— Я у тебя хотел вот что спросить, — сказал он, разматывая шарф и растирая уши, — ты не помнишь, когда вы с Куценко осматривали склад потребкооперации, там посторонних не было?
Бубнич просил его на время оставить дело об ограблении складов потребкооперации и заниматься только поджогом полуэктовских лабазов. Но сейчас было время, а Костышеву он в милицию не вызывал, зная, как ее самолюбие будет задето допросом, поэтому он и воспользовался случаем расспросить ее между делом.
— Я бы всех этих ворюг в уездном торге вывела за Капустников овраг и в расход! — Верка зло сузила глаза. — Сволочи, сами небось и склад ограбили, и сторожа угробили.
— Ворюги-то они ворюги, да как это доказать?
— Это таким тетеревам, как наша милиция, надо доказывать. А мне и так все ясно. Захожу раз к Ваньке Панфилову. Вся семья с чаем сахар трескает. «Откуда, — говорю, — сахар?»
Гуляев весь напрягся:
— Сказал?
— Мне не скажи, я б его враз на ячейку поволокла. Да мы и так потом его обсуждали.
— Сказал он, где сахар добыл? — нетерпеливо потряс ее за локоть Гуляев.
— Ты руки оставь! — жестко стрельнула в него Верка серыми глазами. Это дело комсомольское. А ты в ячейке состоишь?
— Верка, — сказал он, преодолевая свой гнев к этой безудержно категоричной девчонке, — ты прости, что я тебе сразу не объяснил. Мы следствие по этому делу проводим. Сахар, раз появился в городе, он только оттуда — из кооперативных складов. Позарез надо знать, как его добыл Панфилов.
Верка пристально взглянула на него и задумалась.
— Тут дело-то не простое, — сказала она, морща младенчески ясный лоб. — Ванька-то, он у нас телок. Добрый до всех. У Нюрки Власенко мальчонка заболел. Нюрка сама больная, еле ходит. Ванька — мастер ихний. Он мальчонку-то на руки, да и до больницы допер. Спасли мальчонку. Сам фершал мазью мазал. Вот за это Нюрка его сахаром наградила. Две головки дала. Говорит, он у ей от старого режима схоронен был.
Гуляев открыл было рот, чтоб попросить Верку свести его с Иваном Панфиловым, как грохнула дверь и в приемную вломилась толпа взлохмаченных и разъяренных женщин.
— Давай их сюда! — кричала рослая работница в размотавшемся платке. Давай комиссаров!
— Хлеба! — истошно вопила худая маленькая женщина в подвязанных к ногам калошах. — Хлеба давай!
— Детишки не кормлены!
Шум стоял неистовый. Боец, сидевший за машинкой, оторопело вскочил. Двери распахнулись, и Бубнич с Куценко стали в них, спокойно глядя на бушевавшую толпу. Гуляев и Верка с двух сторон застыли у дверей, готовые прийти им на помощь.
— В чем дело, гражданки? — спросил Куценко. — Яка нужда вас привела сюда?
— Именно, что нужда! — ответила рослая работница в платке. — А ты, начальник, видать, жрешь, хорошо, коли не знаешь нужды нашей! Голод! Дети голодают!
Дикий шум покрыл ее последние слова.
— Тихо, — сказал, поднимая руку, Куценко, — причина понятна. Дайте слово сказать!
— Ты нам не слова, ты нам — хлеба давай! — опять крикнула рослая.
— Вот я и хочу сказать за хлеб!
Толпа сдвинулась вокруг.
— Товарищи женщины, — сказал Куценко, дергая себя за ус, — дела такие. Враг поджег склады. Об этом известно?
— А где твоя охрана была? — закричали из толпы. — Ты нам зубы не заговаривай!
— Идет гражданская война, товарищи бабы, — глухо сказал Куценко, — мы строим первое в мире государство рабочих. Государство ваше и для вас! Трудно нам. Враг у нас ловкий. Бьет по самому больному месту. А про хлеб, товарищи бабы, я так скажу. Хлеб нам губерния уже послала. Хлеб идет. Но для того чтобы он дошел, надо нам сорганизоваться и разбить банды вокруг города, прибрать к рукам внутреннюю контру! И в этом нам нужна ваша помощь!
— Мы-то с голоду мрем, а буржуи колбасу трескают! — крикнула женщина в калошах.
— Всех к стенке! — кричала женщина у самого уха Гуляева. — Гады! Награбили при старом режиме!
— Живодеры! — басом перекрывала всех толстая женщина в истрепанной кацавейке.
— Ваша классовая ненависть правильная, — сказал Куценко, перебивая шум, — но только знайте, гражданки, что самосудом делу не поможешь! У нас социалистическая республика! Сейчас она в опасности. Вы должны помогать нам, мобилизовывать своих мужьев и братьев. Надо выполнять задания, которые вам дает исполком. Тогда мы вам гарантируем и хлеб, и работу, и школы для детей.
Толпа притихла. Куценко говорил уже свободно и легко, указывал, что и как надо сделать, чтобы выжить в эти трудные дни, а к Гуляеву пробралась Верка Костышева и, показав глазами в сторону красивой работницы с мучнистым лицом, шепнула:
— Она и есть — Нюрка Власенко! Баба себе на уме! Ты гляди с ней, допрашивать будешь — палку не перегни. Нервенная она, может и глаза выцарапать.
Гуляев проследил, как эта женщина толкается в толпе, как равнодушно слушает она то, что вокруг говорится, отметил, что даже в потертом своем пальтишке и черном платке она как-то выделяется среди остальных работниц, и определил, что она здесь совершенно посторонняя, что она — по случаю.
«Может быть, сейчас поговорить?» — подумал он. И тут же решил, что это неосторожно. Надо выяснить о ней все. Только тогда допросить. Но между прочим, поговорить не мешало. Он подошел и встал рядом с ней, притиснувшись плечом к стенке.
— Шуму сколько наделали, — сказал он, подлаживаясь под чей-то чужой язык и от этого чувствуя себя в глупой роли неумелого сыщика. — Было б с чего!
— Сам-то жрешь, — лениво ответила ему Нюрка, — вот тебе и метится, что не с чего. Имел бы ребенка — по-другому бы запел, кобель здоровый!
— Трудное время, — сказал он, не желая спорить, — надо потерпеть.
— А мало мы терпели! — тут же вскинулась Нюрка. — Мы-то, бабы, одни и терпим — вы, что ли, жеребцы кормленные.
— Давно уж замечаю, — сказал он, косясь на нее, — больше всех кричит не тот, кому на самом деле плохо, а тот, кто как раз лучше живет.
— Это ты про кого? — Нюрка, выставив грудь, повернулась к нему. — Про меня, что ли?
— Почему про тебя? — пробормотал он, слегка смущенный.
— Я те дам на честных женщин наговаривать! — в голос закричала Нюрка. — Вот ребятам скажу, они те холку намнут, дубина жердявая!
— Пошли, Нюрк, пошли, — потянула ее за собой, проходя, рослая работница. А женщина в калошах шепнула, дотянувшись до уха Гуляева:
— С энтой не вяжись, парнишка, а то перо в бок получишь!
— Вер, ты эту Нюрку хорошо знаешь?
— Чего бы ее не знать, — ответила Верка, прислушиваясь к тому, что говорится за дверью, — на нашем заводе лет пять уж как работает. Ребенок у нее. Баба занозистая, но дурного от нее нету.
— Вер, — сказал Гуляев, — а как мне Панфилова повидать?
— Зачем он тебе? — спросила Верка, недоверчиво окидывая его серыми непримиримыми глазами. — Он при карауле тут.
— Где — тут? — обрадовался Гуляев.
— Хоть бы и тут! Я его к тебе не потащу! — отрезала Верка. — Что ты нам за начальник?
— Никакой я не начальник, — сказал Гуляев, — а просто нужно мне знать все про эту Нюрку. Это не личный интерес, а дело.
— Если по делу — можно, — размышляюще пробормотала Верка, потом встала, поплясала немного, чтоб согреться, и вышла.
Вскоре она вернулась, подталкивая перед собой невысокого ловкого парня в армейской фуражке, длинном штатском пальто и обмотках. Винтовка без штыка висела у него на плече дулом книзу.
— Вот Панфилов, — коротко сообщила Верка и снова устроилась на диване.
— Гуляев, следователь милиции, — сказал Гуляев, вставая и подавая руку.
— Фу-ты ну-ты! — сдавив руку Гуляева, засмеялся парень. — С чего это я вдруг вам понадобился?
— Скажите, товарищ Панфилов, — Гуляев сознательно взял официальный тон, — сахар, который дала вам Власенко…
— А-а! — покраснел парень. — Я ж не крал его!
— Она на ваших глазах его доставала?
— Как доставала?
— Вы видели, где и как он у нее хранится?
— Видел. В мешочке таком.
— Большой мешок?
— Махонький.
— Сахару в нем много было?
— Кила три!
— Немало!
— По нонешним временам — клад.
— Откуда ж она его добыла, этот клад?
— Говорит, с прежних времен хранила.
— А вы верите?
Парень подумал, посмотрел на Гуляева, отвел глаза:
— Нюрка, она девка-то ничего, своя. Почему ж не верить?
— Скажите, а что за знакомства у нее?
— У Нюрки? — парень рассмеялся. — Ну, я вот — знакомство. Еще наши парняги…
— А кроме?
Парень посмотрел на Верку. Та вмешалась:
— Выкладывай, Вань. Милиция знает, зачем ей это надо. Давай, как на ячейке. Крой.
— Нюрка — она у нас лихая, — сказал Панфилов с некоторым усилием, так навроде в доску своя, но есть у ей один изъян. — Он остановился и снова взглянул на Верку. Та тоже пристально и настороженно глядела на него. — В общем, значит, так! — решительно рубанул Панфилов рукой по воздуху. — Она, понимаешь, с блатными шьется. Тут такое дело. Ребенок-то у нее, он при прошлом режиме еще сработан. Был у нас в городе Фитиль, не слыхали?
Гуляев покачал головой.
— Сперва был, как все, потом подался в Харьков, еще огольцом, а потом уж наезжал в своем шарабане. В большие люди пробился. Говорили — шпаной заправлял. Вот от него Нюрка пацана-то и нагуляла. Перед самой революцией накрыла его полиция. А потом вроде мелькал он в городе. И главно, стали к Нюрке ходить разные налетчики… И всех она принимает. Одно время перевелись они тут, а вот опять, значит, появились.
— А Фитиль?
— Про Фитиля ничего не знаю.
— Ясно, — сказал Гуляев. — Вера, могла бы ты помочь мне в одном деле?
— Если общественное, помогу, — сказала Верка.
— Будь спокойна — не личное. А вы, товарищ? — он посмотрел на Панфилова.
— Раз Верка с вами, я тоже.
— Мне надо, чтобы вы ввели меня к Власенко. А потом придется, возможно, провести и обыск.
Панфилов помрачнел:
— На такие дела я не гожусь. Живу рядом, шабёр. А тут — обыск…