Кайзеровский агент все чаще ловил себя на мысли, что настолько врос в Россию, что эта страна стала ему нравиться, и порой создавалось впечатление: он не во враждебной среде, полной опасности, а у себя в Германии, в привычной домашней обстановке. Двойник знал, что эта забывчивость чревата провалом, но, с другой стороны, это помогало быть естественным в поведении, то есть освободиться от железного обруча напряжения, сдавливающего голову, свободу мышления, трезвого анализа ситуации. Он знал, что опытные агенты оступаются чаще всего не на гололедице сложнейших ситуаций, а на пустяках, на случайных, как говорится, банановых корках, как, например, получилось у него с дворником-осведомителем.
Сказочные рождественские праздники, Новый год, ресторан «Астория» — все это, канув в небытие, превратилось в прекрасный сон. И больше, судя по всему, никогда не повторится. Через какие-то полгода все эти прекрасные события унеслись за тридевять земель, за бесконечный, реально не досягаемый сознанием отрезок времени, будто все это произошло на другой планете. И вот теперь, к великому своему сожалению, он, Хаген, считавшийся восходящей звездой германского разведывательного небосвода, упал оттуда в июле четырнадцатого года и сгорел, как метеорит, — правда, не совсем. Так он и оказался в Казани, где вероятность повстречать Своих петербургских знакомых была ничтожно мала, как мала и вероятность нового взлета на прежнюю орбиту сладкой жизни, не говоря уж о прежней славе.
Здесь, в Казанской губернии, был он вроде шестерки — так называют в уголовном мире самых ничтожных мелких людишек в преступной иерархии. Глупый провал, усугубленный еще тем, что не выполнил в общем-то не трудное задание своего шефа Свифта, отчего, как утверждал резидент, по его, Двойника, вине погиб тогда связник, а сам Свифт был ранен и едва сумел скрыться, — низвел кайзеровского агента Хагена до заурядного шпиона со скверной репутацией. Двойник знал, что в разведках мира, а германская не была исключением, как только нелегальный агент навлекал на себя малейшее подозрение в неблагонадежности, — тотчас попадал под плотную опеку соглядатаев до тех пор, пока он не докажет, что какая-то неудача, связанная с ним, была лишь случайностью либо произошла не по злому умыслу. И если ему не удастся избавиться от черного ворона подозрения, витавшего над ним, то вскоре настоящий ворон прилетит клевать его глаза из мертвой головы. Но Хаген был уверен, что все обойдется для него хорошо.
По прибытии в Казань Двойник явился на Евангелистскую площадь, где находился фирменный магазин по продаже швейных машинок «Зингер». Глава магазина Иохим Тенцер не мешкая заявил:
— Будете представлять нашу фирму, наш магазин в Чи́стополе. Это будет ваша официальная крыша. Но основная работа в Казани. — Он положил перед Двойником листок папиросной бумаги. — Здесь инструкции по связи.
Прибывший агент прекрасно знал, что фирма «Зингер», процветавшая в России не один десяток лет продажей швейных машинок, была лишь ширмой разветвленнейшей германской агентурной сети, занимавшейся сбором военной, политической и экономической информации. Компания «Зингер» продавала населению высококачественную продукцию в долгосрочный кредит, и поэтому швейные машинки пользовались большим спросом у населения во всех концах огромной Российской империи. И это давало возможность германской разведке проникать в самые глухие уголки страны. Но компания «Зингер» несла при этом убытки, потому как машинки продавались по дешевке. Убытки фирмы компенсировал Германский генеральный штаб из фонда разведки.
С началом первой мировой войны руководство этой фирмы быстренько объявило о своей принадлежности Соединенным Штатам Америки. Но то был такой финт, который мог претендовать разве на дырявый фиговый листок, но не на солидную ширму, а посему этот ход нисколько не оттянул время смертельного удара русской военной контрразведки по этой конторе. Чувствуя собственную уязвимость после начала войны, заведующий магазином Тенцер предупредил Двойника:
— Если, паче чаяния, контрразведка прихлопнет нашу контору — будешь подчиняться Черной вдове. — Еле слышно говоривший Тенцер перешел на шепот. — Это наша хозяйка здесь. Черная вдова шутить не любит, тем более не прощает малейшего невыполнения ее приказа. Словом, нрав у нее крутой. Имейте это в виду.
Двойник раскрыл было уже рот, чтоб спросить его: резидент мужчина или женщина? Но вовремя спохватился: не принято в таких случаях задавать вопросы. «Если надо — сам скажет. А то подумает еще бог знает что. И так на подозрении. Ну да, потому и не раскрывает шефа, что не очень-то доверяют, — смекнул он. — Ну да ладно, переживу. Видимо, все же опасаются не за благонадежность, а за очередной ляп, который может принести на черных крыльях погибель им, не говоря уже обо мне».
«…Крутой нрав у шефа… — мысленно повторил он слова завмага. — Это в нашем деле равноценно тому, как жить в одной комнате с питоном — не знаешь, в какую минуту он тебя обовьет смертельными кольцами, чтобы проглотить. Видимо, не случайно у него и кличка живоглотистого паука». И Двойнику стало не по себе. Он нутром почуял — главная опасность для него не русская контрразведка, а Черная вдова. И ему стало невыносимо жутко. Но когда агент оказался в уездном городишке на Каме, это состояние несколько притупилось. Вместо животного страха стали вползать в него гадкими навозными червяками тоска и дикая депрессия, от которых тошнило. Конечно, слишком был разительный контраст между столицей империи Петербургом и уездным заштатным Чистополем.
Вот и не верь в судьбу-злодейку, размышлял он все чаще. Она всегда особенно зорко следит за тем, чтобы соблюдалось вселенское равновесие: за белокрылым взлетом посылает на черных, мерзких, как у летучей мыши, перепонках падение; за светлой радостью — темную печаль и горе; за ангелом — сатану ненависти, рождающегося в страшной тьме переживаний, или подпустит отвратную холодную жабу равнодушия. Что только эта судьба, словно пьяная сумасбродная, всесильная повелительница, не вытворяет с людьми!
Эта мысль о судьбе как тупая пила кромсала его самолюбие. А внутренний голос настойчиво говорил ему: «А все-таки судьба — это картина человеческой жизни, которую пишут его ум и характер в рамках случайностей. Вот так-то, миленький Герхард. И пеняй в основном на свой ум и характер. И места во всей этой истории господину случаю почти не остается».
Глава II
Вскоре после начала войны Двойнику поступил от Тендера приказ: дать исчерпывающую информацию о чи́стопольской школе прапорщиков, вплоть до поименного списка руководства. В дальнейшем предписывалось сосредоточить основное внимание на сборе сведений военного характера и на определении объектов, на которых следует провести диверсионные акции. Кайзеровский агент был готов выпрыгнуть из штанов от усердия при выполнении приказов, лишь бы исправить худое мнение о себе грозного начальства. Частенько ему давали поручения подобного рода и по военным объектам в Казани. Все шло своим чередом. Но однажды к нему в Чистополь нежданно-негаданно явился сам Тенцер и раздраженно поведал, что Петроградская военная контрразведка порешила прихлопнуть компанию «Зингер», обвинив ее в шпионаже в пользу Германии.
— Не сегодня завтра контрразведка Казанского военного округа проведет эту акцию здесь, — продолжал скороговоркой Тенцер. — Уже поступил приказ из Петербурга.
Двойник понял: в штабе военного округа у Тенцера есть свой человек.
— Документы о сотрудниках моего магазина я уничтожил. Так что когда нагрянут архангелы из контрразведки, — он посмотрел на часы, — хотя уже нагрянули ко мне на Евангелистскую, то там, кроме кота Маркиза, никакой другой живности не обнаружат. Не говоря уже о документах. Потому предупредите агентов, чтоб больше носа не казали в наш бывший магазин. И в первую очередь начните с Выкидника. Он, кажется, обслуживает, вернее обслуживал, такие крупные села в уезде, как Каргали, Чалэбаши, Шахмай…
— О! У вас отличная память, — польстил шефу Двойник. — Даже трудные татарские названия помните. Надо же…
Тендер, уже успокоившись, снисходительно усмехнулся:
— Работать всерьез у противника и не знать местного национального языка — это нонсенс. Шансов выжить, не говоря уже о победе, больше у того, кто может найти общий язык в любом национальном уголке. Не знающий язык — это чужак, можно сказать, с порога, с калитки и даже с границы села. Не зря же Маркс (сразу оговорюсь, что я не разделяю его учения) подчеркивал: «Kentnis eine fremdesprache ist eine Vaffe im Kemfe des leibens».[114]
И прежде чем ехать сюда, я изучил, кроме русского, татарский язык. Благодаря ему я свой человек у башкир, у них с татарами общий язык. Я хорошо понимаю и многие другие тюркские языки: казахский, узбекский, азербайджанский, балкарский, киргизский и так далее. Я уже не говорю, насколько быстрее могу собрать нужную информацию в сравнении с тем, кто ни бе ни ме в местном языке.
Бывший завмаг вытащил из брючного кармана пистолет, достал из ствола обрывок папиросной бумаги, положил на стол и прикрыл ладонью.
— Начальники, которые не знают местного языка, естественно, отдаляются от населения. Незнание национальной культуры, традиций восполняется высокомерием и презрением. И это презрение, пренебрежение к местному люду передается не только подчиненным, но и их челяди, разным прихлебателям. А от них подрастающему поколению. Вот и образуется глубочайший ров между народами. И это отчуждение мы должны использовать. Пока курится хоть слабый дымок шовинистического высокомерия, будет полыхать и огонь национального самосохранения, самозащиты местного населения. А это значит, что первые будут обвинять вторых в национализме, хотя и провоцируют его сами, а вторые будут винить первых в шовинизме. Обе стороны недовольны друг другом. Вот на этом-то стыке, на этом болевом шве, который и знаменует взаимоотношения между нациями, и надо процветать, как на неисчерпаемо благодатной почве. Всегда можно найти поддержку. А эти противоречия пустили глубокие корни во всех областях, даже в исторической науке. Вон что пишет профессор Ключевский — а ведь это образованный человек и вроде не лишенный общей культуры — в своих сочинениях по истории, когда касается малых народов: они-де туземцы. Туда, в эту темную туземную яму сваливает, как мусор, и народы с древней культурой, в том числе и финнов. Вот вам образчик стереотипа мышления, порожденный высокомерием, чувством превосходства, которое ему вдолбили, еще когда он ползал на четвереньках. Можно представить, как въелась в поры интеллигенции грязь высокомери