«Думаешь, если я потерял кисть руки в плену у чеченцев, то не смогу тебя обеспечить? Я найду нормальную работу».
«Не надо комплексовать, прошу. Дело не в тебе — во мне».
Вот так они и поговорили при последней встрече, неделю назад.
— Не хочет Леся сюда ехать, да?
— Пока боится. Да оно и понятно: мы же почти не знаем друг друга. А я не могу покинуть Москву. Надо тут с бандитами этими рассчитываться, понимаешь? Прийти и сказать: если я вам что-то должен, то вот он я, а моя семья тут ни при чем. Как ни при чем и семья Базарова.
— И по морде им, и по морде!
— Ну, там уж как получится. Хотя, думаю, получится. Ты не помнишь по Чечне подполковника Шиманова, омоновца московского? Он мне уже и тут кое в чем помогал…
— Шиманов? Ну как же, он заезжал к вам. Нормальный мужик, мы с его ребятами совместную операцию проводили, две ночи по горам лазали, так я от них наслышался, как он воевать умеет.
— Шиманов недавно вернулся оттуда, звонил уже, хочет встретиться. Втягивать его в это дело не больно хочется, но посоветоваться можно.
— А что советоваться, Олег Иванович? Будто ты сам не знаешь, как врагам морды бьют.
— Это мне знакомо, конечно. За себя я всегда постоять смогу. Но Паше Базарову помочь надо? Надо. Не исключаю ведь, что на него опять наезжать начнут. А он сейчас испуганный, значит, слабак. И с Сокольцовой — пока не представляю, как этот вопрос решить.
— Какой вопрос? Думаешь, командир, что сын ее живой?
— А почему бы мне так не думать? Крашенинников или тот, кто поджидал нас в его машине, вышел ведь как-то на следы сержанта, если мать разыскал. Он, безусловно, знает меня, раз удрал сразу же…
Женька прошел на кухню, и через минуту аромат кофе выплеснулся в прихожую, где все еще стоял у телефона Макаров.
— Командир, на твою долю яичницу с колбасой поджарить? А может, и супец разогреть? Лично я хочу плотно позавтракать, поскольку денек будет непростой. Ты, Олег Иванович, столицей займешься, а у меня несколько иные планы.
Макаров и сам хотел об этих планах поговорить с Зыряновым. Он прошел к холодильнику, вынул брус сыра, немного подумав, достал и початую бутылку водки. По рюмашке можно, не больше.
— Ты, выходит, программу на сегодня себе уже наметил? — спросил он Женьку.
Зырянов разложил по тарелкам яичницу и украсил блюдо зеленым горошком из банки.
— Да. И не только на сегодня. Мне надо к вашим Котенковым ехать, Олег Иванович. Черт его знает, что на уме у Пилявина. Тем более, если он почувствует, что ты им заинтересовался.
Макаров наполнил рюмки:
— Женя, веришь — нет, но я тебя хотел об этом же просить.
Глава одиннадцатая
Лифт стоял открытым, все кнопки в нем были сожжены, и в подъезде еще витал запах горелого пластика. На седьмой этаж пришлось топать своим ходом. Всего год назад для Макарова это было бы легкой разминкой, даже не разминкой, а так — баловством, на одной ноге все ступени проскакал бы. Но то — год назад. Теперь же, пока дошел до нужной двери, утомил ноги и задышал чаще обычного.
Дверь была обита темным дешевым дерматином, на котором нож, скорее всего юного вандала, оставил неровный порез. Кнопка звонка держалась на честном слове, и Олег даже подумал, что она вообще в нерабочем состоянии. Но после того, как он дважды нажал ее, не сразу, с заеданием, провернулся ключ в замке, и на пороге показался небритый, с красными воспаленными глазами мужчина.
— Здравствуй, Михаил. Узнаешь?
Майор Кобозев, комбат-два, один из лучших его комбатов, болезненно улыбнулся, вытянулся перед Макаровым, как на строевом смотре:
— Товарищ полковник! Вот честное слово: минуту назад за ваше здоровье… это самое… рюмочку. Да вы заходите!
— Зайду, Миша, зайду.
— А мне из части позвонили, сказали, что вы меня спрашивали. Но я не думал, что придете.
— Пришел вот. Ты один?
— Сын в школе, жена на работе. Один.
На кухне стол был завален грязными тарелками, пивными и водочными бутылками, успевшими зачерстветь пластинками сыра, сигаретным пеплом. Кобозев виновато потер затылок:
— У меня… это… И в комнате бардак. Лада ушла, а я еще спал. Не прибрал за собой. Вы присядьте, я сейчас шмон наведу.
Через пять минут стол уже был застлан скатеркой, на нем стояли чашки для чая, а умывшийся Кобозев выглядел более сносно.
— Ты что, сегодня не на службе?
— Да куда идти с такой мордой. Позвонил, сказал, что сердце прихватило. Врать я научился, товарищ полковник, как видите.
— Не научился. Раскусили там тебя. По крайней мере, мне по секрету сообщили, что ты в очередной запой ушел.
Кобозев хмыкнул:
— Заложили.
— А чего закладывать, я пришел к тебе не нотации читать.
— Тогда, может, выпьем?
— Давай по рюмашке, но не больше. А ты же вроде совсем к водке не прикасался?
— Ну, не совсем так. По чуть-чуть выпивал, когда грипповал или еще что болело. Теперь все болит… — Он, не закусив, потянулся к пачке «Явы». — Ладно, точка. Вас, слышал, сержант Сокольцов интересует?
— Интересует, Миша.
— Вот сижу, после телефонного звонка и вспоминаю его, и поминаю. Я Сокольцова не знал почти. Даже лица сейчас не вспомнил бы. Он всего неделю и повоевал. А убили парня, можно сказать, у меня на глазах, возле Гехи. Граната под ногами рванула — и все.
— И все — это что? В Ростов, в «холодильник» отправили?
— Нет. — Кобозев жадно глотал сигаретный дым, три-четыре затяжки — и в пальцах его остался только фильтр. — С сержантом не так вышло. У «духов» в тот вечер снайперы хорошо работали — головы нам поднять не давали. И когда убили Сокольцова, а потом еще двоих, мы думали, хоть ночью тела вытащим — хрен там! Прицелы ночного видения у «духов» были, и потому наши убитые для них как приманка, это мы уже проходили. А потом, перед рассветом, поступила команда отойти, чтоб свои же «Градом» нас не накрыли. «Град» заработал, думали — точка, а получилась запятая. Уцелели «духи». Утром наши с ними торговаться начали. Без меня уже. Меня контузило тогда очередной раз, по темноте еще к медикам отволокли… Давайте по половинке выпьем?
— Нет. — Макаров решительно отодвинул от себя рюмку. — Чай лучше сообрази. «Торговаться» — ты что под этим имеешь в виду?
Кобозев встал из-за стола, принялся заваривать чай.
— Ну, что… Ясно, что. Так спрашиваете, товарищ полковник, будто не знаете. Трупами меняться стали, баш на баш. Мы пятерых «замочили», а у них наших шестеро оказались. Лейтенант Баранов к соседям бегал, попросил в долг одного жмурика. Ну, и все, и точка. Поменялись.
Чай был густой и терпкий. Пили его без сахара и прочих сладостей, хоть Кобозев и поставил на стол банку джема.
— Значит, тело Сокольцова вы все-таки забрали?
Кобозев пододвинул к себе рюмку, налил половину, выпил.
— Нет. Сокольцов седьмым бы был.
— Почему «бы»?
— Крепкий бой шел, вот почему. Очень крепкий. Утром там, где сержант лежал, ну точно на том месте — ребята мне потом уже рассказали, когда я в строй вернулся, — воронку обнаружили. И ни следа от парня. «Град» ведь работал, я же говорил вам. Ничего не осталось.
Помолчали.
— Миша, а «духи» не могли его к себе утащить до обстрела?
Комбат ответил не сразу, по инерции потянулся опять было к бутылке, но тут же резко отдернул руку, потер лоб:
— Так ведь поменяли бы, если б утащили. Зачем он им? В плен здоровых таскали, а этот весь в крови лежал, я же сам видел.
— И о Сокольцове ты больше ничего не знаешь?
— А что еще знать: надо вносить в списки боевых потерь. Сразу это не сделали, разгильдяи. А может, и не разгильдяи, может, надежда у кого была. Только это напрасно.
— А если бы тебе сказали, что он жив?
Кобозев закачал головой:
— Во-первых, не поверил бы. Я ведь с вечера в бинокль его ловил: какой там живой… Во-вторых, я тогда действительно не мог ничего сделать, чтоб вытащить его.
Опять наступила пауза. Макаров почувствовал, что комбат хочет что-то сказать, но медлит. Решил помочь ему.
— Есть и в-третьих?
— Я, товарищ полковник, вот так получилось, за всю войну ни капли крови не потерял, хоть меня и четыре раза контузило. И если меня обвиняют в неоправданных потерях…
— Миша, тебя никто ни в чем не обвиняет, речь идет совсем о другом.
— Ну да, не обвиняют! Еще как обвиняют! Я ночами спать не могу. Они все приходят… — глаза Кобозева наполнились слезами. Макарову стало не по себе от этого взгляда. — Когда мы в следующий раз пойдем на Чечню, а мы туда обязательно пойдем, я покажу, как надо воевать. Меня пацифисты уволить хотят, насильно в госпиталь уложить, точку на мне поставить, но вот им хрен! Я еще отомщу за каждого, и за Сокольцова…
У комбата мелко задрожали пальцы.
Макаров знал, что на Кобозева уже оформляют документы — собираются увольнять по состоянию здоровья. Контузии не прошли бесследно.
Комбат закусил нижнюю губу, недвижно посидел несколько секунд, кажется, успокоился, глаза его прояснились.
— Вы, товарищ полковник, матери Сокольцова помогаете, это правильно… Но помогите и мне.
— В чем я могу тебе помочь, Миша?
— Хочу в войсках остаться…
Глава двенадцатая
С Павлом Павловичем, отцом Леси, Женька нашел общий язык сразу же.
— Олег Иванович говорил о тебе. У нас тут хорошо, отдохнешь, подкрепишься.
— Я для этого привез кое-что с собой.
— Так и у меня есть. Олег Иванович тут оставлял, да и самогоночка с калганом…
— Ее попробую попозже, а сейчас прогуляюсь немного, заодно съезжу в садик, за Лесей и Олежкой. Как их там найти?
Когда они вернулись из садика, все сели за стол, где стояли самогонка с калганом, коньяк, водка и… Потом Павел Павлович усадил Женьку рядом с собой и принялся разучивать услышанную от него современную походную песню. Лихо тянул ее первым голосом:
«В пещере каменной нашли бутылку водки,
И гусь поджаренный лежал на сковородке.