, отправьте нам газеты сегодня. Такой случай!
Он долго еще выспрашивал о том, о сем. Пирогову сделалось неудобно присутствовать при серьезном разговоре. Но председатель будто уловив его состояние, сделал предупреждающий знак рукой останься, жди, внимай. Лицо его розовело.
Наконец он положил трубку, уставился на Пирогова влажными блестящими глазами.
— Из обкома звонили. Радость большая. Наши под Сталинградом котел захлопнули. А в котле двадцать две немецкие дивизии... Погоди...
Он принялся названивать в организации всюду, где были телефоны, сообщать новость. Корней Павлович отошел к окну. Пробивалась, крепла, рвалась наружу трепетная радость. «Мое почтенье начальнику. Как наши дела под Сталинградом?» На, выкуси, старый хрен. Хотел бы я сейчас видеть твою рожу.
За окном пробежали мальчишки. Из дома напротив вышла женщина. Мальчишки что-то сказали ей. Она так и осталась стоять на крыльце, опустив руки.
Новость разлетелась быстрей, чем по телефону. Через несколько минут люди по одному, группами начали сходиться к райкому, ища подтверждение слуху.
В кабинет заглянула секретарь.
— Радио... Включите радио.
Корней Павлович резким движением воткнул в розетку вилку. Круглый бумажный динамик ожил голосом Левитана:
«Наступление началось в двух направлениях: с северо-запада и с юга от Сталинграда. Прорвав оборонительную линию противника протяжением тридцать километров на северо-западе (в районе Серафимович), а на юге от Сталинграда — протяжением двадцать километров, наши войска за три дня напряженных боев, преодолевая сопротивление противника, продвинулись на шестьдесят-семьдесят километров. В ходе наступления...»
Корней Павлович представил бесконечную заснеженную степь, — он видел уголок ее на фотографии в газете, — стремительные колонны танков, уходящих в прорыв, густые цепи пехоты, конницы, плотные ряды самолетов...
— С твоей легкой руки началось, — шумно радовался председатель. — Тоже девятнадцатого...
Корней Павлович смущенно вскинул палец: — тсс!
Левитан продолжал важное сообщение.
«...разгромлены шесть пехотных и одна танковая дивизия противника. Нанесены большие потери семи пехотным...»
— Вот крушат! — вставил председатель. — Теперь уже не остановятся. Попомни мои слова, — не остановятся до Берлина. На убыль война пошла.
А за окном — гуще и гуще человеческие фигурки. Обнимаются, жмут друг другу руки. Что ж, в том, что происходило под Сталинградом, была частица и их непомерных усилий, труда, любви и ненависти.
— И мы пойдем! — сказал председатель, поднимаясь. — Похоже, надо митинг собирать.
— Я вам положил письмо Якитова, — напомнил Корней Павлович. — С фронта.
— Ах, Пирогов, ты въедлив, как пиявка. Уже есть готовое решение исполкома. Якитова получит пособие через неделю... А теперь пошли.
— Мне в больницу надо. Плох Павел.
— А что ты, врач? Великий академик? Пойдем, хоть посмотришь на нормальных людей. Послушаешь, что они говорят... Потом вместе попроведаем Козазаева. Ему хорошая новость не повредит.
М. Трофимов.Э.Дорофеев. Г. Тыркалов.Вокзал. Столкновение. Явка с повинной
ПО ЗАКОНАМ МУЖЕСТВА
В ПЯТЬ ЧАСОВ утра милиционер-водитель отдела вневедомственной охраны при Москворецком РУВД г. Москвы младший сержант милиции Николай Ледовской по рации получил приказ:
— Следуйте на Дубининскую, 65. На помощь!
Развернув «Жигули», Ледовской помчался на предельной скорости. Через три минуты во дворе большого дома его встретил милиционер. «Вор проник в квартиру, — сообщил он, — но не учел, что она под охраной. Заметив нашу машину, выпрыгнул в окно. Старший экипажа — за ним, а я жду подкрепления. Приметы преступника — высокий, в сером пальто и шляпе».
Ледовской тотчас вырулил на Дубининскую, полагая, что вор постарается уйти как можно дальше. Улица еще не пробудилась, просматривалась далеко. Патрулируя ее, он решил проверить прилегающие переулки. Свернул в ближайший. По нему бежал человек в сером пальто и шляпе. Полный газ. Незнакомец оглянулся. Спустя секунды Ледовской поравнялся с ним. Тот в сторону. Бросив машину, Ледовской кинулся вслед. Видя, что от милиционера не уйти, преступник развернулся и занес нож. Ледовской перехватил кисть. Описав дугу, нож стукнулся об асфальт. Падая, мужчина увлек младшего сержанта за собой. Завязалась схватка. В разгаре борьбы преступник пустил в ход второй нож. Пронзительная боль откинула милиционера назад. С трудом сохранив равновесие, он выхватил оружие. «Не вставать!» — прокричал он.
Распластанный на асфальте, преступник вздрагивал от страха, а Ледовской, сжимая пистолет, чувствовал, как теряет силы. Но крепился, поглядывая вперед: не покажется ли кто на улице? Головокружение усилилось. «Только бы не упасть», — подбадривал себя младший сержант. И тут услышал шум: во двор въезжал хлебный фургон. Водитель сразу понял, в чем дело, и пришел на помощь.
«Ну и крупную «птицу» ты поймал, — шутили товарищи, навестив Николая в больнице. — Рецидивист, два года разыскивали его…»
За мужество и образцовое выполнение долга Николай Федорович Ледовской награжден орденом Красной Звезды.
Михаил ТрофимовВОКЗАЛПовесть
СТУК в крепкую, обитую листовым железом дверь камеры становился все настойчивее. Дежурный по изолятору для временного содержания постоял минуту у двери, отдернул засов и распахнул дверь.
Стучавший от неожиданности отскочил назад. Рослый, плечистый старшина милиции молча смотрел на обитателя камеры — щуплого, сутуловатого, с бледным и заметно опухшим лицом человека.
— Почему безобразничаете, Сонькин? — негромко, разделяя слова значительными паузами, спросил старшина.
Сонькин как бы пришел в себя: внушительная фигура милиционера произвела на него надлежащее впечатление.
— Простите, — невнятно пробормотал он, как-то кособоко поеживаясь, — я хотел, я… — Однако клокотавшая в его хилой груди ярость, подавленная на миг, видать, взметнулась вновь. — Начальника давай! — хрипло выкрикнул он.
— Не кричите, — мирно проговорил старшина, — нехорошо!
— Начальника! — не сдавался Сонькин.
— Еще раз говорю: тихо! — старшина усилием воли погасил раздражение. — Ну зачем? Криком ничего не добьешься! Материал о ваших действиях передан следователю. Следователя сейчас нет, он занят другими делами. К вечеру будет, разберется.
— Не могу, не могу! — плаксиво ныл Сонькин. — Забрали ни за что ни про что!
— Ну это зря! — возразил старшина. — Вас же с поличным задержали.
— Не крал! Жизнью клянусь, не крал! — Сонькин смахнул со щеки вдруг выскользнувшую слезу. — Напраслина, напраслина на меня!
— И все-таки шуметь не надо, — терпеливо повторил старшина. — Ну что будет, если все стучать и кричать начнут? Не надо. Сидите смирно. Придет следователь, разберется, все растолкует. Не виноват — тут же отпустит.
Речь старшины звучала убедительно. Сонькин постепенно успокоился. Под конец даже некое подобие улыбки промелькнуло на его бледных тонких губах.
— Ну, коли ты такой добрый… — проговорил он.
— Тогда — что? — догадываясь, улыбнулся старшина.
— Тогда дал бы ты мне закурить, — неожиданно жалостливо и конфузливо попросил Сонькин. — И чего это я один в камере оказался…
— Закурить дам, — сказал старшина, — а шуметь не надо. Договорились?
Сонькин вздохнул и молча кивнул.
СЛЕДОВАТЕЛЬ вышел из прокуратуры и быстрым шагом, почти бегом направился к автобусной остановке. В прокуратуре он совершенно неожиданно пробыл дольше, чем предполагал. И теперь пришлось думать о том, как успеть выполнить все дела, намеченные на день.
А дел было немало. Надо съездить в следственный изолятор, предъявить обвинение одному из арестованных и ознакомить с материалами дела другого. Затем побывать в психиатрической больнице и получить там заключение амбулаторной судебно-психиатрической экспертной комиссии на подследственного. Тот совершил ограбление в пригородном электропоезде и вызвал сомнение в психической полноценности.
И лишь сделав все это, можно было вернуться в следственное отделение и заняться новыми, только вчера полученными от начальника материалами.
На нехватку времени следователю никакой скидки не полагается. Успевай! Успевать нелегко, когда в производстве находится одновременно несколько уголовных дел. Это особенно сложно для следователя, работающего в органах внутренних дел на транспорте, каковым и является капитан милиции Гвоздев.
К середине дня Гвоздев намеревался закончить работу в следственном изоляторе, съездить в психбольницу и часам к четырем вернуться к себе в отделение. Но все непредвиденно осложнилось, и вернулся он только к семи часам вечера. Бегло просмотрев новые материалы, Александр Михайлович попросил привести к нему Сонькина.
— Присаживайтесь, — Александр Михайлович кивком показал ему на стул, — потолкуем…
— Мне этого только и нужно, — с готовностью ответил Сонькин.
Пока Александр Михайлович еще раз просматривал материалы, Сонькин нетерпеливо ерзал на стуле.
— Ну что, Павел Семенович, — обратился к нему Гвоздев, — поговорим?
— Сигаретой не угостите? — заискивающим голосом попросил Сонькин.
Гвоздев сам не курил, но в ящике его стола всегда лежали сигареты и спички.
Получив сигарету, Сонькин несколько раз жадно затянулся, потом сказал:
— Хотите, чтоб я признался?
— Суть дела от этого не меняется, — спокойно сказал Александр Михайлович, — но признание вины предполагает раскаяние в содеянном. Раскаяние же по закону является смягчающим вину обстоятельством. Это и на определение меры наказания влияет.
— Знаю, — обронил Сонькин, — воробей я, как говорится, стреляный. У меня вопрос. Так сказать, для общего образования. Можно?
— Спрашивайте.
— Почему следователи каждый раз старательно добиваются признания вины, почему они так делают, если, как вы сами говорите, это сути дела не меняет?