— Ну, Ферапонт Иваныч, чисто замаялся я!.. — закричал он Капустину, останавливаясь и снимая шапку: от мокрых волос его шел пар. — Ни взад, ни вперед!
— Вытащить, что ли? — крикнул ему Капустин.
— Да нет, вылезти-то вылезу, а уж за сосной-то вам уж, видно, придется!.. — сказал Силантий и начал выбираться к саням. Вот ведь оказия! — сокрушался он, глядя на свою деревяшку, — ну, кто бы это придумать мог: — из-за деревянной ноги, чтобы такая история! А ведь не будь вас, так мне бы и довелось, пожалуй, без елочки приехать!.. Нате-ка топорик вам, Ферапонт Иваныч.
Капустин взял топор и, наметив сосну, зашагал к ней. В валенках идти было легко, они проваливались неглубоко. Он подошел к сосне. Она была чуть повыше ею. Он принялся рубить. Дело шло плохо. Если бы он смотрел со стороны, как рубит другой, то ему бы казалось, что тут и делать-то нечего — раз, два, и готово. Но сейчас, пока он срубил, он с непривычки сильно устал.
Когда он, отдышавшись немного, посмотрел на лежавшую в снегу сосну, она ему показалась очень плохой, с редкими ветвями.
Он огляделся крупом, ища новую. Но когда он подошел к новой, которая казалось такой пышной и заманчивой издали, то и эта ему не понравилась. Он испортил таким образом, три сосны и остановился на четвертой просто потому, что слишком устал искать.
Когда они выехали из бора, у нею сразу же испортилось настроение. Он долю молчал. Силантий молчал тоже и часто подхлестывал лошадь.
— Да... — сказал, наконец, Капустин, — смотришь на нее издали — хороша, а подойдешь поближе — голая, как скелет!..
— Это вроде, как с человеком, — отозвался Силантий. — Сыздаля глядишь — все хорошо, а поближе подойдешь...
— Так вот, например, капитан твой, — заметил Ферапонт Иванович.
— Да-а... — сказал Силантий, и Ферапонту Ивановичу показалось, что голос Силантия дрогнул. — Но только тут, Ферапонт Иванович, я, можно сказать, возле самою человека денно и нощно был, как с дитем... А вот поди ж ты — предатель отечества оказался!.. А много, я чувствую, огорчений он вам сделал, — сказал Силантий, оборотившись к Ферапонту Ивановичу.
— Да, Силантий, немало... Больно мне, Силантий, за человека больно, .за Россию больно, — воскликнул он, вдруг растравляясь воспоминаниями о Яхонтове... — Ведь, ты что знаешь, Силантий! — продолжал он шепотом, подтянувшись в передок саней. — Разве ты знаешь, что если бы не капитан твой, не предательство его, то, может быть, и звери эти не царствовали бы над нами... Слышишь ты это?!.. — крикнул Ферапонт Иванович.
Силантий молчал. Он совсем теперь перестал править и, опустив вожжи, сидел лицом к Ферапонту Ивановичу.
И тот, словно на исповеди, начал рассказывать в простых словах о том, как встретился он с капитаном Яхонтовым в кафе «Зон», как отдал ему свою тетрадку с проектом организации ночной армии и о том, как клялся капитан Яхонтов, что только у его трупа могут отнять эту тетрадку...
Когда он кончил, Силантий не сказал ни слова. И только перед самым домом он сказал:
— Ну, Ферапонт Иванович, уважал я этого человека боле отца родного, пуще матери, а теперь, ну, попадись он мне в глухом месте, собственными бы руками задушил... все одно, как гадину!
Сани, ударившись о ворота, в ехали во двор.
— Сосенку везут! Сосенку везут! — закричали ребятишки, со всех сторон посыпавшись в сани.
С не меньшим нетерпением дожидалась сосенки Ксаверия Карловна. У нее все уже было готово для устройства елки. Сосна понравилась. Ферапонт Иванович втащил ее в комнату. Силантий распряг лошадь и втащил крестыш.
Елку поставили в столовой, и все, в том числе и Ферапонт Иванович, взялись за ее убранство.
Наконец, наступил вечер елки. Стали приводить партиями ребятишек. Самых безнадежных идиотов оставили в доме под наблюдением кухарки.
В прихожей, на двух поставленных рядом скамейках, лежали груды рваных пальтишек и шапок. Ксаверия Карловна немного побаивалась, как бы не занесли вшей.
Дверь в столовую была еще закрыта. Ксаверия вместе с воспитательницей и фельдшером кончали зажигать последние свечи.
Дали сигнал — двери широко распахнулись, и толпа ребятишек ворвалась, втаскивая в комнату упиравшихся Капустина и Силантия.
— Стойте вы, стойте, макаки! — кричал Силантий, хватаясь за косяки. — Деревяшку, бесенята, отхватите!..
В столовой сделалось тесно. Огоньки свечек метались, словно пытались оторваться.
Взрослые принялись наводить порядок. Ребята выстроились двойным кругом и пошли вокруг елки. Запели «Елочку». Получилось плохо. Выручали взрослые. Потом пели «Как пошел-то наш козел» и ходили вокруг елки в другую сторону. Потом пошли сольные выступления. Некоторые из ребятишек прочитали стишки. А Силантий разошелся до того, что без костылей сплясал русского.
Когда вспыхнули, наконец, бенгальские огни, ребятишки пришли в восторг: одни визжали, хлопая в ладоши, другие прыгали и хохотали, указывая пальцами и подталкивая соседей. Третьи стояли с открытыми ртами, из которых обильно текла слюна.
И только несколько идиотов да закоренелых имбециликов, так и не ставших в круг, сидело в углу под подоконником, в полном безразличии ко всему, предаваясь безрадостной ипсации.
Свечи догорали. Кое-где начинали потрескивать и дымиться ветки. Пора было кончать. Ксаверия Карловна раздала ребятишкам кульки с пряниками.
Посовещавшись с ней, Ферапонт Иванович вышел на середину и объявил свободное обдирание елки. Это произвело не меньшее впечатление, чем в свое время «приказ № 1». Поняли даже самые слабоумные.
Словно щенки-сосунки, рвущие свою мать, когда не хватает для всех сосков, набросились слабоумные на елку. Елка зашаталась и, царапая стены, рухнула.
Кое-кто, испугавшись, отпрыгнул, но остальные продолжали бороться над трупом принцессы за редкостное убранство. Скоро послышался вой, громкие плевки и удары. Били друг друга по головам золотыми орехами.
Зрелище становилось нестерпимым.
Взрослые бросились разнимать. Елку оттащили в угол. Открыли дверь в кабинет Капустина и половину ребят перегнали туда. Мало-помалу наступило некоторое успокоение. Слышалось громкое чвакание и треск орехов.
Ксаверия Карловна пригласила взрослых в спальню — играть в преферанс. Силантий остался наблюдать за порядком. Он сел на пол в углу, полуразвалясь, и, неторопливо вытащив кисет, стал закуривать. Человек пять-шесть дебиликов уселись вокруг него и смотрели, как Силантий закуривал.
— Ну, что, поганцы? — сказал он подмигивая, — сказку вам чо ли рассказать?..
— Сказку, сказку!..
— Ну, ладно. Каку вам: «Искорко-попелышко» али «Клюшку-попушок?» — спросил Силантий.
Голоса разделились.
— Ну, ладно. Сначала расскажу вам про «Искорку-попелышку». — Силантий, покуривая, стал рассказывать.
Кончив одну сказку, он при том же внимании своих немногочисленных слушателей принялся рассказывать другую.
В кабинете, где была часть ребятишек, было довольно тихо.
Вдруг из спальни вышла встревоженная Ксаверия Карловна.
— Силантий!
— Ась?
— Это ты тут надымил?
— Виноват, Ксаверия Карловна, — ответил Силантий и, подобрав костыли, поднялся с полу.
Густой дым застилал всю комнату.
— Ну, нет, Ксаверия Карловна, — испуганно сказал Силангий, потянув воздух, — тут неладно чо-то, Ксаверия Карловна!
Оба они бросились в кабинет. Здесь дым был еще гуще, отсюда-то он и расползался по всей столовой.
Вдоль стен и кучками посреди пола сидели ребятишки, и у каждого из них дымилась во рту полуфунтовая цыгарка. Пахло жженой бумагой и сосновыми иглами.
— Что вы это делаете?!.. — крикнула Ксаверия Карловна. Все принялись бросать цыгарки и затаптывать.
Ксаверия Карловна подняла одну из дымившихся цыгарок, поднесла ее к свету и отчаянно вскрикнула:
— Где вы это взяли?!..
Потом, не слушая их, она подобрала еще несколько цыгарок, развернула их и бросилась с ними в спальню.
— Господи!. Ферри, Ферри, что они наделали! Ты посмотри, посмотри только! — кричала она, развертывая полуфунтовые цыгарки перед глазами мужа.
Он взял одну из бумажек, вгляделся, побледнел и выбежал из комнаты.
Он узнал одну из страниц той самой работы, которую он начал еще в Екатеринбурге и о которой еще недавно говорил жене, что в ней смысл и оправдание всей его жизни.
Из коридора доносился сильный шум и крики — это Силантий выпроваживал ребятишек.
Немного спустя, Ферапонт Иванович вернулся к своим партнерам.
— Извините, господа, — сказал он спокойно, — но я не могу сейчас продолжать игры. Он поклонился и ушел.
Расстроенные гости тоже разошлись.
Ксаверия Карловна побежала в кабинет. Капустин лежал на кушетке ничком, закрыв лицо руками.
Она тронула его за плечо.
— Уйди! — крикнул он не поднимая головы. Она ушла...
Уснула она только под утро. Перед самым рассветом Ксаверия
Карловна слышала чьи-то шаги по комнатам, потом возню возле вешалки, а потом как будто хлопнула уличная дверь, и заскрипел снег под окнами... Она не могла проснуться, хотя ей мерещилось, что по дому ходят воры.
Утром она вышла в переднюю и увидела, что шубы и шапки Фе-рапонта Ивановича на вешалке не было.
Она побежала к мужу. Прежде чем войти, постучала. Никто не ответил. Она вошла. Кабинет был пуст. На столе, на самом видном месте, стоял кусок белого картона, прислоненный к лампе. На нем было написано:
«В смерти моей прошу никого не винить».
Ф. Капустин.
...От крыльца дома, заворачивая к калитке сада, шли полу занесенные снегом следы. Следы эти спускались дальше к реке и оканчивались у проруби.
Только теперь почувствовала Ксаверия Карловна, что дороже всего в мире был для нее Ферапонт Иванович, а теперь мир для нее опустел...
Силантий уехал в город донести властям.
На другой день приехало двое. Один — высокий, сутулый, в шубе с богатым воротником, в больших очках на тонком и остром носу. Он был, по-видимому, начальник. Другой — маленький и незначительный и таскал за ним портфель.