Пора было убирать бумаги. Гаврила Максимович делал это не без удовольствия. Даже если на столе была совсем маленькая стопка, он все равно выдвигал один за другим массивные ящики и медленно рассовывал туда листки, испещренные его четким убористым почерком. Во время этой процедуры он в который уж раз испытывал прочность хитроумных замков и замочков, которые в изобилии украшали изделие прошлого столетия.
Стол черного дерева был достопримечательностью замызганного кабинетика управделами Пятигорского Совнархоза и достался Зуйко в наследство от прежнего хозяина особняка. Громадные тумбы покоились на резных львиных лапах, а вместо ручек на ящиках тускло поблескивали латунные морды зверей с кольцами в зубах.
При всей своей нелепости рабочее место управделами выглядело довольно внушительно. Сослуживцы в шутку окрестили его кабинет «тронным залом», хотя никакого намека на трон или даже завалящее кресло здесь не было, а восседал Гаврила Максимович на самом заурядном, грубо сколоченном и некрашеном табурете.
Скрипнув последний раз сиденьем, Зуйко намеревался уже подняться, как вдруг услыхал у самой двери частые и четкие шаги, а затем короткий, требовательный стук.
«Принесла кого-то нелегкая», — подумал Зуйко и, с досадой выдвинув самый большой ящик, уткнулся в него, показывая необычайную занятость, и сухо разрешил:
— Войдите!
— Добрый день! Могу я видеть Гаврилу Максимовича Зуйко? — раздался мягкий женский голос.
Зуйко замер на мгновение, и от бумаг оторвался уже энергичный человек с приятной улыбкой. Все его круглое, тронутое оспой лицо выражало радушие и любезность.
— Здравствуйте. Я Зуйко. Прошу вас — Он галантно предложил посетительнице единственный колченогий стул у оконца и успел окинуть ее опытным глазом от макушки до новеньких черных сапожек. — Чем могу служить?
— Я приехала вчера, но не могла сразу явиться к вам, — медленно проговорила молодая женщина, легко и непринужденно опустившись на стул.
Строгая белая блузка, которая выглядывала из-под меховой горжетки, выгодно оттеняла смуглый румянец ее щек. Темно-русая коса, вопреки модным стрижкам, венчала голову роскошной короной и чуть оттягивала затылок, что делало осанку женщины грациозной и несколько надменной. Но самыми удивительными были ее глаза: громадные, серые и холодные. Они сразу брали собеседника в плен, изучали его пристально и беззастенчиво.
«Хороша бестия», — отметил про себя Зуйко, пока гостья доставала из черной лакированной сумочки сложенный вдвое листок.
— Привезла вам поклон от Чеботарева.
Зуйко вздрогнул, но тут же взял себя в руки и радостно забалагурил:
— А-а, друг Тимоша вспомнил наконец. Что же вы сразу не сказали? Как добрались до нас? Как устроились?
Разворачивая листок, он словно невзначай встал из-за стола, подошел к двери и прикрыл ее плотнее. Гостья усмехнулась, заметив его тревогу:
— Добралась хорошо, документы у меня настоящие. Устроилась пока в Малеевских номерах по Армянской улице.
Зуйко быстро пробежал глазами короткие торопливые строки:
«Дорогой Гавриил Максимович! Живу у своих, не жалуюсь. Прибывайте в гости. Хоть и небогато, но встретить сумеем. У родственников семья большая, только живут не вместе, часто ссорятся. А так все хорошо…»
Сердце взбудораженно колотнулось: «Так, так! Значит, с Кизляром теперь связь прочная, а через него и с Грозным… Ждет указаний… Оружия там мало, как и у нас, и та же беда — разрозненность и разобщенность мелких отрядов в окрестностях…»
И он уже спокойно дочитал до конца:
«Убедительно прошу вас, Гавриил Максимович, помочь в устройстве свояченице моей Анне Федоровне, с коей и передаю эту записку».
— Очень рад, очень рад, Анна Федоровна.
— Фальчикова, — представилась гостья.
— Фальчикова? Фамилия ваша мне как будто знакома…
— Вероятно, вам доводилось в прошлом слышать о заместителе председателя Терского войскового круга есауле Фальчикове. Это мой муж… Бывший. — Она усмехнулась.
Зуйко понятливо кивнул.
Тимофей Чеботарев — человек верный, хороший конспиратор. К тому же мужик с заглядом вперед, кого попало рекомендовать не будет. Свояченица, конечно, не жена и не сестра, за них и то в смутную нашу пору не всяк поручится. Но коль Тимоша с ней грамотку прислал, использовать на работе можно. Люди надежные позарез нужны. Уже несколько месяцев, как мы создали свою организацию. А что сделано? Бумажки, листовочки, плакатики… Беззубо! Надо и это, конечно, но главное — укрепление связей с западом и югом, создание отрядов и единой мощной армии. А тут хорошенькая «свояченица» ой как может пригодиться! Бравые атаманы и полковники на такую наживку клюнут, как пить дать. Однако проверить надо, каково настроение у милейшей Анны Федоровны.
Зуйко пытливо взглянул на Фальчикову:
— Полагаю, Анна Федоровна, что жить вам лучше в каком-нибудь частном пансионате. Это дешевле и удобнее. Да, кстати! На днях у мадам Кордубайловой, где мы с женой снимаем две комнатки, съехала вдова отставного полковника. Отчего бы вам не поселиться на ее месте, если такое жилье вас не шокирует?
— Вдовий кров? — опять усмехнулась Анна. — Что ж, это мне подходит, благодарю. — Глаза ее были так же холодны.
— Вот и чудесно! Сенная площадь, двадцать, дом Кордубайловой. Долго искать не надо. И с работой что-нибудь придумаем. Не сегодня, так завтра. Чем бы вы предпочли заниматься?
— У меня диплом об окончании школы рисования и живописи. Музыкальное образование домашнее, однако недурное.
— Прекрасно! Остается подумать, в какую школу вас определить. Это дело нескольких дней. А сейчас желаю вам понравиться мадам Кордубайловой. Язычок у нее, надо сказать…
— Ничего, — прервала его Фальчикова и поднялась. — Это уже не столь существенно. Искренне признательна вам. До свидания!
— Одну минутку! Не забудьте: мы с вами еще не знакомы.
— Хорошо, если для вас это имеет значение.
— И для вас, — мягко поправил ее управделами.
Фальчикова строго взглянула на него и вышла, не промолвив ни слова.
«Хороша!» — еще раз восхищенно отметил Зуйко. Походив из угла в угол, снова вернулся к своему массивному столу и удовлетворенно задвигал ящиками, мурлыча веселую песенку.
После работы он против обыкновения сразу направился домой. Жена встретила его упреком:
— Что же без обеда?
— Задержался, Зиночка. Дела, — извиняющимся тоном произнес Зуйко. Он видел, что Зинаида чем-то раздражена и с трудом сдерживается.
Она тяжело переносила первые месяцы беременности, дурнела на глазах, готова была вспылить по любому поводу. Муж старался не оставаться с нею долго наедине и всегда ссылался на свою занятость. Зинаиду невнимание его бесило. Разумом она понимала, что придирками и истериками отталкивает мужа, но поделать с собой ничего не могла. И на этот раз она не удовлетворилась его объяснениями.
— Дела, дела, дела… Я жду, волнуюсь, места себе не нахожу. Да что тебе до этого! Кто я для тебя?..
— Ну-ну, Зинуля, — притворно ласково заговорил Зуйко, чувствуя, что назревают слезы. — Что за глупости ты говоришь! Я задержался, но сейчас вот пораньше пришел.
Когда жена чуть успокоилась, мягко выговорил ей:
— Нервы, Зиночка, нервы. Нехорошо. Ты знаешь, я тебя предупреждал: не время сейчас. Выходит, я же и виноват. Извини, но сидеть около тебя я просто не имею права.
— Да-да, я понимаю. Постараюсь сдерживаться, — сникла Зинаида. Она снова взялась за свое вязание и, словно желая сменить тему разговора, сообщила:
— У мадам Кордубайловой новая жилица. Довольно интересная особа.
Муж равнодушно пожал плечами:
«Вот что тебя, голубушка, взвинтило…»
По вечерам все жильцы мадам Кордубайловой собирались за общим столом на чай. Хотя в эту голодную пору понятие «вечерний чай» имело чисто символическое значение, традиции никто не нарушал. Любили затем перекинуться в картишки, обменяться последними городскими новостями, посудачить о ценах на черном рынке.
Во главе стола восседала, как всегда, сама мадам в каком-то невероятного цвета капоте, по обе руки ее — дочь Евдокия с мужем, бывшим подпоручиком, ныне сотрудником отдела снабжения Пятигорского наробраза. Дальше обычно помещались две-три старые девы, почему-то похожие друг на друга, долговязый учитель школы первой ступени, супруги Зуйко и сорокалетняя жена присяжного поверенного, около полугода скрывавшегося в горах.
Все уже были в сборе, когда вошла Анна Фальчикова. И в домашнем платье она отлично выглядела и немедленно привлекла всеобщее внимание. Мадам приветливо улыбнулась ей и представила домочадцам.
— Садитесь, Анна Федоровна. Ваше место будет здесь. — Хозяйка указала на венский стул против Зуйко. Зинаида вспыхнула, встретившись с холодным взглядом новенькой.
Едва досидев до конца чаепития, она быстро вышла из столовой, забежала в комнату и, разрыдавшись, бросилась на кушетку. Гаврила Максимович зашел следом и плотно прикрыл дверь.
— Да что же это, Зинаида? — Он не скрывал своего возмущения. — Ты ведешь себя, как глупая девчонка!
— Почему, почему она посадила ее тут, против тебя? — захлебываясь слезами, выкрикнула Зинаида.
— Господи, я-то здесь при чем?
— Я вижу, она тебе понравилась…
— Ну, знаете! Эт-то уж слишком! — Зуйко выскочил из комнаты и в сердцах хлопнул дверью.
Возвратился он, когда жена уже спала. Преферанс успокоил его, но на душе было смутно. «Как все это некстати сейчас. Жена-истеричка. Ребенок. Приходится нервы трепать по пустякам. А впереди дело большое, игра крупная, прибыльная. Только успеть бы козыри прибрать к рукам». И невольно подумалось, насколько бы легче было вести эту игру, будь рядом такая сильная и гордая натура, какою представлялась ему новая соседка.
Яков Гетманов медленно брел по узкой тропинке мимо облезлой стены военного лазарета. Он все еще не знал, с чего начнет, как поведет себя, разбираясь с жалобой раненых бойцов. Думал, что на месте будет виднее. Установка-то, в общем, ясная: действовать согласно революционной совести. А тут, как назло, ни одного больного вокруг. К начальству идти не хотелось. Начнутся расспросы: кто, зачем, откуда.