— Это еще зачем? — спросил Ский недовольно и почти брезгливо.
— Да уж не затем, чтобы напиться, Игорь Евгеньевич, уверяю вас! И даже не для того, чтобы испытать наслаждение.
Сделал глоток, еще один для верности. Теперь запах обеспечен. Можно играть пьяного. Убрал фляжку:
— Пошли, я готов… Вы все, надеюсь, помните?
И так сказал жестко, что Ский не посмел его одернуть: сейчас этот наглец был главным. Ну да ничего, хорошо смеется тот, кто смеется последний… И улыбнулся.
Он вышел из машины, легко прихлопнув дверь. И остановился ждать, пока его помощник… а может, и просто слуга, явно из советских, неловко торопясь, доставал чемодан, кейс, запирал двери, долго копаясь с ключами. На лице Игоря Евгеньевича играла чуть ироничная, чуть грустная, чуть… презрительная улыбка иностранного друга бывшей Советской страны.
Наконец, он увидел, что его помощник справился с замками, повернулся и пошел к двери аэропорта. Помощник спешил за ним. И сколь ни старался он идти ровно, это удавалось ему далеко не на всех участках маршрута.
Они приехали заблаговременно, очередь была невелика, да и почти все турникеты — уж неизвестно в связи с каким праздником — сегодня работали. Таким образом, они уже через несколько минут оказались перед ребятами в зеленой военной форме. Чемодан, положенный на весы, был весьма тяжел, однако Игорь Евгеньевич (в паспорте Гарри Ский) наотрез отказался сдавать его. Во-первых, там слишком много ценного для него. А во-вторых, вы простите, конечно, но у человека, за все здесь платящего не «деревянными», а валютой, могут быть хотя бы некоторые преимущества!
Таможенники перемигнулись: дело пахло керосином! Чемодан и кейс просветили рентгеном, потом — естественно! — попросили открыть! Это была жутко тщательная, а потому и жутко долгая проверка.
Стоящий рядом помощник что есть сил старался держаться прямо.
— Знаете, ребят, один мужик каждый день вывозил с номерного завода тачку мусора…
Пограничники невольно… и недовольно уставились на этого нетрезвого дурачка.
— Ну, он в смысле там работал, — пояснил нетрезвый дурачок. — И через год он собрался уходить. Охранник его спрашивает: «Слушай, чего ты все же… это… воровал? Я же твой мусор и рентгеном просвечивал, и химическим анализом… признайся! Гадом быть, ничего не сделаю! Чего ты воровал?» А он и говорит: «Я воровал тачки!»
Таможенники не позволили себе даже улыбнуться, хотя уже вечером оба рассказали этот анекдот: один — жене, другой — тестю, причем употребив именно то слово, которое недорешился употребить пьяный… Но сейчас они лишь глянули на иностранца, что, мол, уймите вы своего… уж не знаем, кто он вам будет! Сейчас же иностранец прожег прислужника солянокислым взглядом. И тот замер… Эх, надолго ли, подумали опытные таможенники. И они оказались правы в своих сомнениях.
А чемодан и кейс были опять аккуратно застегнуты:
— Все в порядке, мистер Ский, счастливого пути! Тогда, несколько растерянно улыбаясь, симпатичный иностранец извлек еще квитанцию… о двенадцати дюжинах шампанского! А затем, как бы нехотя, бумагу от моссоветовского деятеля про округи-побратимы… Таможенники переглянулись: ну надо же, с утра пораньше и такое гадство! А ведь они и так потеряли предостаточно времени, пока, поддавшись своей советско-чекистской подозрительности, шмонали ни в чем не повинного Ския… Ну и отвез бы он домой лишнюю банку икры — подумаешь, проблема! Ведь с первого взгляда было видно, что мужик этот не контрабандист… Тем более, за симпатичным американцем уже сгрудилась некая толпишка улетающих. А поскольку скопление это было скоплением иностранцев, у таможенников появился зуд в том месте их русской души, которое помечено вывеской: «Гости — ох, неудобно!»
И вот теперь еще — не было печали! — эти двенадцать… Двенадцать! Едрена вошь! Ящиков!
— А где они?
Американец глянул на помощника своего.
— Сию минуточку! — вскричал тот. И похоже было, что именно в этот миг его и разбудили от хорошего забытья с открытыми глазами, как умеют спать только слуги.
Американец поклонился и отошел в сторону. Пассажиры один за другим пошли через турникет. Прислужник, между тем, летал по аэропорту, таская на плечах своих ящики с шампанским… Шестой, седьмой, восьмой… Видно было, что малый крепко запарился… Вообще едва стоит на ногах.
Как выяснилось через секунду, он — увы! — на ногах уже не стоял. Потому что зашатался… и со всего маху, с высоты плеча, грохнул очередной ящик на пол. Раздался взрыв. Вы можете не поверить, но это действительно был взрыв! Компания протестантских священников, которые как раз собирались предъявить таможне свои худосочные вещички, прыснула в стороны. Счастье, что ящик был закрыт. Но уже через секунду из него потекла ароматная, полная золотых и серебряных пузырьков шампанская речка… В принципе никто не пострадал, но, конечно, моральная травма сильно кровоточила.
— Боже, какая неприятность! — беспрестанно твердил американец. — Боже! Какая неприятность!
Пока его безмозглый раб бегал в поисках чего-нибудь похожего на уборщицу с тряпкой, мистер Ский отчаянным усилием вскрыл один из ранее принесенных ящиков:
— Там все упаковано! Этого никогда не повторится! Он так вопил, что и таможенники, и вернувшиеся к турникету священники невольно заглянули внутрь. Да, там действительно был образцовый порядок! Каждая бутылочка завернута в папиросную бумагу. И между бутылками толстые пенопластовые прокладки.
Быстро американец выхватил из ящика бутылку шампанского:
— Экскюз ми! — И протянул ее священнику, который оказался к нему ближе всех.
— Эксюз ми, плиз! — И протянул по бутылке обоим таможенникам.
— Да нет, спасибо… извините, но это нам совсем не положено…
— Я вас очень… Я вас умоляю! Это доброкачественное, проверенное вино, «Новый Свет»! — И стал снова совать им бумагу от префекта Северного (не то Южного) округа, что это вино в качестве дара…
Таможенники переглянулись по-быстрому… Да что за хренотень в самом деле, по бутылке шампанского? Подумаешь, какое служебное преступление! А тем более в наше время большой демократии. И где еще советскому простому человеку взять бутылку этого коллекционного напитка? Только если иностранец подарит. Так что бери, прапор. И пошли они все в задницу с их разговорами о якобы неполном служебном соответствии!
Прислужник хренов, который от этой истории мгновенно протрезвел, все подтер, поставил в раскрытый американцем ящик три недостающие бутылки из уроненного, теперь уже с огромной аккуратностью припер остальные упаковки. Таможенники в бумагах симпатичного американца указали, что с ним едут не двенадцать, а лишь одиннадцать ящиков, и подписи свои поставили, и печать, а заодно и печать, что груз проверен.
Счастливого пути, закордонщик хренов!
А вам, лопухи, счастливо оставаться!
Нет, не с ненавистью, а, скорее, с безумным разочарованием он смотрел на жену свою. Перед ним лежал паспорт на имя Кравцова Бориса Петровича — кстати, весьма удобно, не надо привыкать к новому имени.
Ему абсолютно ничего здесь больше не принадлежало, гражданину Кравцову. В другое время, в другом состоянии он бы… но когда две с половиной недели безвылазно дышишь больничным воздухом, месть и ярость живут в тебе как-то очень вяло. Вроде бы хочешь заорать и двинуть в рожу, а боишься, как бы не разрыдаться… Во как, падла! Все живешь себе да живешь и не знаешь, не ведаешь, когда старость вдруг прыгнет сзади и обнимет тебя за плечи.
— А что же дому и Коктебелю? Пропадать?
— Я же объяснила тебе, Борис, мы пока остаемся в стране. Ну и, соответственно, будем тут жить!
Ну да. Этот ее, как она выразилась, новый муж придумал какую-то аферу, и товар все-таки ушел за границу. Хотя никакой аферы такой существовать не могло. Иначе Борис сам бы ее вычислил.
— А что же мне-то теперь делать? Подыхать?!
Наверное, надо было бы сейчас убить Надьку, обыскать дом, взять все ценное. Потом обождать этого подонка драного, убить его, потом зажечь это дело и уйти.
Но Борис говорил тогда чистую правду: он был совершенно не по этой части. Дико подумать, за десять лет он даже не отвесил Надьке ни одной пощечины… Но теперь — нет! Борис просто перестанет уважать себя, если хотя бы не отлупит ее, как положено, — с хорошими синяками на боках, с кровянкой во всю рожу. И поднялся.
Надька сейчас же откуда-то из-под столика вынула пистолет… его пистолет с глушителем… Вот она-то как раз это запросто может! И отбрехаться не тяжело: бандит с поддельным паспортом, с фиктивной рожей. А насчет хранения огнестрельного… Знаете, как рэкетиры делают? В одном кармане — пистоль, в другом — заявление в МУР, что именно сегодня мной найден пистолет неизвестной системы, поскольку я в оружии абсолютно не понимаю, прошу родную милицию по акту принять от меня чертову игрушку. Конечно, шито белыми нитками, но в правовом отношении — ни один прокурор никогда в жизни!
Хотя он был уверен, что и Надька ни за что не нажмет на спусковой крючок.
А значит, надо лишь разозлиться! И, все-таки, двинуть ей в хавало…
— Как же ты посмела, паскуда?! — он сделал шаг. И тут же получил в лицо страшный удар. Зашатался, ухнулся на пол. Но скорее, все-таки сел, чем упал. Нос и рот мгновенно наполнилось соплями, в глазах он почти физически ощущал крупные зерна соли… Недаром Надька держала пистолет в левой руке. В правой, оказывается, прятала, сука, газовый баллончик!
— Встань! — Она пнула его ногой. — У тебя всегда была скотская привычка недослушивать людей… Да встань, тебе говорят! Хочешь еще порцию? Тогда сутки не оклемаешься!
Он знал, что Надька врет про сутки. Но и знал, что в ближайшие полчаса полностью в ее власти… Поднялся — башка разламывалась!
— Левее, левее… Дверь левее!
И сама закашлялась… Так тебе и надо! Нашел дверь, наощупь, по памяти прошел коридор, буквально вывалился на улицу… Любил он во время пьянки, благодушествуя и мирно балагуря, сказать сидящим рядом друзьям: