— Я поняла, папочка, — сказала Айпарча и, взглянув на мать, пододвинулась к ней. Видя слезы матери, сама не выдержала — расплакалась.
— Ладно. Поплачьте, — сказал Рамазанбай хмурясь и тяжело поднялся. — Я схожу к Эргашу-наезднику.
— Энвер-паша?.. — Курбан уставился на Арсланова. Он только что пришел, еще не отдышался после быстрой ходьбы. — Слышал о нем, — сказал он, хитро улыбаясь. — От вас… В тюрьме. В вашей беседе с Пулатходжаевым!
Арсланов растерялся. Так это было неожиданно.
— Постой, постой! Почему же я не видел тебя? Ах да, было темно!.. А память у тебя хорошая!
Курбан смотрел отрешенно. В памяти ожил ненавистный, не раскрывший своих тайн грязный зиндан. Черное, черное время…
…Открылась дверь — свет на мгновение ослепил узников. Как обычно, просунул голову тюремщик, оглядел всех. Потом, обернувшись, что-то сказал. В камеру вошли два человека. Один из них одет щеголевато: шапка чакмони, халат из адраса. Переступив через порог, остановились. Байвачча крикнул тюремщику:
— Ну, быстрее!
Тюремщик, что-то невнятно бормоча себе под нос, поспешно запер дверь. Некоторое время вошедшие тихо переговаривались между собой. Затем байвачча зажег спичку. Держа ее на вытянутой руке, огляделся. Они подошли к циновке, нагнулись, рассмотрели пятна на ней и отошли в сторону. Огонек погас. Один из тех, кто вошел, судорожно вздохнул, другой выругался. Потом обратился ко всем:
— Эй, кто из вас хочет заработать и унести ноги из этой дыры? Донеси его величеству: скоро он слетит с трона! Ну — кто? Не бойся, тебя выпустят!
В ответ ни звука.
Курбан подумал: эти двое — наверняка из «молодых бухарцев».
— Никто не хочет заработать?! — деланно удивился тот.
— Господин, здесь нет доносчиков, — сказал Курбан.
— Что ж, пусть вам будет хуже! — Засмеялся. Его смех показался истерическим.
В камере снова воцарилась тишина. Наверное, не один Курбан подумал тогда, что эти богачи сами могли быть доносчиками.
Молодые люди продолжали переглядываться между собой. Курбан плохо слышал и, конечно же, не понимал, о чем идет речь.
— Поедете в Ташкент?
— Да… В Стамбуле делать нечего! — Это — щеголь, — Никакой! Давно пора всадить пулю в его медный лоб. — Товарищ что-то сказал. Похоже, возражал. В ответ ворчливо: — Правда… Э, Алимджан, нет у нас Энверов!
Товарищ одобрительно поддакнул.
Что понял Курбан из этого разговора? Разве только то, что щеголя зовут Усманом, а его товарища Алимджаном. Не много.
Лучи света, проникавшие через щели двери, погасли. В темноте тихо приоткрылась дверь. Надзиратель негромко позвал:
— Усманходжа!
Оба поспешно вышли. Дверь опять закрылась. Звуки шагов отдалились, затихли. Опять черно вокруг.
— Ну вот, ушли! — сказал сосед Курбана. — Дали взятку тюремщику — и на воле! Видишь, какая сила у денег, сынок?.. Я знаю этого байваччу. Один из бухарских богатеев, сын известного Пулатходжибая! Вот у кого сила!
…Курбан усилием воли словно отстранился от воспоминаний.
— Тогда я впервые услышал имя Энвера-паши. Выйдя из тюрьмы, еще раза три слышал, но говорили о нем как об ушедшем из жизни…
— Вот он самый, «ушедший»… сейчас в Восточной Бухаре! — сказал Арсланов.
Он насыпал табаку на кусочек бумаги, взятой из кисета, свернул «козью ножку» и, прикурив от свечи, сказал:
— До того, как ты уйдешь, я буду постоянно информировать тебя об оперативной обстановке. Для размышлений. Так вот, слушай. У эмира были советники?
— Были.
— Кто, по-твоему, должен быть у командующего исламской армией главным советником? Не кто — какой?
— Ну… должно быть влиятельное духовное лицо. Достаточно авторитетный человек.
— Правильно. Влиятельный и авторитетный человек, способный не только уговорить народ, но и припугнуть именем бога некоторых волостных правителей. Правильно?
Курбан утвердительно кивнул.
— Советник Ибрагимбека… — подсказывающе начал Арсланов…
— Ишан Судур? — догадался Курбан.
— Он! Он самый… Главный советник Энвера-паши и Ибрагимбека — ишан Судур!
— Объявился, значит, хазрат!
Арсланов глубоко вдохнул табачный дым, закашлялся.
— Недавно был у Куйбышева. Послушай, что он сказал.
«Ликвидировать басмачей — дело трудное. Очень трудное. Но это дело решается боем, а бой всегда скоротечен. Труднее — донести до народа идеи революции, растолковать сущность Советской власти. Это потребует не только знаний, но и времени, терпения… Вот так-то…»
— Засиделся я здесь, — нервно передернулся Курбан. — Пора бы уже…
— Час близок, — раздумчиво повторил Арсланов. — Но пока не пробил. Овладевай всеми видами иностранного оружия, какие есть в полку. Накапливай информацию из Кукташа, тщательно продумывай все, все… Василий Васильевич сообщил: теперь скоро. Провожать приедет Аркадий Иванович. Готовься.
Вокруг костра было человек десять бойцов — одни сидели на длинных чурбаках, другие — на корточках.
— Всем — здравствуйте! — сказал Курбан подойдя.
Ему ответили дружно и нестройно.
Виктор протянул котелок:
— В котле шурпа осталась, поешь.
На дне казана жирная, с тыквой кашица. Наложил, поел. Бойцы сидели молча, грелись. Курбан сполоснул котелок в арыке и, возвращая его, спросил у Виктора:
— Что это ты скалишься? Будто знаешь про меня такое, чего я и сам не знаю.
Виктор повернулся к дувалу байского дома.
— Вон оттуда пару раз ханум выглядывала… И слуга глаза на нас пялит. Не тебя ли высматривают, а?
— Да брось ты! — отмахнулся Курбан. Но заметил Виктор (или показалось?) — в лицо плеснуло румянцем.
— Бросил. Слышь, Курбан, расскажи об Ялангтаге. Они вот интересуются, — кивнул на бойцов.
— Ладно. Переводи. — И повел неторопливый рассказ.
— Вот что это за святое место, — сказал в заключение. — Не зря называют Лысой горой. С ее середины и выше даже трава чайир, кошачья лапка, не растет. Только щебень шуршит. Наступишь — поскользнешься. Поскальзываться не надо: высоко, внизу камни…
Из штаба пришел комвзвода Семен Медведев, отличавшийся строгостью:
— Отбой! Что вы на самом деле!.. Утром рано вставать! Всем — спать! — скомандовал он.
Бойцы повскакивали с мест. Курбан тоже поднялся по привычке, но тут же подумал: что случится, если ненадолго остаться возле костерка? Скоро уходить. Кто знает, что там ждет!.. Остался. Палкой расшуровал угли.
Послышалось кошачье мяуканье. Из темноты возникло что-то неясное, похожее на огородное пугало. Курбан вскочил.
— Я, я! Не бойтесь!
Курбана покоробило: Намаз.
— Что тебе? Подойди ближе! — приказал он.
— Умоляю. Потише!..
«Она послала?» — подумал Курбан.
— Вас… — Намаз, присев на корточки рядом с ним, показал на опушку сада. — Вас будут ждать.
— Кто… будет ждать? — Он ещё не верил.
— Вай… Айпарча же!
— Где?
— Возле сухой вишни…
Курбан видел ту вишню. Бойцы хотели притащить ее на дрова, но Курбан убедил их не трогать, потому что вишня лежала на том берегу арыка — на земле бая. Была бы она на этой стороне — в вакуфном саду, другой разговор: этот сад, принадлежавший мечети, объявлен народной собственностью.
— Ладно, — сказал нарочито лениво, словно делая одолжение.
Намаз бесшумно исчез.
Айпарча, словно боясь быть замеченной, стояла за маленькой полуприкрытой дверью, наблюдала в щель. Прижав руку к груди, — сердце сильно стучало, — заметалась: «О аллах, не дай мне осрамиться!.. Не надо мне идти к нему!» Шало метались мысли — а сама, не замечая того, уже шла по саду.
На другой стороне арыка заметила черный силуэт. «Он! Зачем я позвала его? Чтобы надо мной посмеялся?.. — И вдруг повеселела. — А что если я вышла к нему просто так, посидеть и поболтать о всякой всячине. Пускай для них он — красный аскер… Для меня он — ученик хазрата!..»
…Курбан наблюдал за девушкой. Вот она, тяжело дыша, прижав руки к груди, подошла к орешине. В нерешительности остановилась перед арыком. Перешагнет? Нет… А тогда, днем, показалась такой смелой!
— Может, вы перейдете на эту сторону? — неожиданно умоляюще прозвучал ее голос.
Курбан вздрогнул. Это — ему. Это — она, Айпарча, зовет его! Перепрыгнул через арык, остановился возле девушки.
— Приветствую вас, — нарочито весело поздоровался он. — Вы меня звали? Вот… пришел…
— Да! — ответила Айпарча. — Я позвала. Зачем?.. Вы ведь бывали в Бухаре… Вы — красный аскер! Я ничего не могу понять… Я хочу понять…
— Был, — холодно перебил Курбан ее лепет. — Много чего произошло в Бухаре. Но как вам это понять… — Вовремя одернул себя: да ну, где уж ей, выросшей в доме бая…
— Говорите! — теперь уже Айпарча перебила его. В ее голосе угадывалось больше чем простое любопытство — искренность и нетерпение.
— Хорошенькое место для такой беседы, — стоя над арыком, сказал Курбан с нервной усмешкой. — Пойдемте под орешину, там костер. — Угадав, что девушка заколебалась и потому медлит с ответом, весело напомнил: — Ведь вы любите эту орешину… — И неожиданно для нее признался: — Я, когда был мальчишкой, любил бродить возле орешин. Страшно — и хорошо!..
Она молчала.
— Ну как? — напомнил Курбан. — Если не хотите…
— Нет, нет, — поспешно сказала Айпарча. — Напротив… А там… тепло?
Услышав это, совсем девчачье, Курбан ощутил, как темно вокруг и морозно и как трудно девушке сделать шаг к нему. Не холод — нервная дрожь от сознания недозволенности того, что она делает, била тело девушки, ей было тревожно, ей было страшно. Но еще страшнее было от того, что их встреча может прерваться, как сон.
Он протянул руку, предлагая ей опору, но Айпарча сама легко перепрыгнула через арык и, не приостановившись, пошла на зыбкий свет костра.
— Здесь скользко, — предупреждал Курбан. — Лучше обойти левее. — Голос звучал спокойно, вроде бы равнодушно, но Айпарче были приятны внимание, забота о ней, и она послушно следовала его советам.