Слушатели расхохотались. Опять послышалось бульканье.
— Н-да... — продолжал матрос, прожевывая что-то. — И они тоже, видно, промеж себя стеснялись. По двое-то не любили на палубу выходить. Только ежели один адмирал вышел на палубу, так другой сейчас обратно — один мимо другого пройдет, честь по-морскому отдадут — и сейчас один, который на палубе был, в салон первого класса удаляется и смотрит из окна, когда другой на свежем воздухе настоится, место ему освободит, тогда опять он выходит.
— Да, поди, зазорно им было на вашем-то пароходишке шлепать, — заметил один из собеседников.
— Ну, еще бы! — сказал матрос . — Хотя наш-то пароход из лучших первый считался, — спохватился он, обиженный пренебрежительным отзывом.
Снова послышалось бульканье и жевание. Пассажира в желтом макинтоше это бульканье, видимо, сильно раздражало.
— Вот, черт! — пробормотал он, вскакивая и щелкнув пальцами.
— Ведь все, кажется, захватил, а это забыл!..
Он прошелся нервно вдоль купе, постоял, посмотрел в окно на бегущую мимо степь и затем, подойдя к столику, пренебрежительно нацедил из чайника воды и выпил, страшно поморщившись.
В соседнем купе тем временем становилось все веселее и веселее. Кто-то из собеседников или, вернее, из собутыльников начинал уже беспорядочно топтаться, проверяя, должно быть, насколько надежны будут ноги его в танце.
— Эх, вы, ребятишки! — взвизгнул один из приятелей — За гармонью что ли слазать? — Гармонь у меня, братцы, тульская, системы «танго», от лучшего мастера Витчинкина!
— Шпарь! — крикнул матрос.
Гармонист полез на верхнюю полку доставать гармошку. Товарищи помогали ему вскарабкаться.
— Ну, что вам сыграть? — спросил гармонист, надевая ремень и пробуя лады.
— Камаринского!
— Вались ты! — крикнул матрос. — Не хочу я ваши деревенские танцы. Ты матросский танец «матлет» знаешь?
— Знаю.
— Вот и сыграй.
Гармонист заиграл «матлет». Матрос стал танцевать.
В соседнем купе было вовсе не так весело, как здесь. Как только раздались первые звуки гармошки, собака начала тоскливо взвизгивать и перебирать лапами.
Хозяин пробовал се успокаивать:
— Гера, Гера, ух, ты, славная собака! — говорил он, садясь рядом с ней и зажимая ей ладонями уши. Но это помогло ненадолго.
В самом сильном колене «матлета» м-ль Гера вырвала голову из рук хозяина и отчаянно завыла. Глаза ее увлажнились слезами. Взгляд ее, устремленный на хозяина, казалось, говорил: «послушай, не сердись, я знаю, что огорчаю тебя, но не могу сдержать своих нервов, прекрати мое страдание».
И господин ее понял, что выражал взгляд его подруги. Он нервно повернулся на каблуках и вошел в соседнее купе, остановившись в проходе.
Увидев его, гармонист перестал играть, матрос застыл в незаконченном па.
Некоторое время все молчали.
— Милости просим в компанию нашу, — сказал, наконец, гармонист, указывая гостю на лавку.
— Спасибо, — сухо ответил тот, покручивая свой светлый ус. — Вот что, товарищи-граждане, — продолжал он официальным тоном, — я к вам насчет того пришел, чтобы вы прекратили играть.
— Почему?! — воскликнули все в один голос.
Матрос засунул руки в карманы.
— А потому, что не полагается в вагонах железной дороги игра на инструментах, — сказал пассажир в желтом макинтоше.
— А ты что? — Кондуктор? — спросил его матрос, нагнув голову и глядя, как бык.
— Не кондуктор, а перестаньте! — крикнул раздражаясь светлоусый. Полные бритые щеки его побагровели. — Если надо, я и кондуктора позову.
— А что вам, гражданин, моя гармошка повредила? — спокойно и презрительно спросил гармонист.
— А то, что у меня в купе собака, и она не переносит.
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха! — загрохотали все трое. Гармонист хохотал сильнее всех, хлопая ладонью по гармошке.
— Слушайте, — сказал он, наконец, совершенно серьезным тоном, когда вдосталь нахохотался, — а кто она у вас будет?
— Как — кто?
— Ну мужчина или дама?
— Сука, — сказал недоумевая гражданин в макинтоше.
Новый взрыв хохота оглушил его.
— Ах, дамочка, значит? — подхватил матрос шутку товарища. — Ну, тогда приглашаю ее в тустеп... Ангаже ву! — крикнул он, изгибаясь перед макинтошем.
Тот отступил.
— Петруша — тустеп! — крикнул гармонисту матрос.
Гармонист заиграл. Собака завыла.
Хозяин ее злобно плюнул и побежал в купе проводников. Через минуту он вернулся с проводником. Долго увещевал проводник расходившихся приятелей. Сначала они не хотели и слушать. Они хохотали, ругались и обзывали проводника «гаврилкой». Наконец, тот пришел в ярость и заявил, что на ближайшей станции он высадит их и передаст в ОРТЧК.
Приятели образумились.
Тяжко вздохнув, гармонист снял с плеча ремень гармошки. Наступила тишина.
— Да-а! — мрачно сказал, наконец, матрос. — Едет какой-нибудь спекулянтишка-живодер, а гаврилки перед ним на коленках ползают.
— Тоже времечко пришло, не хуже старого режиму!
— Ну, добро бы хоть перед ним лебезил, а то и перед сукой-то его: что прикажете, ваше сиятельство, салфет вашей милости!
— А! — сказал третий и безнадежно махнул рукой.
— Эх, закурить что ли с тоски, — сказал позевывая матрос.
Все закурили. Дым тоненькими волоконцами стал распространяться в соседнее купа.
— Перестаньте курить! Здесь вагон для некурящих, — тонким злым голосом закричал хозяин Геры.
— А ну, любопытно взглянуть, какие вы из себя будете, — сказал матрос, входя в соседнее купе. Из-за его спины выглядывали лица приятелей.
— Что же это за безобразие! — возмущенно вскричал гармонист,
— на гармошке нельзя играть, курить нельзя! Опять, поди, для вашей барышни вредно?
— Да, вредно, — серьезно ответил макинтош. — Это портит ей обоняние.
— Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! — расхохотался матрос. — Нет, товарищ, курить-то мы будем, а дама ваша пускай в дамский вагон перейдет.
Хозяин Геры, ни слова не говоря, поднялся и открыл окна с той и другой стороны.
— Товарищ, закройте окно — сквозняк. Простудиться из-за вашей дамы не лестно!
— Бросьте курить, тогда закрою.
— А, так ты вот как?!.. — зарычал матрос и шагнул к окну.
Хозяин Геры загородил окно. Матрос яростно схватил его за шиворот макинтоша и рванул:
— Чего с тобой разговаривать, с гнидой буржуазной!
Макинтош ударился носом о железину верхней полки.
Но в этот же миг м-ль Гера со страшным рычанием бросилась на матроса и впилась в его ляжку. Матрос рванул ногу. В прорванном месте брюк забелело белье, скоро окрасившееся кровью.
Собака урча смотрела ему вслед. Шея ее втянулась, шерсть стояла дыбом. Хозяин ее, прижимая к носу платок, подошел к ней и начал успокаивать.
Но в это время гармонист, вскарабкавшись для безопасности на вторую полку, запустил в собаку снятым с ноги сапогом и вдобавок загавкал еще по-собачьи.
Одним прыжком собака была на полке; и плохо кончилось бы это для гармониста, если бы хозяин собаки не закричал на нее и не вцепился бы ей в шерсть.
Еле-еле она его послушалась. Хозяин увел ее.
— А курить мы все-таки будем, — сказал гармонист, оправившись от испуга.
Они все трое сели возле самого прохода и принялись усиленно курить, пуская дым в соседнее купе.
Светлоусый вынул из кармана газету и закрылся ею.
Скоро поезд остановился. Это была последняя перед Омском станция.
Человек в макинтоше вскочил, надел шапку, взял в левую руку чемоданчик, а в правую цепочку, за которую привязана была собака, и пошел к выходу.
— Вот так, давно бы пора! — сказал ему вдогонку матрос.
Все захохотали.
Однако, веселье это оказалось преждевременным.
Минут через пять в вагон вошел военный в форме сотрудника ОРТЧК. Макинтош с собакой следовал за ним. Военный подошел к приятелям.
— Вам, товарищи, придется забраться в другой вагон, для курящих, — спокойно сказал военный.
Слова его вызвали возмущение.
— Что это еще такое?! Откуда такие порядки?! — закричал матрос. — Спекулянтишка какой-то расселся с сукой своей, так и курить нельзя и на гармошке нельзя. Не нравится ему, так пускай на площадке стоит, а мы не пойдем.
— Ну, ну, поторапливайтесь, товарищи, — сказал военный. — А то поезд тронется скоро, тогда на себя пеняйте, если останетесь на станции.
Матрос негромко выругался и принялся собирать свои вещи. Товарищи тоже.
— Ну, на что это похоже?!.. — возмущался матрос, застрявший с багажом своим в узком проходе. — Небойсь, когда Сашу Керенского за манишку брать стали, так к нам на крейсер «Аврору» прибежали: «Товарищи, звезданите по Зимнему дворцу», а теперь вон что получается!
Его возмущение, вероятно, вышло из всяких границ, если только на омском вокзале ему удалось увидеть, что макинтоша и его собаку дожидался автомобиль.
На заднем сиденьи сидел человек в сером пальто и шляпе — высокий, сутулый, в огромных очках на длинном и остром носу.
Он открыл дверцу автомобиля и, протянув руку человеку в макинтоше, помог ему войти в автомобиль. Однако, видно было, что радостная улыбка, растянувшая его худое лицо, относилась к собаке, а не к владельцу ее.
Он прижался в угол, давая ей место в середине.
М-ль Гера с сознанием собственного достоинства села и, подняв морду, скромно облизнулась.
Шофер дал гудок. Автомобиль тронулся.
Разгневанный начальник уголовного розыска сидел за своим письменным столом. Высокий человек в больших очках стоял сбоку, держа в руках шляпу.
На столе лежала раскрытая газета.
— Вот полюбуйтесь, товарищ Коршунов, — сказал начальник, отчеркнув синим карандашом какую-то заметку.
Коршунов стал читать.
В заголовке заметки крупным шрифтом стояло: «Угрозыск, проснись!». Дальше шло следующее:
«Мы уже упоминали несколько раз о том, что в нашем городе появилась гнусная и, по-видимому, неуловимая шайка отъявленных хулиганов — насильников над женщинами.