— Я не понял твоего вопроса, — сказал хазрат, подавшись вперед. — Я, кажется, знаю тебя?
— Я — Азим-суфи из Караултепе, таксыр! Если вы раздадите байские земли и воду беднякам, не будут ли баи в обиде? Уже сейчас многие из них дуются…
Ишан Судур многозначительно помолчал.
— Я говорю с вами, люди, но слова мои — не проповедь. Это разговор с вами, это доверительная беседа. Я хочу, чтобы вы сами задумались над вопросами… трудными вопросами… Азим-суфи, тебя тревожит: не будут ли баи обижены… Хвала тебе: ты думаешь о других. А скажи ты, скажите вы, люди, слушающие меня: откуда у Советской власти та земля, которую красные так щедро раздают бедным, завоевывая их души? Может быть, русские привезли ее сюда в мешках? Может быть, они и воду привезли в бочках и теперь раздают ее? Нет! Они отнимают землю! Они поворачивают течение реки на чужое поле! Они все перемешали, внося смуту в душу людей! Бутам, ты понимаешь меня?
— Понимаю, понимаю, — закивал Азим-суфи. — Одного не понимаю: у кого будут отнимать то, что вы тут пообещали. Может быть, лучше… Чтобы после не обижались, отдать, пока не отняли…
— Вот и ответ! — подхватил хазрат. — Отдавать — это великое деяние! Представь себе, у тебя отняли домбру и отдали ее другому — ты не будешь обижен? Но если ты сам… отдашь. Это я так, для примера! И разве сами баи, уважаемые люди, не делятся с народом последним, что имеют? Разве не на их деньги куплено оружие для воинов ислама? Не их зерно?.. Не их отары и табуны?.. — Голос хазрата терялся в гомоне людей. — Верно я говорю, великий паша? — обратился ишан Судур к Энверу-паше. Тот кивнул. — Все наши меры одобрены его величеством эмиром, который в этих вопросах предоставил широкие полномочия великому паше! — Ишан Судур разозлился на себя: «Хватит! Остановись! Твоим словам не поверят, если ты сам не веришь… А ты — не веришь».
— Понять-то я понял, — повторил Азим-суфи и поскреб затылок. — Однако я… пока не собираюсь никому дарить свою домбру. Потому что она у меня одна! А что я без нее? Без нее нет песен. А без песен — что за жизнь?..
Раздался хохот.
«Все пошло прахом!» — горько подумал ишан Судур, видя перед собой смеющиеся лица и… спины. Да, люди расходились!.. Что из сказанного запало им в душу?..
Курбан, где Курбан?
А, вот он, Курбан, на коне возле арбы старой Тиник. Опять он там…
— Сынок! — позвал хазрат.
— Пир мой! — Курбан спешился, замер в почтительном поклоне.
Ишан Судур, вцепившись в локоть Курбана, повлек его за собой.
Муэдзин неожиданным для его роста громким басом крикнул:
— Люди!..
Расходившиеся остановились.
— Люди! — повторил за ним ишан Судур. — Эй, Азим-суфи! Повернитесь сюда!.. Посмотрите — кто рядом со мной? Узнаете?.. Кто бывал в Байсуне, Бухаре, не может не узнать его… Он мой ученик, моя надежда, он впитал в себя все, чем я делился с ним годы и годы… Он жил в Бухаре, но когда начались беспорядки, он сидел в зиндане, потом попал к кизил-аскерам! Год был среди них… Целый год! И вот — пришел в Кукташ!.. Вот кто расскажет вам, что такое Советская власть! — Ишан Судур всмотрелся в побледневшее лицо Курбана. — Не робей, сыпок! Вот и пришел твой час, великий час! Покажи себя… Ты говори — я услышу. Я только на минуту, что-то там, у матушки Тиник… Меня зовут…
То, что люди столпились возле арбы и о чем-то возбужденно говорили, размахивали руками и поглядывали в ту сторону, где находился хазрат, еще не значило, что зовут его. Но он поспешил.
А там и в самом деле страсти накалились.
— Что он там говорит? — громко возмущалась вдова. — Что — я отдам все, что имею, им?.. Чтобы они, эти бездельники, все сожрали, а мне что — по миру идти?.. Я за сыном — а где он?.. Где?! Я думала, ему нужна мать, а этот говорит: они сами отдадут все им.
Злость сотрясала это хилое, немощное тело.
— Я хочу остаться здесь! — неожиданно заявила Айпарча.
Старая Тиник выпучила глаза, задышала, не находя слов.
— Да ты в своем уме?.. Столько мужчин глазеют на тебя! О, хазрат! — возликовала она, увидев подходящего ишана Судура. — Вот… хочет остаться здесь…
— Я остаюсь! — твердила Айпарча.
— Останешься? Ты?.. Я спасла тебя от Джаббара Кенагаса! Ты моя!
— Нет, матушка, — спокойно отвечала Айпарча. — Я дочь своих родителей!
— Во-о-он как! — рассмеялась старуха. — Говоришь, есть родители? И ты уверена, что они не отказались от тебя!
— От меня? Но почему? За что?..
— Кому нужна девчонка, которую украл басмач?
— Полегче-полегче, мамаша! — хмуро бросил Турсун-охотник.
— Ты-то что лезешь? — огрызнулась та.
— Я сказал: ти-хо… За нее теперь я в ответе.
— Говорите, шейх! — прошептал муэдзин.
Курбан посмотрел на него. Улыбнулся растерянно. Он еще никогда не выходил вот так… Смотрел в толпу. Видел своих, вот они — Усман-сапожник, Хуррам-аксакал, Норхураз.
— Да, Азим-суфи! — сказал Курбан. — Мы все говорим, говорим… Спойте песню! Пусть люди послушают… В тяжелую минуту она придает человеку силы. А поговорим потом, успеем, — Курбан долгим взглядом посмотрел в сторону, где стояла Айпарча, в толпе окруживших ее мужчин. Казалось, он угадывал, о чем там теперь разговор. И Азим-суфи проследил за его взглядом.
— Ну, что же, споем, коль надо петь! — сказал он и выбрался из толпы. Взял в руки домбру. Поднял ее, наклонив голову, настроил. — Жаль, не услышит меня одна девушка… — сказал он. — Это ничего! Я спою о том, о чем молчит эта девушка. Слушайте.
Я потеряла тебя. Ты потерял меня.
Что же осталось у нас от того, чем мы жили?
Красный цветок,
Алый цветок. Ты помнишь, мы им дорожили!
Красный цветок,
Алый цветок — как отблеск огня…
Он теперь в руке у меня,
Он на ладони твоей, единственный мой, мой
Любимый…
— Ты чего? — тихо спросил он, еще перебирая струны. — Что шмыгаешь носом? — спрашивал Усмана-сапожника, не показывая своим видом, к кому обращается. — Красивая песня?
— Красивая песня! — тихо ответил Усман. — Ты думаешь, он понял… про цветок? Если нет — вот, смотри! — он показал ладонь, залитую кровью. Сжал нож, подержал…
— Дурак! — негромко выкрикнул Азим-суфи.
— Я покажу ему… Только бы посмотрел и увидел… Он поймет!.. Красный цветок!..
— Его бы чалмой перевязать теперь твою руку…
И Курбан, словно услышав этот шепот, сорвал с головы чалму.
Курбан нашел взглядом Хуррама-аксакала.
— Как поживаете, досточтимый Хуррам? — весело поинтересовался он. — Сайбуй на месте?
— Слава богу, на месте! — растерянно проговорил Хуррам.
— Никто не беспокоит?
— Нет, таксыр. Пока все спокойно.
Неожиданно совсем близко от себя Курбан увидел Усмана-сапожника.
— О, Усман-сапожник, это вы?
— Я, я! — сердито зашептал Усман, глядя на Курбана, предваряя его вопросы. — Я вот… пришел сюда к вам, — Взглядом спрашивал: вы меня поняли? Ведь нам поручено передать вам приказ: все, немедленное возвращение…
— Там все живы-здоровы?
— Слава аллаху.
— Карима Рахмана, случаем, не встречали?
Усман-сапожник бестолково закивал.
— Прекрасно! — Курбан распрямился, вдохнул полной грудью. В противоположном конце площади открылись ворота большого дома, показалась женщина. Матушка Тиник горячо говорила что-то, размахивая руками.
Все стоявшие на площади повернулись в ту сторону, куда смотрел Курбан. Старуха пыталась взобраться на арбу. Подбежал Кулмат и упал на колени. Тиник, поставив ноги на его спину, наконец вскарабкалась на арбу.
Из ворот вышел ишан Судур, вслед за ним Энвер-паша и Али Ризо. Остановившись, они вели негромкий разговор. Было похоже — они разойдутся в разные стороны…
Арба повернула к мечети. Ее окружила охрана, сопровождавшая караван.
Люди стояли молча, словно бы понимая: не надо мешать этой тишине, тишине прощания.
Взглядом следили за тем, как идут, идут в сторону айвана, медленно приближаются трое: девушка, она вся в белом, с ней рядом, тоже в белом — хазрат, и в двух шагах позади Турсун-охотник.
Остановились.
Ишан Судур смотрел на Курбана. Тому показалось: зовет.
Курбан спрыгнул с айвана, подошел к хазрату, приложив подол его халата к глазам, поднял голову.
— Пир мой! Снова в далекий путь?..
— Что делать! — вздохнул ишан Судур и, нагнувшись, положил руку на плечо Курбана, поцеловал его в лоб. По тому, как прикоснулся губами хазрат, как весь сжался, как задрожали его плечи, Курбан понял, что это прощание навсегда.
— Доброго пути, учитель! — тихо сказал Курбан.
— Мы скоро встретимся.
«Где?»
Ишан Судур отошел. Нукеры помогли ему подняться в седло. Он держался в седле прямо, пока его видели люди, но вот сгорбился. Стал похож на беспокойного странника, безродного дервиша, кочующего по огромной земле, где много горя и нет уголка, где бы еще сохранился покой, как снег в тени… Нет, весна… Всюду весна… И нет покоя…
Курбан поднялся на айван, оглядел площадь. Нукеры по-прежнему окружали большую толпу, их человек тридцать-сорок. Посмотрел по сторонам: «Куда делся Гуппанбай?.. Ушел… Нет и Бартинца Мухиддина». Рядом с Али Ризо — муэдзин и с десяток турок. Тонготара нет. Он с Ибрагимбеком.
«Ты смотри на них, — сказал себе Курбан. — Вон они: Турсун-охотник, Норхураз, Усман-сапожник, Азим-суфи… Вон они — простые люди, кто хочет знать правду о новой жизни и кто не пойдет за басмачами…»
— Джигиты, — обратился он к нукерам, окружившим площадь. — Кого вы держите сейчас, будто под стражей? Трудовой люд, дехкан и чабанов, братьев своих?! Сойдите с коней! Слушайте меня, люди! Вы пришли сюда, чтобы услышать слова правды — и вы услышите их! Хуррам-аксакал, ответил вам на вопрос ишан Судур? Верно он сказал: эмиру и тем, кто теперь здесь вместо него, — Энверу-паше и Ибрагимбеку — обещано многое: вон они, храбрые воины вам в помощь, — мотнул Курбан головой в сторону турок, — и движутся по степи новые и новые караваны с оружием. Только почему-то забыли сказать вам, из чьих рук эта помощь! Не назвали чужими этих людей — турок да англичан! Верно сказал ишан Судур: не бывает так, чтобы давали и не думали о своей выгоде! За что же нам такие подарки? Берите в руки английск