занимаются лаборатории?
— Экспериментируют. Ищут наиболее эффективные способы заражения, наблюдают за течением болезни, испытывают медикаменты... Вот самый последний случай. Подполковник Икара приказал своим помощникам заразить тифом большую группу людей, содержавшихся в тюрьме отряда. Приготовили литр подслащенной воды и заразили бактериями тифа. Потом еще разбавили водой и раздали, примерно, пятидесяти заключенным китайцам, насколько я знаю, военнопленным. Все, конечно, заболели. На них потом испытывали новый лечебный препарат. Он не помог, люди умерли.
Но не все жертвы так быстро освобождаются от мучений. Как правило, один человек подвергается опытам пять-шесть раз. Когда организм полностью истощается, «бревно» умерщвляют и отправляют в крематорий. Самой несчастной была одна женщина, русская эмигрантка. По слухам, ее забрали за то, что она написала письмо брату, который живет в России. В письме женщина жаловалась на трудности жизни и нелестно отзывалась о японцах. Она была на последнем месяце беременности, в тюрьме родила. Два года мучили мать и ребенка. Женщина забывала о собственных страданиях: была в постоянном страхе за судьбу своего мальчика. Они прошли все круги ада.
Асада замолчал.
— Какие способы распространения болезней считаются наиболее эффективными? — спросил Таров.
Асада поднял глаза.
— Сбрасывание бомб, заполненных насекомыми — носителями бактерий, с самолетов; заражение рек и водоемов... Самыми изощренными являются диверсионные методы. Я уже рассказывал вам о распылителях в виде авторучек, тросточек, игрушек... Для детей изготовляются шоколадные конфеты, начиненные инфекционными бактериями. Однажды генерал Исии распорядился испечь три тысячи булочек, заразить их бактериями тифа и паратифа. Потом этими булочками накормили военнопленных китайцев и распустили их по домам. Они занесли болезни во многие районы. В другой раз изготовили печенье и разбросали вблизи большого города. Голодающее население подобрало печенье, полагая, что оно забыто военными.
— Скажите, Асада-сан, большие ли масштабы приобрела подготовка к бактериологической войне?
— Я могу говорить только о своем отряде, об отряде Исии. Слышал, еще есть формирования подобного рода. Какие масштабы? С полгода тому назад я был в составе бригады, которая инспектировала работу Хайларского филиала нашего отряда. Там в специальных питомниках содержится более тринадцати тысяч крыс и мышей. На них за один цикл, за три-четыре месяца, выращивается до пятидесяти килограммов блох. В случае необходимости количество их может быть увеличено до двухсот килограммов. Этот питомник не единственный...
— И последнее, Асада-сан... Я как-то спрашивал вас о филиалах, питомниках и других подразделениях отряда?
— Я подготовил такие сведения. Вот, пожалуйста, — Асада протянул аккуратно сложенный лист бумаги.
— Спасибо, Асада-сан.
— Список неполный. Здесь только крупные филиалы.
— А нельзя ли продолжить его? Эти сведения очень важны.
— Я понимаю, господин Таров. Продолжить можно, потребуется время: нужно делать выборку из документов.
— Хорошо, Асада-сан. Еще раз большое спасибо. Это ваш подвиг, — сказал Таров. Теперь у него не оставалось сомнений: Асада откровенен до конца.
— А вы не забудете обо мне, господин Таров, в судный час? Не получится по пословице: кончается дождь — забывается зонт?
— Нет, Асада-сан, этого не случится. У нас с вами еще много дел. Мы должны сделать все, чтобы смерть не смогла выйти из пинфаньских лабораторий...
— Убедили, господин Таров. Я еще кое-что приготовил вам, — Асада достал из портфеля и протянул Тарову сверток. — Это кинокадры. Засняты лаборатории Пинфаня и жертвы бесчеловечных экспериментов.
— Как вам удалось получить это, Асада-сан? — спросил Таров, обрадованный неожиданным подарком.
— Конечно, без разрешения генерала Исии, — сказал Асада, улыбаясь.
Эта встреча оказалась последней.
Многим замыслам Тарова не суждено было осуществиться... Произошло событие, которое никто не мог предвидеть и предотвратить.
Прошло недели три. Капитан Токунага опять уехал в Халун-Аршан: ожидалось возвращение с задания его агента. Таров был один в своем рабочем кабинете, стоял у окна, вспоминал о Михаиле Ивановиче, о последней встрече с ним. Казаринов тогда поздравил Тарова с новым годом и тепло отозвался о его работе, поблагодарил за киноленты.
— Значит, гибель брата все-таки доконала Асаду, — сказал Казаринов, выслушав очередное сообщение Тарова. — Понятно, это толкнуло его на откровенность. Японским военным преступникам придется расплачиваться по полному счету! Будут держать ответ перед военной коллегией Верховного Суда СССР... Асада выступит свидетелем.
Резкий телефонный звонок прервал размышления Тарова. Его вызывал начальник отделения майор Катагири. Майор был очень спокойным человеком, может быть, даже флегматичным, мешковатым с виду. Своей внешностью и манерами обращения он напоминал пожилого сельского учителя. Этим Катагири заметно выделялся среди экспансивных и чересчур суетливых сослуживцев.
— Немецкие друзья передали нам группу монголов, — сказал Катагири. — Один доставлен к нам. Поговорите с ним и доложите ваши соображения, где и как мы можем использовать его.
Майор протянул талон на вызов из тюрьмы. На клочке бумаги иероглифами была начертана фамилия монгола. «Халсанэ» — прочитал Таров. Эта фамилия, распространенная среди бурят — в старом произношении — и монголов, ничего не говорила ему.
Возвратившись в свой кабинет, Ермак Дионисович вызвал надзирателя и передал талон, полученный от Катагири.
Минут через десять надзиратель ввел «монгола». Таров расписался в получении человека и только после этого взглянул на доставленного. Перед ним стоял Платон Халзанов.
Ермак Дионисович крайне удивился столь неожиданной встрече. За минувшие четыре года оба немало изменились, но сразу же узнали друг друга. Они по-мужски неловко обнялись и расцеловались.
— Ты какими судьбами попал сюда? — первым опомнился Таров. — Откуда?
— Чуть ли не кругосветку совершил.
— Фамилию ты изменил, что ли?
— Нет. Просто восстановил старобурятскую транскрипцию — Халзанэ.
— А почему монгол? — спросил Таров.
— Не знаю. Когда меня спрашивали о национальности, я сказал, что бурят-монгол[109]. Немцы записали для краткости: монгол.
— Ну, Платон, садись к столу и рассказывай о своих приключениях.
— Я так рад встрече, Ермак Дионисович... Не могу опомниться, будто во сне. Угостите, пожалуйста, сигаретой. Спасибо... Друзья-друзьями, а обращаются, как с арестантом, в тюрьме держат, — частил Халзанов, ломая спички дрожащими пальцами и отводя взгляд. Таров с недоумением и жалостью смотрел на него, ставшего предателем. В голове роились вопросы, догадки, сомнения...
Халзанов выкурил сигарету и почти спокойно приступил к рассказу.
В июне сорок первого закончил институт. Началась война, его призвали в армию. В октябре под Вязьмой Халзанов был захвачен немцами.
Жизнь в плену Халзанов рисовал так: «Доставили в лагерь, на севере Польши. До войны там были торфяные разработки, и фашисты наспех создали концлагерь. Вонючее, ржавое болото, чахлые деревца. Условия были жуткие. Давали двести пятьдесят граммов хлеба в день и мутную водицу, которую называли то супом, то кофе. Хлеб из отрубей и опилок.