Антология советского детектива-25. Компиляция. Книги 1-26 — страница 441 из 462

…Дома еды — шаром покати. Кроме куска позавчерашнего хлеба и сахарного песку. Но с голодухи и это пошло за милую душу. С крепким чаем.

Поев, он улегся на диван-кровать, заложил руки за голову и стал бездумно глядеть в потолок. Однако это занятие скоро ему надоело, а спать было рано, и он решил немного почитать. Дотянувшись рукой до лежавшей на столе книги, он отыскал страницу, на которой остановился в прошлый раз.

…Лейтенант Уиллер убеждает строптивую секретаршу своего шерифа затесаться инкогнито в клиентуру Клуба одиноких сердец, в котором свили гнездо торговцы живым товаром. А сам отправляется на свидание с Шерри, обольстительной секретаршей этого клуба. Сперва они смотрят бурлеск-шоу со стриптизом, а затем Уиллер приводит ее к себе домой, где допрашивает Шерри в качестве свидетельницы, сидя рядом с ней на кушетке, а вся одежда Шерри состоит из маленьких трусиков, которые…

«…Я поставил пластинку, затем приготовил бокалы. Закончив, я обернулся и увидел, что трусики Шерри присоединились к остальной ее одежде на кушетке…».

Вот работенка! Это не по вонючим колодцам лазить…

Ну, а затем отважный лейтенант выслеживает убийц. Разумеется, на своем скоростном «Остине». По пути он, само собой, успел переспать с очередной красоткой, которая, будучи в сговоре с главарями шайки, пытается заманить его в ловушку. Однако проницательный Уиллер вовремя разгадывает ее коварный замысел и, конечно, застает главарей шайки врасплох. В итоге жестокой перестрелки — два трупа и четверо арестованных бандитов, в том числе коварная красотка и спасенная от неминуемой смерти секретарша шерифа.

Последние страницы Игорь дочитал с изрядной долей сарказма и глухим раздражением, зная наперед, чем все кончится:

«…Около десяти вечера я одиноко сидел у себя на кушетке. Мир стал мрачным и сжался до четырех одиноких стен моей гостиной… А тут раздался звонок. Я с большими предосторожностями открыл дверь, потому что откуда мне было знать, не затаил ли чей-нибудь муж на меня обиду, и нет ли у него обреза под мышкой.

Миниатюрная Венера с мягкими, достигающими плеч кудрями подняла на меня глаза и улыбнулась…».

И тут на Игоря накатила слепая ярость. Перед глазами мелькнули мягкие, до плеч, белокурые локоны Танюшки. Исторгнув боевой клич каратиста, он изо всех сил запустил увесистой книгой в противоположную стену. Затем, рыча и изрыгая проклятия, принялся волтузить кулаками подушку. От этого занятия его оторвал громкий стук в дверь комнаты.

Игорь притих, решив, что это соседи по квартире выражают недовольство произведенным шумом.

Стук повторился.

— Минуту! — Игорь вскочил на ноги, поправил подушку, из которой по всей комнате разлетелись перья, причесался и отворил дверь.

В прихожей у его порога действительно топтался сосед. Он смущенно и многозначительно улыбался.

— Вас к телефону, Игорь Федорович…

Игорь еще раз пригладил волосы, подтянул брюки и последовал за соседом в комнату, где находился телефон. Вежливо поздоровавшись с соседкой, что-то писавшей при свете настольной лампы и не посчитавшей нужным повернуть в его сторону голову, он приложил трубку к уху и хрипло обронил:

— Да, слушаю!..

И услышал в ответ далекий, словно бы из другой вселенной, Танюшкин голосок:

— Это я…

Игорь поискал глазами, куда бы сесть, потому что ноги неожиданно стали слабеть.

— Здравствуй… — это все, что он нашелся сказать.

— Здравствуй… — отдалось издалека эхом. — Я подумала…

Может, нам стоит встретиться… И поговорить, — продолжала Танюшка своим детским голосом. — Склеить вазу… Если, конечно, у тебя нет…

— Никого у меня нет! — крикнул Игорь в трубку и спросил: — Ты где?

— Пока еще дома, — ответила Танюшка. — Но я могла бы… Если ты встретишь…

— Естественно!

Как сказал одной из своих блондинок никогда не унывающий лейтенант Уиллер: «На кой черт мы теряем столько времени на болтовню!».

Эпилог

Через несколько дней Брянцев принял дело об убийстве Митрофанова и Квасовой к своему производству, объединив его с делом Полунина.

Расследование продолжалось еще около месяца, пока не были собраны все необходимые доказательства вины Щеглова. Нашлась и веревка, от которой были отрезаны куски для петель и удавок. Обнаружили ее в садовом домике Николая Ястребкова, где незадолго до убийства Митрофанова и Квасовой успел «погостить» Щеглов.

Учитывая тяжесть совершенных преступлений, суд приговорил Германа к высшей мере наказания, которая затем была заменена пожизненным заключением.

Однако смертная казнь ему, как видно, была уготована самою судьбой: не прошло и года после оглашения приговора, как Щеглов был удавлен своим же сокамерником, на котором он перед этим отрабатывал различные способы затягивания петли.

Иван ЧерныхОХОТА НА БИЗНЕСМЕНОВ

Часть первая. Ограбление инкассатора

1

Звенигород. Само название этого старинного, тихого и уютного городка, застроенного в основном одноэтажными деревянными домишками с узорчатыми карнизами и ставнями, с широкими улицами, по сторонам которых растут густолистые липы и клены, привлекает своим благозвучием, манящей таинственностью, навевающей воспоминания о далекой старине, о романтической, полной приключений жизни русских князей, о которой мы знаем из прочитанных книг, из рассказов экскурсоводов, хорошо изучивших историю этого милого уютного уголка. А если вы посетите Савво-Сторожевский монастырь на горке, осмотрите его мрачноватые кельи с узкими оконцами, с монолитными, неподдающимися ни атмосферным явлениям, ни времени стенами, расписанными непревзойденными мастерами живописи, вы будто побываете в далеком прошлом, увидите иную жизнь, иных людей, иные нравы…

Не меньшее впечатление вызывает и сама поездка по дорогам и селам Подмосковья, окруженным лесами с вековыми березами и осинами, вечнозелеными елями и соснами, с пересекающей ваш путь у самого Звени Города Москвою-рекою, торопливо бегущей с запада на восток меж зеленых лугов и полей. И вряд ли кто не обратит внимания на такую красоту, удержится от восклицания: «Прекрасны вы, поля земли родной!» И грустно вздохнет…

Виктор Петрович Полуэктов не раз бывал в Звенигороде. Впервые — когда еще учился на юрфаке в университете и с того раза полюбил этот городок за его умиротворенную тишину, за неторопливый ритм жизни, за то, что здесь он встретил свою первую любовь Вареньку, тоже студентку университета, только другого факультета, приехавшую, как и он, на экскурсию в монастырь…

Двадцать лет прошло с тех пор, а он помнит ее, будто видел вчера: юной, голубоглазой, со вздернутым носиком, в голубеньком платьице, расклешенном книзу, подчеркивающим ее тонкую талию, точеные ножки, которые бывают только у балерин.

Он тогда так и подумал, что она из Большого театра, и шел за ней следом, не слушая экскурсовода, подыскивая повод заговорить и познакомиться.

На выходе из музея он приблизился к ней и сказал такую чушь, за которую и теперь было стыдно:

— Извините, девушка, я учусь на факультете журналистики. Нам дали задание написать репортаж из музея. Не могли бы вы поделиться своими впечатлениями? Что понравилось, что — нет.

Девушка окинула Виктора внимательным взглядом с ног до головы. В ее голубых глазах заиграли смешинки: она разгадала его намерение, но не возмутилась, сделала серьезное лицо и заговорила нравоучительно, словно опытная журналистка:

— Для репортажа, молодой человек, такие понятия, как «понравилось», «не понравилось», не подходят. На мой взгляд, вы должны обратить внимание на состояние музея, его экспонатов. Они, по-моему, желают много лучшего. Видели, как потрескалась штукатурка, какой затхлый воздух в кельях? А картины? Они давно нуждаются в реставрации. Вы согласны со мной?

Он согласился бы с любым ее мнением, даже если бы она не оставила от музея камня на камне, хотя, если быть откровенным, его мало волновало состояние музея и его экспонатов — до таких ли мелочей было ему?..

Знакомство состоялось, и он потом ни на шаг не отставал от Вареньки: в автобусе сели рядом, проводил ее до самой квартиры, назначил новую встречу. И завертелось все, закружилось в жизни Вити Полуэктова, как в захватывающем киноромане…

Говорят, первая любовь — самая сильная, самая памятная и самая трудная. Возможно. Для Виктора Петровича она была и самая последняя…

Около года встречались молодые пылковлюбленные. И, наверное, не было пары счастливее их. Учеба шла к концу. Виктор предложил Варе расписаться и уехать вместе на Дальний Восток, где больше возможностей проявить свои способности. Варя ехать не отказывалась, но с замужеством не торопилась. А потом… А потом как в песне: «Вот пришел другой, парень молодой. Разве можно спорить с богачами…» Правда, о богатстве соперника Виктор судить не мог, но что тот имел более популярную и престижную профессию — военный летчик — было очевидно…

Сколько потом у Виктора Петровича перебывало девиц и женщин! И симпатичные, и не очень, и вообще дурнушки, ни одна из них не заставила больше трепетно биться и страдать его сердце. Он брал от них только то, что ему было нужно: наслаждался их телом, а их чувства, пылкие объяснения или слеза его не тронули.

После окончания университета Полуэктов получил назначение в Хабаровск. Двадцать лет назад это был город невест. Виктору Петровичу дали квартиру, хотя и однокомнатную, но уютную, светлую и просторную. К одиночеству, уборкам, кухонным делам он был непривычен, понимал, что надо жениться, искал себе достойную партию, и бывали моменты, когда казалось, что вот она, та единственная, с которой можно делить радости и печали, но стоило переспать с ней ночь и надежда рушилась; исчезала не только симпатия к избраннице, но и обыкновенное чувство уважения; возникала неприязнь. Так и холостяковал он до тридцати четырех, пока не вернулся в Москву, в областное управление МВД на должность старшего следователя, где удачно провел несколько трудных дел, был замечен начальством и быстро пошел вверх по служебной лестнице.

Жил он у родителей. А два года назад мать нашла ему достойную партию с шикарной квартирой — дочку генерала, одного из начальников управления ВД. Не красавица и не дурнушка, не молодушка и не старушка — тридцать два, на шесть лет моложе Виктора Петровича. Побывала замужем за журналистом. Не прожили вместе и трех лет, как он полетел в командировку в Югославию и погиб там…

Жена, Татьяна, женщина как женщина, неглупая и характером терпимая, но не любил ее Виктор Петрович и всегда был рад командировкам, которые освобождали его от лицедейства, от неприятных объяснений и вообще от разговоров, вызывавших у него нервную аллергию.

И вот это первое задание в должности следователя по особо важным делам. Задание сложное и трудное, можно сказать аттестационное: о том, как он выполнит его, будут судить, заслуженно ли он получил это место. И все равно он был рад и доволен, что придется расследовать настоящее дело. И, похоже, не одно: последнее ограбление инкассатора, по всей вероятности, связано с предшествующими убийствами председателя акционерного общества Гогенадзе и владельца продовольственных магазинов Аламазова. Хотя убили их из разного оружия: Гогенадзе — из пистолета Макарова, а Аламазова — из малокалиберки, и при разных обстоятельствах, почерк все-таки схож: у обоих забрали деньги и документы, нападение было совершено поздно вечером, когда людей на улицах почти не было.

Миновали Успенское — утопающий в зелени дачный городок с прямыми, ухоженными улицами, с аккуратными домиками, огороженными крашенными заборами из штакетника, меж которых появились и двух — трехэтажные дворцы, никак не вписывающиеся в давно сложившийся простенький архитектурный стиль сельской местности. А за Москвою-рекою, прямо на лесных опушках, где Виктор Петрович совсем недавно собирал грибы, выросли высоченные сказочные терема из бруса и красного кирпича с островерхими куполами и просторными балконами, огороженные железобетонными заборами с натянутой поверх колючей проволокой — такие терема и самым знатным князьям ранее не снились. Новые русские, как называют современных бизнесменов, прочно врастают в российскую землю, хотя, если заглянуть в их родословную, они такие же русские, как Виктор Петрович инопланетянин… Еще на Дальнем Востоке Полуэктов познакомился с ними. Тогда предпринимательство только начиналось, и оборотистые люди сразу кинулись в дело, где можно было отхватить солидный куш. Некто Семенов — истинно русская фамилия, — работник местного издательства, выбил себе право на издание художественной литературы, стал так называемым председателем малого предприятия. Залежи сахалинской бумаги, стоившей тогда копейки, позволили ему издавать более десятка переводных книг мастеров детективного жанра, пользующихся спросом. За два года Семенов стал одним из богатейших людей Дальневосточного края. Он вел уже переговоры с местным начальством об открытии своего издательства, о закупке в Японии типографских машин. И вдруг его предпринимательскую карьеру оборвала пуля.

Расследование убийства поручили Полуэктову. Виктор Петрович вычислил убийцу довольно быстро, им оказался его же партнер, чуть ли не лучший друг; а вот выяснить, кто такой сам Семенов, откуда он родом, кто его родители и какова его настоящая фамилия, оказалось делом безнадежным — следы терялись на Кавказе…

Теперь, чтобы получить патент на право торговать или открывать свое малое предприятие, не надо менять национальность и фамилию, были бы деньги, а откуда они, мало кого интересует, кроме разве что органов правопорядка. Да и им частенько высшее начальство грозит пальчиком: без явных доказательств преступного обогащения не имеете права «шить дело». А какие еще нужны явные доказательства, когда человеку тридцать, нигде еще толком не работал, а уже скупает магазины, офисы, вкладывает в дело миллионы. Богатого наследства не получал, родственников за границей не имеет, клада не находил…

Да, тяжелые времена для органов правопорядка настали. Да и не только для них…

— Красиво у нас, — прервал думы Полуэктова водитель — сержант Петропавловский из Звенигородского районного отдела милиции, посланный специально в Москву за следователем по особо важным делам.

— Красиво, — согласился Полуэктов и глубоко вздохнул. — Только что ж вы так хреново работаете, что людей, как мух, убивать стали?

— Так разве это ж люди? — озорно усмехнулся сержант. — Нувориши. Никак наворованное между собой не поделят.

— Ты так думаешь?

— А как же еще?.. Тут телеграфному столбу ясно. Посмотрите кого убили: председателя акционерного общества, владельца трех магазинов, председателя рыболовецкого кооператива — самых богатых людей нашего города. Кому они мешали? Только своим конкурентам.

— Если так считает и твое начальство, что ж они так долго преступников найти не могут?

— Это вы у них спросите, — откровенно насмешливо бросил Петропавловский и глянул на следователя по особо важным делам независимо, с вызовом: посмотрим, мол, как вы быстро справитесь с делом.

Сержанту чуть более тридцати. Чернобровый, черноглазый и чуб, как у истинного украинского казака — волнистый, густой, локоном спадающий из-под фуражки к левой брови. Красавец, хоть портрет пиши. И выправка гусарская, лихая посадка головы, широкие плечи, тонкая талия… По брошенным фразам, чувствуется, не глуп. Держится как с равным. Начальник горотдела милиции, разговаривая с Полуэктовым по телефону, охарактеризовал водителя коротко: «С ним можешь никаких бандитов не бояться — владеет в совершенстве самбо, карате, тренирует наших оперативников».

Захвалили, наверное, сержанта, никакого почтения к старшим по возрасту и по положению… Хотя сами во всем виноваты, нетребовательно относились к воспитанию молодежи… Но чем-то сержант нравился Полуэктову, неплохо бы себе иметь такого водителя, способного в трудной ситуации защитить своего начальника. А обстановка ныне такая, что без телохранителя на мало-мальски ответственной должности стало небезопасно. И ведет машину играючи, стремительно обгоняя попутные, ловко маневрируя меж выбоин на асфальте.

— Давно служишь в милиции? — поинтересовался Полуэктов.

— В декабре буду юбилей отмечать — десять лет, — с гордостью ответил Петропавловский.

— А что ж в сержантах застрял? Можно было в академию, в высшую следовательскую школу поступить.

— Не получилось. Я семь лет на Дальнем Востоке кантовал, там не до этого было.

— Выходит, земляки. Я тоже после университета там работал. В Хабаровске. А ты где?

— В Уссурийске. Замечательный городок. Тоже зеленый, тихий, а девчата там!.. — сержант даже глаза закрыл.

— Еще холостякуешь?

— Какое там, — вздохнул сержант. — Старший сын в третий класс перешел. И младшему скоро три исполнится. Так что учиться некогда. Да и водительская профессия вполне устраивает меня. Люблю машины, погони, стрельбу. Романтика! — рассмеялся он.

— А пулю поймать не боишься?

— А я об этом не думаю. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. И пусть лучше враги наши погибают, а не мы.

— Ты, говорят, восточными видами борьбы владеешь?

— Есть маленько. В Уссурийске один кореец меня научил. Вот то мастер был! Руки и ноги, когда работал, невидимыми становились, и отразить удары было невозможно.

— У тебя так не получается?

— Не всегда. Надо каждый день тренироваться, а тут то дежурство, то другие дела, вот дом решил себе построить — казенную квартиру не дождешься.

— Строиться ныне нелегко, — посочувствовал Полуэктов.

— Да уж, — согласился Петропавловский. — Спасибо родители помогают, жена подрабатывает. Да и наше начальство не обижает: за тренерскую работу подбрасывает, техникой выручает, — сержант словно что-то вспомнил, замолчал и нахмурился.

Дорога пошла круто вправо, и внезапно из-за леса показались деревянные домишки.

— Вот и наш славный Звени Город! — снова повеселел Петропавловский. — Вы сразу к нам или в гостиницу?

— Вези в милицию.

2

Обстановку докладывал начальник уголовного розыска капитан Тобратов, тридцатипятилетний мужчина, не проработавший в этой должности еще и года, но самоуверенный, нагловатый, принявший Полуэктова, как показалось следователю по особо важным делам, не совсем учтиво и не очень-то искренне желавший помочь московскому Шерлок Холмсу в расследовании преступлений. Он не анализировал обстановку, а, скорее, констатировал факты: 7 июля вечером в подъезде своего дома был убит председатель акционерного общества Гогенадзе. Убит двумя выстрелами из пистолета Макарова в сердце и голову. Из соседей никто выстрела не слышал, видимо, пистолет был с глушителем. Преступника никто не видел. По всей вероятности, он поднялся по лестнице на чердак и вышел через другой подъезд. Следов никаких не оставил, кроме гильз. Труп обнаружил студент Калабушкин, возвращавшийся около одиннадцати часов домой. Он сразу же сообщил о случившемся в милицию… 10 июля, тоже вечером и тоже в подъезде своего дома, застрелян из малокалиберного пистолета или ружья Аламазов Вениамин Борисович, владелец продовольственного магазина. Нет сомнения, что оба убиты с целью ограбления — у них похищены дипломаты с деньгами и документами, кошельки. А 4 июля, за три дня до убийства Гогенадзе, на шоссе Звенигород — Андреевское, в районе Иваново-Константиново, было совершено нападение на инкассатора Туманову, везущую деньги строительной бригаде, нанятой Гогенадзе. Суть дела. Получив в банке в 11.30 триста миллионов рублей, Туманова в сопровождении охранника Рыбочкина выехала на «Волге» к месту работы строительной бригады. Недоезжая до Иваново-Константиново, на перекрестке дорог, вдруг из-за поворота выскочила грузовая машина ЗиЛ. Водитель «Волги» нажал на тормоз и попытался увернуться от столкновения, но ЗиЛ ударил «Волгу» в переднее правое крыло, колесо заклинило, мотор инкассаторской машины заглох. Охранник, к сожалению, так растерялся, что даже не попытался достать пистолет. Тут же к «Волге» подкатили красные «Жигули», из машины выскочили двое мужчин в масках.

За рулем сидела женщина в темных очках, то ли блондинка, то ли светло-рыжая. Волосы прямые, длинные, одета в джинсовый костюм. Один мужчина наставил на охранника автомат, другой, с пистолетом, схватил мешок с деньгами и рванул к «Жигулям». Подождал, пока напарник сядет в машину. В это время в сторону Звенигорода проезжала «Нива». Шофер, увидев аварию, притормозил было. Но мужчина с автоматом открыл дверцу «Жигулей» и дал вверх очередь. «Нива», газанув, помчалась своей дорогой.

Все это Полуэктов знал уже из телефонных разговоров. А что удалось установить следствию, Тобратов не очень-то откровенничал.

— Мы, собственно, только начали раскручивать дело. Нашли свидетелей: водителя «Нивы», проезжавшего мимо, троих грибников, видевших красные «Жигули» на опушке, невдалеке от места преступления. Но показания их довольно путаные, нуждаются в уточнении и проверке. Все в деле есть.

— У вас, насколько мне помнится, в этом году были еще убийства? — спросил Полуэктов.

— Были, — глубоко вздохнул Тобратов. — Сторожа, охранявшего озеро, взятое кооператорами в аренду для выращивания карпа. Причем тоже из малокалиберки. Таксиста, из «Макарова», около кинотеатра, где стояло немало людей. Убийство особенно наглое, по сценарию итальянского кинобоевика: двое подкатили на мотоцикле к такси, на котором привез в кино молодую пару шофер Ревякин, и почти в упор всадили в шофера несколько пуль. Тут же скрылись.

— Выходит, у вас тут целая банда орудует?

— Выходит. У озера, где был убит сторож, обнаружено две пары следов. На опушке стояла машина. Отпечатки протектора удалось снять. Ищем. Но могли и заезжие здесь покуражиться…

— Заезжие? А нападение на инкассатора? Думаете, случайно напали на «Волгу», в которой везли деньги?

— Не случайно. Но мог быть наводчик и в самом банке, и среди строителей коттеджей. Там тоже та еще братия подобралась: трое судимых, еще четверо — тоже неизвестно чем ранее занимались.

— Проверили их алиби?

— Алиби нынче можно купить, как стакан семечек, — усмехнулся Тобратов. — Бригада Ух — один за всех, все за одного. И возглавляет бывший зек, трижды судимый, Грушецкий. Правда, подрядчик характеризует его как толкового руководителя, знающего строительное дело. Жена у него в Ивантеевке, дочка. Беседовал я с ним. Вроде бы осознал прежние ошибки… А в помощники выбрал себе тоже бывшего зека, Татарникова, этакого амбала, килограммов под сто, с ручищами-кувалдами, которого в бригаде все как огня боятся. Правда, судили его за мелочевку — свинью у соседа по-пьяному делу спер, два года отсидел. Подрядчик от него в восторге: порядок в бригаде, не пьянствуют, на совесть работают. Вот и разберись в такой ситуации…

— Разберемся, — твердо заверил Полуэктов. — Кстати, завтра ко мне должен помощник приехать, Скородумов. Ты его знаешь. Надо за ним машину послать.

— Извините, Виктор Петрович, с машиной не получится — одна у нас осталась. Вторая в ремонте, третья вообще на приколе — двигатель надо менять. Сегодня утром из Введенского позвонили: мужчину там ножом пырнули, срочно надо было к месту происшествия выехать, а машина за вами ушла. Пришлось участковому на попутных добираться.

Полуэктов пытливо глянул в глаза капитану: отговорка, неприязненное отношение к столичным чиновникам? По всему видно было, что Тобратов недоволен приездом следователя по особо важным делам. В какой-то мере понять его можно: значит, в верхах не доверяют местным сыскникам, а отсюда и соответствующие выводы. Но кто же виноват, что они топчутся на месте.

— Сколько вы занимаетесь этим делом? — решил Полуэктов напомнить начальнику уголовного розыска, почему его прислали сюда из Москвы.

— Видите ли, по-настоящему к расследованию действий банды мы приступили лишь после ограбления инкассатора. До этого убийствами занимались следователи из Москвы.

— Ну да, «наша хата с краю». Пока у вас под носом банда не стала орудовать, вы на дядю надеялись. Плохо работаем, Геннадий Михайлович. Очень плохо… Ладно, обойдемся без вашей машины, на электричке доберется Скородумов. Обеспечьте явку на завтра на 12.00 пострадавших — инкассатора и всю эту гоп-компанию…

Расстались Полуэктов и Тобратов холодно. Доклад начальника уголовного розыска не понравился следователю по особо важным делам не только своей краткостью, но и утаиванием некоторых фактов: Тобратов словом не обмолвился о том, что за три месяца до ограбления инкассатора из отделения милиции были похищены две «Мотороллы» — переносные портативные радиостанции, которые, судя по сценарию ограбления, имеют непосредственное отношение к делу. Вряд ли случайно упустил такую деталь из виду начальник уголовного розыска. Обошел он вниманием и бросающуюся в глаза версию — причастность одного из работников звенигородской милиции к банде: информировать о получении денег инкассатором Тумановой мог, вероятнее всего, тот, кто знал об этом. А знающих — раз два и обчелся: сама инкассатор, работники банка и работники милиции. Туманова отпадает, работники банка тоже: вряд ли кто-то из них стал бы рисковать из-за трехсот миллионов, да и времени связаться с налетчиками у них не имелось. Остается милиция, точнее, кто-то из ее сотрудников. И Тобратов, опытный начальник уголовного розыска, не мог сбросить со счетов такую трудноопровержимую улику. Почему?..

Полуэктов еще в Москве, когда получил задание и узнал суть дела, сразу подумал о милиции. Столько ныне проходимцев затесалось в ее ряды, такие творят беззакония, а у Тобратова будто глаза затмило…

Подполковник Скородумов явился к Полуэктову в номер около десяти, когда тот только проснулся: до двух ночи он просидел за изучением дела об ограблении инкассатора, толстенной папки, исписанной разными почерками и с разным толкованием происшествия…

4 июля день выдался погожий, и в лесу много было грибников. Более десятка свидетелей удалось найти Тобратову и допросить, но ни одного толкового показания: старики Мясоедовы, муж с женой, видели на опушке леса, в районе нападения на инкассатора, красные «Жигули» и в них женщину с длинными рыжими волосами, с сигаретой в зубах, в темных очках. Больше никого. На номер машины не обратили внимания. Пенсионеры, жители Звенигорода, Кочан и Сыромятин наткнулись в лесу на ЗиЛ, будто прятавшийся за деревьями недалеко от перекрестка грунтовки с шоссе Звенигород — Андреевское. Около машины никого не было. Кочан еще посмеялся над «хитрованом»- водилой:

— Спрятал, называется. В самый раз и колеса поснимать, и в кабине пошарить — никто не увидит. Жаль, что не легковушка…

На номер тоже внимания не обратили.

Полуэктова больше всего интересовала женщина с рыжими длинными волосами. Ее видели еще две женщины, тоже звенигородские. Одной, живущей недалеко от Петропавловских, даже показалось, что это — жена сержанта. Но вторая возразила: «Ерунду ты говоришь: Лариса брюнетка, а та рыжая. И Лариса темных очков не носит».

«Может, и не она, — согласилась первая. — До машины было метров сто… Да и не приглядывалась я…»

Тобратов тоже обратил внимание на рыжую в машине, побывал у Петропавловского, поговорил с Ларисой. Записал в деле: «Зная, что сержант Петропавловский уехал в Москву (у него был отгул), заехал к нему под предлогом согласования графика тренировок по восточному единоборству. Во дворе встретил плотников Парамонова из Введенского и Кочеткова из Хлюпина, заканчивавших строительство дома. Похвалил их за хорошую работу, спросил, дома ли хозяин. „Хозяина нет, а хозяйка дома“, — ответил Парамонов.

Лариса, услышав разговор, вышла из дома. Поздоровались. Я высказал и ей свое восхищение домом. „А чем мы хуже других, — с гордостью заявила Лариса. — Зря, что ли, мы на Дальнем Востоке семь лет кантовались. Кое-что накопили“.

„Я с Михаилом хотел поговорить“, — перевел я разговор на другую тему.

„Он в Москву укатил, — сказала Лариса. — Краски кое-какой купить. Осталось полы да ставни докрасить“, — кивнула она на дом.

„Здорово получается, — похвалил я еще раз. — И моя Валентина в восторге. Позавчера заходила к тебе, хотела посмотреть, как кухню ты оборудовала, да не застала“.

„Пусть сегодня заходит. — Лариса о чем-то подумала, переспросила: — Позавчера? Я весь день дома была. — И обратилась к плотникам: — Мы позавчера мансарду закончили обшивать?“

„Позавчера“, — подтвердили плотники.

Лариса с улыбкой развела руками.

„Зря она не подождала. Наверное, в магазин за бутылкой бегала: надо ж было стены спрыснуть, чтоб грибок не завелся…“»

Алиби стопроцентное. Парамонов и Кочетков — серьезные, работящие мужчины, не стали бы укрывать Ларису…

В показаниях других свидетелей Полуэктов тоже ничего заслуживающего внимания не нашел и раздосадованный лег спать…

Скородумов выглядел превосходно: в светлом штатском костюме, в белой сорочке с ярким галстуком, веселый, энергичный, будто на бал собрался, а не на розыск преступников. Правда, и роль ему определена такая — под видом отдыхающего поискать грабителей в санаториях, они могли там обосноваться. Скородумов — опытный оперативник, сумеет отличить налетчиков от курортников.

— Извиняюсь, Виктор Петрович, не учел, что после московских треволнений вам захочется расслабиться, хоть денек отдохнуть по-человечески, — начал он оправдываться с порога.

— Какой там отдых, — недовольно махнул рукой Полуэктов. — Тут такие работнички: допросить по-людски, не говоря уже о профессионализме, не могут. Так что придется нам с тобой тут повозиться, поломать головы.

Взял полотенце и пошел к умывальнику. Переключил кран на душ и открыл холодную воду, чтоб сошла из труб теплая. По утрам он всегда минут по пять принимал холодный душ и чувствовал себя после этого взбодренным, более решительным и уверенным.

На этот раз плескался под ледяными струями еще дольше, но тяжесть в голове не проходила и настроение не улучшалось. Что-то угнетало, тревожило, и он никак не мог сосредоточиться, как бывало ранее, настроиться на деловой лад.

Скородумов просматривал свежие газеты, привезенные с собой из Москвы, оторвался на секунду, окидывая одобрительным взглядом худощавую, мускулистую фигуру начальника, подмигнул многозначительно:

— Весь секрет продления молодости состоит в том, чтобы не стареть.

— Мудро. Сам придумал или вычитал из модных ныне сочинений бывших диссидентов? — шутка подполковника не подняла настроение у Полуэктова.

— Вычитал, — признался Скородумов, — только что, — хлопнул он по газете. — Интересной нынче пресса стала. Чего только не пишут. И нет такой газеты, в которой о преступности не смаковали бы. Нас по чем зря кроют.

— А за что нас хвалить? Ты много в этом году обезвредил преступников?

Скородумов посмотрел на него удивленно. Догадался: не в духе ныне следователь по особо важным делам. Но это его не обескуражило, ответил с прежним юморком:

— Ну, я человек скромный, о себе лично не буду распространяться, но коллектив наш в том году одну крупную банду обезвредил и всякой шушеры человек двадцать взяли.

— А скольких осудили? — Полуэктов со злостью бросил полотенце на кровать, начал одеваться.

— А это уже не наша ипостась.

— То-то и оно, — вздохнул Полуэктов. — А для журналистов без разницы, кто ты — сыщик, судья или прокурор. Ладно, о деле потом. Ты позавтракал?

— Перехватил бутербродик с чашечкой кофе — какой спросонья завтрак. Надеюсь, здесь найдем какую-нибудь забегаловку, где можно перекусить. А хотите, поедем в профсоюзный санаторий, там нас накормят. Я оттуда начну работу, вернее отдых.

— Туда успеешь. Не торопись. На двенадцать я назначил встречу с потерпевшими: с инкассатором, охранником и водителем. Тебе тоже не мешает их послушать.

— А я-то думал… — безнадежно развел руками Скородумов. — Осмотримся, отдохнем, за рюмкой чая посидим. Я и бутылочку с собой прихватил. Может, не будем горячку пороть?

— Вольготно вам, оперативникам, живется, — помотал головой Полуэктов. — Горячку пороть не будем, дорогой Антон Иванович, а резину тянуть я тоже не позволю.

3

По тому как виновато и трусливо вошел в кабинет следователя охранник инкассатора Рыбочкин, долговязый, неухоженный мужичонка лет пятидесяти, Полуэктов понял, что добиться от него чего-то стоящего не удастся: очень уж он был запуганным, затравленным, словно только что спасли его из-под дула пистолета налетчиков.

И таких посылают охранять инкассаторов, со злостью подумал следователь по особо важным делам. С трудом сдерживая раздражение, предложил вошедшему сесть.

— Итак, Борис Иванович, четвертого июля вы сопровождали вашего бухгалтера Туманову Ольгу Васильевну с деньгами, полученными в банке для строительной бригады. Вы раньше выполняли такие поручения?

Рыбочкин поерзал на стуле, ответил неуверенно:

— Вроде было как-то разок. С год или полгода назад.

— Так было или «вроде»? Вы точно помните?

— Было, кажись. Помню. Но тогда все нормально обошлось.

— А в этот раз кто вас и когда назначил охранником?

Рыбочкин пожал плечами.

— Я собирался за материалом ехать, за брусом. Накануне бригадир назначил. В конторе машину ждал. А тут выходит Ольга Васильевна, спрашивает, чего я тут ошиваюсь. Я объяснил. А она: «Без тебя управятся, поедешь со мной за деньгами». Ну мне какая разница. Взял пистолет, обойму, зарядил и поехал. Получили деньги. Все тихо, спокойно. А на дороге и вовсе… почти никого.

— Где вы сидели? Где был пистолет?

— Где? — Рыбочкин подумал. — Сзади, понятно. Ольга Васильевна — рядом, слева… Мешки вначале на коленях, потом сбоку притулила, чтоб не мешали. Пистолет в кобуре под курткой. Так вот и ехали… Вдруг бац — в ЗиЛ врезались.

— Вы в ЗиЛ врезались или ЗиЛ в вас?

Рыбочкин почесал затылок.

— А черт их знает! — показал руками: — Они вот так, нос к носу. Мы, значит, по шоссе, а он из леса по грунтовке и прямо нам в передок. Я не успел опомниться, как дверца отворилась и мне в лоб — автомат. «Ни с места! — командует мужчина в маске. — И тихо, если жить хотите». А с другой стороны — с пистолетом. Хвать мешок с деньгами — и в машину…

— Стоп, — остановил преодолевшего робость охранника Полуэктов. — Что за мужчина? В чем одет, рост его, голос, может, еще какие-то запомнили приметы?

— Ни хрена я не запомнил, — окончательно осмелел Рыбочкин. — Я уже объяснял вашему товарищу: кроме дула автомата, я ничего и не разглядел… — тяжело вздохнул. — Будто оглоблей по голове. Или как во сне: все вижу, а ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. И язык будто к небу прирос… Только когда красные «Жигули» умчались, начал осознавать, что произошло. Ольга Васильевна заплакала…

— Мужчина был высокий, худой, полный? — снова перебил следователь.

— Кажись, высокий.

— Ему со страха и карлик великаном показался бы, — вставил Скородумов, сидевший рядом с Полуэктовым.

Рыбочкин нахмурился: обиделся, оказывается; недобро глянул на оперативника.

— А вы под дулом автомата были? — спросил с издевочкой.

— Представьте себе, был, и не раз, — весело ответил тот. — И представьте себе, поджилки у меня не дрожали, я первый сумел влепить пулю бандиту… Надо было не мух ловить… Или вы, может, на ножки Ольги Васильевны загляделись, что прохлопали ответственный момент?

— Вон вы как, — Рыбочкин, похоже, рассердился основательно. — Не надо всех на свой аршин мерить.

— Ишь ты, как заговорил, — взорвался и Скородумов. — А если мы предъявим тебе обвинение как соучастнику: ты и не собирался защищать инкассатора, заодно был с налетчиками?

— Чего? — не понял Рыбочкин. — Выходит, я подговорил, чтоб на меня автомат наставили? — и повернулся к Полуэктову: — Он в своем уме, товарищ начальник? Разве я собирался… по своей воле?!

— Но только вы можете помочь нам поймать преступников, — встал на защиту Скородумова Полуэктов. — Вы их видели вот как нас, с вами они разговаривали, вас ограбили. А вы то ли не можете вспомнить, то ли не хотите. Напрягите память, восстановите, как все было: откуда человек в маске подбежал к вам, что вам бросилось в глаза?

— Подбежал он сзади — спереди ЗиЛ в нашу машину вмазал. Рванул на себя дверцу. А дальше… Дальше — маска, дуло автомата.

— А глаза его? — подсказал Полуэктов. — Вы же видели их.

Рыбочкин напряженно думал, обрадованно закивал.

— Видел глаза: черные, злые. Может, кавказец?..

— Уже кое-что, — одобрительно кивнул Полуэктов. — Теперь об одежде. В чем он был одет, обут? Когда побежал от машины, вы должны были обратить внимание.

— Одет по-военному, в камуфляже. А вот обут, кажется, не в форменные ботинки.

— А во что?

— В светлые какие-то. То ли кроссовки, то ли кеды.

— Совсем хорошо. Именно такие следы были обнаружены на земле. Теперь давайте рост восстановим. Представьте себя снова в машине. Намного он возвышался над ней, когда подходил к вам и когда уходил?

Рыбочкин снова напряг память.

— Не очень. Но мужик крупный. Плечи — во, — он расставил широко руки. — Поджарый и юркий, как сам бес.

— Ну вот, кое-что вспомнили. А на руки не обратили внимание?

— Руки, руки, — повторил Рыбочкин и снова задумался. — Во, вспомнил: в перчатках. Тряпичных. Черных.

— Теперь о машине, «Жигулях». Номер не вспоминайте, он был украден с другой машины, как и на ЗиЛе… Хотя и «Жигули», скорее всего, ворованные, те, что сожгли в лесу… Еще ничего не вспомнили?

Рыбочкин помотал головой.

— Все как на духу.

— Хорошо. Подождите в коридоре. Мы поговорим еще с вашей бухгалтершей и с водителем, потом поедем на то место, где вас ограбили…

Показания инкассатора, грузной, дебелой женщины лет сорока пяти, и водителя, низкорослого худенького мужичишки, мало что дополнили к делу об ограблении, даже внесли некоторое сомнение в отношении третьего участника — рыжей женщины: водитель обратил внимание, что у нее «ни спереди, ни сзади», да и накрашена очень уж броско: губищи кроваво-красные, щеки белые, наштукатуренные, глаза закрыты громадными черными очками; волосы длинные, рыжие, прямые.

— Может, это мужчина? — спросил Полуэктов.

— Похоже, — согласился водитель.

Но бухгалтерша запротестовала:

— Не-е, баба. Ручки маленькие, пальцы тонкие, длинные. И голос не мужской, писклявый.

— Что она говорила?

— Кричала, чтоб шофер «Нивы» убирался к чертовой бабушке.

По голосу определить, мужчина то или женщина — неубедительно, и одежда на Рыжухе была универсальная: джинсовый костюм, на ногах, судя по отпечаткам, кроссовки…

К месту происшествия пришлось взять только охранника и водителя — инкассаторша своим толстым задом не умещалась на сиденье.

Повез их все тот же сержант Петропавловский на видавшей виды «Волге», и обида Полуэктова на Тобратова приутихла: действительно, нелегко им тут приходится, даже необходимой техникой не обеспечат; на этой колымаге не за преступниками гоняться, а в будний день с огорода картошку возить — чтоб меньше людей видело. Но «Волга» бежала резво, мотор работал тихо и ровно — хозяин стоящий, хорошо следит и ухаживает.

День был солнечный, жаркий. На берегу Москвы-реки много загорающих и купающихся: под грибками, и просто на траве, пестрят яркие купальники, на воде — детвора, мужчины и женщины. Плавают на надувных кругах, играют в мяч, веселятся. Жизнь бурлит, несмотря ни на какие катаклизмы. Неплохо бы подъехать к берегу, раздеться да хотя бы окунуться, мелькнула заманчивая мысль у Полуэктова. Но он даже плавок не взял. Придется отложить до следующего раза.

Сержант словно прочитал его мысли.

— Может, подвернем? Водичка здесь! — он в восхищении приподнял голову. — Бальзам лечебный. Не случайно в нашем городе столько здравниц. И земля под дачи здесь самая дорогая.

— Да уж, — отозвался с заднего сиденья Скородумов. — Видал я ваши дворцы… Где только люди деньги берут. И не боятся, что завтра снова могут красные прийти. А предложение дельное, я обеими руками «за».

— Ты что, отдыхать сюда приехал? — съязвил Полуэктов.

— Командировка, как считалось при развитом социализме, — это маленький отдых, — уточнил Скородумов. — А вы сразу, без рекогносцировки — в бой.

— А вот мы и едем на рекогносцировку. Так и быть, на обратном пути искупаемся.

Едва свернули с основной трассы, как по обочинам стали встречаться машины грибников, по три, по четыре в одном месте, и около них обязательно либо мужчина, либо женщина — какая-никакая охрана от мелких воришек. А матерые бандиты и в Москве средь бела дня отнимают приглянувшиеся авто…

Полуэктов с вожделением смотрел на лес, на заманчивые опушки, где, несомненно, в траве прятались боровики, подосиновики, сыроежки, которые он умел находить даже там, где проходили сотни грибников и не видели их, а они будто сами высовывали ему свои темно-коричневые и оранжевые головки, звали его и с радостью давались в руки. Ходить по грибы было с детства одним из страстных его увлечений, и летние каникулы он всегда проводил у бабушки под Рузой. Бабушка знала в грибах толк и умела, как никто, готовить их — мариновать, жарить, солить; на всю зиму заготавливала вкуснейший продукт, хотя Витя к грибной еде был равнодушен. Ему нравилось их собирать, точнее искать: опята восторга не вызывали — наткнулся на сухое опеночное дерево, режь сколько тебе надо. А вот боровичок, подосиновик, подберезовик — похитрее, под деревьями, в траве прячутся, и отыскать их — это все равно, что игра в жмурки, в соловьи-разбойники: кто первый увидел, тот и победил…

Пришло же ему в голову такое сравнение. Может, потому он и в сыщики пошел? Возможно. Найти преступника, правда, посложнее, чем гриб в лесу, и не так безопасно, зато и удовлетворение получаешь наивысшее…

Вспомнилось первое дело.

В Хабаровске ограбили квартиру подполковника Шапина, известного в крае журналиста. Жена у него отдыхала в Крыму, а сам он был на работе, в редакции газеты. Взяли, правда, немного: драгоценности жены и мутоновую шубу; все уместилось в командировочный чемодан журналиста. Дело поручили тогда еще молодому следователю Полуэктову.

Шапин — мужчина солидный, за сорок, с вырисовывающимся брюшком, по отзывам товарищей — простак, любитель выпить, поволочиться за женщинами. Ключ, по его словам, был только у него и у жены. А вор открыл квартиру именно ключом: никаких взломов, царапин, и, уходя, также закрыл ее.

— Кому вы давали ключ? — спросил Полуэктов.

— Никому, — ответил Шапин. — Жена — тем более, она в Крыму.

— А кто мог снять оттиск, не исключая женщин? Только откровенно.

— Да приводил я недавно одну. Точнее, она сама приехала. Вначале позвонила, представилась журналисткой, недавно окончившей университет. Читала мои выступления, в восторге от них и хотела бы познакомиться, кое-какие советы попросить. Я сказал: «Приезжайте», назвал адрес. Это было около четырех часов. Через пятнадцать минут она была у меня. Молодая, симпатичная, лет двадцать пять. Зовут Ритой. Она, показалось мне, была выпивши. Потом уточнила: «Да, была у подруги на дне рождения, там, соответственно, выпила шампанского. Вот и осмелела, решила позвонить». Я спросил, кто подруга. Ответила, что я ее не знаю. В общем, мы поговорили с ней до вечера. Я предложил вместе поужинать. В холодильнике у меня были и сосиски, и яйца, и бутылка коньяка. Она не отказалась. Короче, я с ней переспал, и она ушла от меня только утром. Обещала позвонить: своего телефона она не имела. Но не позвонила, и больше я ее нигде не видел.

— Когда она приезжала к вам?

— Неделю назад.

— Кто из ваших знакомых мог рассказать ей о вас?..

Знакомых у Шапина оказалось довольно много. Полуэктов потратил два дня, пока нашел ту, которая рассказала о приятельнице, прилетевшей из Южно-Сахалинска. Хорошо, что накануне погода была нелетная, не успела улететь Рита (Маша, Катя, Даша), промышлявшая квартирными кражами…

— Посмотрите направо, — прервал воспоминания Полуэктова сержант. — Бывшее село Иглово. Лет двадцать назад здесь стояло более двух сотен дворов колхозников. Прекрасное место: слева и справа поля, а вон в низине — озеро; за ним лес, грибной, ягодный. А после гениальной идеи Заславской, пообещавшей всем крестьянам жить в благоустроенных домах с горячей водой, ваннами и теплым санузлом, вот что осталось.

Взору пассажиров представилась возвышенность, на которой сиротливо жались друг к другу два домика, а по сторонам — кучи хлама, битого кирпича, шифера, штукатурки — остатки от бывших построек. Зато за ними, за высоким забором из железобетонных плит с железными воротами, увенчанными замысловатым кружевом из металлических стержней и проволоки, возвышался трехэтажный особняк из красного кирпича с балконом, огражденным тем же металлическим кружевом, что и ворота, окнами, зарешеченными веерообразными стрелами и с резными наличниками.

— Видите, — продолжил Петропавловский, преднамеренно притормозив у особняка. — Заславская оказалась права: в этом доме есть все удобства — и паровое отопление, и ванна, и теплый сортир. И живет в нем, точнее приезжает отдыхать, — простой российский гражданин, всего-навсего ассенизатор, точнее владелец московских сортиров, Семен Семенович Нужный; видимо, от слова «нужник».

— Ты так подробно о нем рассказываешь, будто расследование по его делу вел, — сказал с усмешкой Скородумов.

— На таких дело не заводят, — возразил сержант. — Но чисто из профессионального любопытства я интересовался, кто здесь отхватил жирный кусочек, сколько и за сколько. Я ведь еще год назад был бездомный, хотел нечто подобное себе соорудить, да нет у меня аппаратуры, которая кал в золото превращает.

— И почему ты не генеральный прокурор? — продолжал откровенно насмехаться Скородумов. — Ты бы навел в стране порядок.

— Будь я и простым следователем, наделал бы здесь шороху, — ответил в пику сержант. — Как чирьи, на здоровом теле раздуваются. Где ваши скальпели, господа хирурги-законники? За всякой мелкой шантрапой гоняетесь, а настоящие воры шкуру с народа дерут, и никому до них нет дела.

— Подожди, сержант, доберемся и до них, — вмешался в разговор Полуэктов. — А пока надо банду обезвредить. Что ты о ней знаешь?

— Банда! — с издевкой повторил Петропавловский. — Конечно, предпочтительнее выдать тройку каких-то дилетантов за матерых преступников, которых наши знаменитые сыскники не могли поймать…

— Ты считаешь, что никакой банды у вас и не существует? — удивился Полуэктов. — А убийство Гогенадзе, Аламазова, нападение на инкассатора, рэкет? Разве этого не было?

— Было, — досадливо махнул рукой Петропавловский. — Но, подумайте сами, при чем здесь ограбление инкассатора и убийство Гогенадзе? Если бы это были одни и те же люди, вряд ли бы они оставили в живых свидетелей: бухгалтершу, охранника, водителя. А их пальцем не тронули. Теперь Гогенадзе и Аламазов. Первый — бизнесмен, второй — спекулянт. Один шел с работы домой — какие у него могли при себе быть деньги, так, мелочевка; значит, убит не из-за денег. Другой — пьяный, из ресторана. И у своего дома, а не у торговых точек. Тоже сомнительно, что из-за денег.

— Логика в твоих рассуждениях, конечно, есть, — согласился Полуэктов. — Но не станешь же ты утверждать, что на машину с деньгами напали случайно. Значит, у налетчиков был осведомитель. Да и по тому, как они действовали, дилетантами их не назовешь: заранее украли на птицефабрике ЗиЛ, устроили аварию, выхватили мешок с деньгами у инкассатора, не дав охраннику глазом моргнуть и понять, что происходит. Все было отработано до автоматизма. Поскольку ЗиЛ и «Жигули» прятались в лесу в разных местах, можно предположить, что машины были радиофицированы. Кстати, ты слышал, что у вас в милиции месяца полтора назад из дежурной части были похищены две переносные радиостанции?

— Слышал… Так, как у нас поставлена служба, и начальника милиции скоро украдут.

— Пьют на дежурстве? — догадался Полуэктов.

Сержант закусил губу, нахмурился: спохватился, что сболтнул лишнее.

— Мое дело шоферское, — после минутного молчания перешел он снова на веселый лад, — крути баранку и не суй носа, куда не следует. А переноски… может, и не с дежурки их сперли… О налетчиках это, так сказать, мысли вслух, может, я и ошибаюсь. Но мне так кажется: опытные бандиты вряд ли стали бы днем нападать на инкассатора.

— Разберемся, — уверенно сказал Полуэктов. Откровения сержанта он воспринял как слова человека, чем-то обиженного начальниками и мало смыслящего в сыскном деле. Хотя кое-что полезное из его высказываний почерпнуть можно: дисциплина в отделении милиции слабая, профессиональная подготовка низкая. И тут же мелькнула ошеломившая своей логичностью мысль: а не те ли украденные переносные радиостанции использовались при нападении на инкассаторскую машину? И кто, как не милиция, знала о получении в Сбербанке трехсот миллионов для выплаты зарплаты строителям вилл?.. Да, очень даже вероятно, что наводчик служит в милиции. Ныне не новость, что коррупция проникла в правоохранительные структуры. Полуэктов не удивится, если один из работников милиции окажется не только наводчиком, но и организатором банды…

Сержант внезапно затормозил и, лихо развернувшись на сто восемьдесят градусов, приткнул машину к обочине у развилки дорог. Собственно, в лес уводила не дорога, а просека, по которой когда-то, когда еще отапливались дровами, вывозили бревна. Теперь изредка по ней ездили грибники.

— Приехали, — сказал сержант. — Вот тут и произошло ограбление. Вон еще битые стекляшки от фар валяются: ЗиЛ в самый нос «Волге» врезал.

Полуэктов вылез из машины, за ним — Скородумов, охранник и водитель. Все стали внимательно осматривать место аварии.

— Видите, еще остались следы торможения, — указал на черные полосы от протекторов водитель «Волги». — Как из-под земли выскочил… И увернуться не успел…

— О бабе, наверное, своей думал, — съерничал Скородумов. — А Рыбочкин не за пистолет, а за толстый зад бухгалтерши держался.

— Скажете такое, — смутился Рыбочкин. — Разве я думал…

— То-то и оно, что не думаем, а потом дяде приходится вашу кашу расхлебывать, — продолжал нравоучения Скородумов.

Полуэктов глянул на него сердито и осуждающе: чего пристал к человеку? Его не злить надо, а дать возможность сосредоточиться, вспомнить все детали происшествия. Как бы преступник ни планировал свое «дело», как бы ни просчитывал варианты и ходы, по-расписанному никогда не выходит, обязательно будут сбои, нестыковки. Должны и эти налетчики оставить след, тем более что отнести их к опытным бандитам вряд ли можно: прав Петропавловский, профессионалы вряд ли бы стали нападать днем. Да и триста миллионов, по нынешним ценам — это не деньги… Еще рыжая в очках, прямо как у Жапризо в романе «Дама в очках и с ружьем в автомобиле»… Начитаются бестселлеров и начинают играть в разбойников. «Жигули» они сожгли. Хотя, с другой стороны, дилетанты не стали бы сжигать машину, постарались бы припрятать ее и продать. Стоят ныне авто, несмотря на дороговизну бензина, миллионы…

— Кто за рулем красных «Жигулей» сидел, вы не заметили? — обратился Полуэктов к Рыбочкину и водителю «Волги».

Охранник помотал головой.

— Разве до него было.

Пожал плечами и водитель «Волги».

— Номер, правда, я сообразил запомнить. Потом записали: 77–28 ЮА.

— Машина оказалась краденая, у нашего звенигородского. Номер на ней был другой. Налетчики ее сожгли километрах в двух отсюда, в лесу.

— Значит, там их ждала вторая машина, — сказал в раздумье Полуэктов и глянул на сержанта. — А ты говоришь — дилетанты. Вези, показывай, что там осталось от красных «Жигулей».

…Налетчики действовали быстро и дерзко: отъехали от дороги метров двести по мелкому кустарнику, объезжая боровые березы и сосны, оставляя глубокие следы на мягком грунте. На небольшой полянке у болотца остановились — далее все равно не проехали бы, — облили машину бензином и подожгли. Сгорела она дотла. Хорошо еще, что огонь до деревьев не добрался и не загорелся лес…

— Когда вы здесь побывали? — спросил у сержанта Полуэктов.

— На другой день.

— Почему не сразу?

Петропавловский пожал плечами.

— О сгоревшей машине в милиции узнали лишь на второй день. Какой-то грибник видел, но сразу не сообщил.

— Что-нибудь стоящее обнаружили?

— Мелочевку: охотничий нож да обрез двухстволки. Они так обгорели, что никаких отпечатков…

Полуэктов походил по пожарищу, поковырял носком туфли покореженные железки.

— Радиостанцию не обнаружили?

— Нет. Полагаете, налетчики были радиофицированы? — усомнился Петропавловский.

— Похоже на то. А выскочивший из ЗиЛа… — повернулся Полуэктов к Рыбочкину и водителю «Волги»: — Не обратили внимания, что у него в руках было? Может, через плечо сумка или еще что?

— Кажись, что-то было, — напряг память водитель «Волги». -Пистолет и еще что-то. А вот что, не могу вспомнить.

— Я, можно сказать, мельком его видел, — Рыбочкин нервно ломал веточку. — Когда пистолет в лоб, не до смотрин…

— Тобратов по этому поводу ничего не говорил? — снова обратился к Петропавловскому Полуэктов.

— Вы имеете в виду радиостанции?

— Да.

— Нет, о них он не упоминал.

«О них он мог и не догадаться, — подумал Полуэктов. — А жаль. Радиостанции могли быть те самые, что похищены в милиции. И тогда стало бы очевидным причастность к ограблению кого-то из милиции, и круг поисков сузился бы…»

— Картина ясная. Неясен только ее исполнитель, — Полуэктов отшвырнул носком туфли кусок обгоревшей жести и направился к дороге, где оставили «Волгу». Остальные последовали за ним.

— Вот теперь можно и искупаться, — потирая руки, оживился Скородумов, усаживаясь на заднее сиденье.

— Извините, не получится, — возразил сержант и кивком указал на часы. — Видите, пятый час, а у меня в семнадцать ноль-ноль занятия.

— Один раз мы разрешаем пропустить, — начальнически смилостивился Скородумов.

— Я бы с удовольствием, да люди ждать меня будут.

— И много у вас желающих овладеть восточным единоборством?

— Полковник Зарубин не спрашивал, кто желает, всем приказал заниматься.

— Может, и мы, Виктор Петрович, тряхнем стариной, поучимся новым методам борьбы с опасными преступниками? — перешел снова на насмешливый тон Скородумов. — Коль здесь бандиты днем на дорогах грабят, надо быть ко всему готовым.

— Учиться никогда не поздно, — смягчил выпад подчиненного следователь по особо важным делам. — А отзывы о тренерском мастерстве сержанта Петропавловского я уже слышал. Доброе дело делаешь, Михаил Алексеевич, — похвалил он. — И мы, если не сегодня, то в ближайшее время, обязательно посетим твои занятия. Поехали в отделение милиции — надо застать капитана Тобратова, кое-что уточнить и вызвать свидетелей нападения. Начнем копать все сначала…

Еще когда Полуэктов готовился к экзаменам в юридический, его сверстник и друг Петька Долгоруков спросил:

— А знаешь ли ты, что самое важное в следовательской работе?

— Смекалка, — недолго думая, ответил Полуэктов.

— Ерунда, — не согласился Петька и с серьезным видом знающего человека поднял вверх палец. — Самое важное в следовательской работе — иметь крепкую задницу. — И после небольшой паузы пояснил: — Чтобы раскрыть какое-то дело, надо часами не подниматься с кресла, выслушивать показания свидетелей, изучить ворох документов, исписать тонны бумаги…

Петька шутил. Но сколько в той шутке оказалось правды. Еще там, на Дальнем Востоке, Виктор Петрович убедился, что без усидчивости, кропотливости, скрупулезности немыслимо докопаться до истины. Тогда ему потребовалось двое бессонных суток, более двух десятков встреч и бесед, чтобы найти одну дилетантку-воровку. А здесь прошло две недели, допрошено более сотни свидетелей и — никакого просвета. Ошибся сержант Петропавловский — не дилетанты ограбили инкассатора Туманову, а опытные, заранее подготовленные к акции профессионалы. Из опроса жителей близлежащих сел, где произошло ограбление, находившихся в тот день в лесу и собиравших грибы, удалось установить, что незадолго до ограбления двое молодых парней в стогу сена нашли два мотоцикла. Парни, догадавшись, что мотоциклы ворованные, забрали их себе, объявив, что будут на них ездить до тех пор, пока не объявятся хозяева; попросили находившихся с ними сельчан быть свидетелями, что они мотоциклы нашли, а не украли…

Ясно, что мотоциклы были похищены для нападения на инкассатора, и выяви эти улики ранее, можно было устроить у стога засаду. Теперь, кроме того, что удалось найти хозяев мотоциклов, напасть на след похитителей было поздно.

Не дало положительных результатов и расследование по похищению двух переносных портативных радиостанций в отделении милиции. Дело затруднялось тем, что трудно было установить дату похищения радиостанций: около месяца назад оставили их в дежурке двое оперативников и хватились лишь тогда, когда они снова потребовались…

Банда продолжала действовать. Она будто сделала вызов милиции: забралась в гараж следователя Арясова, ведущего поначалу расследование и помогающего теперь Полуэктову, и сожгла его недавно купленную легковую машину; трое мужчин в камуфляже и масках совершили нападение на обменный пункт валюты и похитили оттуда двести пятьдесят тысяч долларов и пятьсот миллионов рублей. По городу поползли слухи, один страшнее другого. Ночью улицы пустели, и днем люди старались ходить группами.

Полуэктову из Москвы прислали в подкрепление еще четверых опытных оперативников; милиционеры, переодевшись в штатское, днем и ночью фланировали в наиболее подходящих для нападения местах, но банда была неуловима. Полуэктов все более убеждался, что ее кто-то хорошо информирует, и стал осторожно проверять работников милиции.

Напасть на след преступников удалось, как бывает зачастую, совсем неожиданно.

Однажды утром к нему пришел инженер с птицефабрики, с которой был похищен ЗиЛ, некто Балуев, мужчина средних лет, представительный, одетый в модный, стального цвета костюм отличного покроя.

— Извините, что надоедаю вам, — назвав себя, начал он присаживаться на предложенный стул. — Но считаю своим долгом поставить вас в известность о фактах, имеющих, на мой взгляд, отношение к похищению с нашей птицефабрики машины «ЗиЛ» и нападение на инкассатора. Еще раз утверждаю…

— Подождите, — прервал его Полуэктов. — Я вижу вас впервые.

— Да, да, — согласился Балуев, — извините, я был не у вас, а у Тобратова, ему рассказывал о своих подозрениях. Не знаю, вызывал он Грушецкого и Татарникова, но вчера я видел их снова в Андреевском, у магазинчика. И знаете, кто с ними был? Раков! — многозначительно поднял он палец.

— Извините, но мне эти фамилии ничего не говорят, — развел руками Полуэктов.

— Да? — удивился Балуев. — А я думал… У нас, в Звенигороде, их хорошо знают. Особенно Ракова. Все трое сидели. Грушецкий и Татарников — за воровство, квартиры грабили; освобождены года три назад. Раков — по машинам промышлял, вышел того позднее — с год. Теперь Грушецкий и Татарников в строители подались, а Раков ремонтом машин занялся. Но это, как я полагаю, для видимости или, по-вашему, для алиби, а главный их промысел прежний. И вот на каком основании я пришел к такому выводу: у всех троих — собственные машины; на трудовые, согласитесь, ныне купить их непросто. Все трое живут припеваючи. А главное — четвертого июля Грушецкого и Татарникова я видел недалеко от Иглово. Стояли у красных «Жигулей» и о чем-то совещались. Мне эти красные «Жигули» вспомнились, когда я узнал об ограблении инкассатора. Ракова с ними тогда не было. А вчера все трое в Андреевском собрались. Я мимо проходил, увидели, замолчали. Не иначе, новое что-то замышляют. Вот я и решил снова прийти.

— Спасибо, — поблагодарил инженера Полуэктов. — Информация ваша в самом деле представляет для нас большой интерес. Во сколько вы видели Грушецкого и Татарникова четвертого июля?

— Еще до полудня, где-то около одиннадцати. И вот еще что интересно: в тот же день кум мой из Андреевского видел там Ракова. Тоже на машине. Думается, троица эта не зря собралась в одном районе.

— И вы обо всем этом докладывали начальнику уголовного розыска Тобратову?

— Так точно, — по-военному ответил Балуев. — Только вот о вчерашнем случае не докладывал.

— Интересно. Очень интересно. — Полуэктов был настолько потрясен услышанным, что встал и заходил в раздумье по кабинету: бывшие воры находились в районе происшествия, а начальник угрозыска не только не заинтересовался этим фактом, но даже словом не обмолвился о нем следователю по особо важным делам. Почему?.. Остановился около Балуева, переспросил: — Значит, вы доложили об этом Тобратову. И как он среагировал?

— Так, как и вы: поблагодарил, пообещал разобраться… — помолчал. — И вот еще что вчера мне бросилось в глаза: очень уж недобрым взглядом проводили меня в Андреевском Грушецкий и Татарников. Боюсь, как бы их не проинформировали о моем визите к начальнику уголовного розыска.

— Кто-нибудь еще видел вас у него?

— Да нет… разве что дежурный.

— Хорошо. Мы примем соответствующие меры. Вы правильно сделали, что пришли к нам.

— Я выполнил гражданский долг, — смущенно пожал плечами Балуев и встал. — В городе все перепуганы, нельзя стоять в стороне…

— Спасибо, — Полуэктов пожал инженеру руку и проводил до двери. Закрыл ее и в радостном возбуждении рубанул кулаком воздух: наконец-то кончик запутанного клубка попал ему в руки! Теперь надо умело и осторожно, чтобы не оборвать, распутать его. Такого случайного совпадения быть не может: встреча бывших зеков в районе происшествия незадолго до ограбления, красные «Жигули», показания дружков Грушецкого и Татарникова, что они в это время были на стройке… Надо немедленно дать команду, чтобы за всеми троими установили наблюдение.

Полуэктов вернулся за стол и открыл дело об ограблении инкассатора. Полистал и нашел показания свидетелей, записанные по горячим следам начальником уголовного розыска Тобратовым. О Грушецком и Татарникове Геннадий Михайлович нигде не упомянул… Вызвать его и спросить напрямую — почему?.. Нет, не годится: Тобратов не так прост, как кажется, ответ у него может быть уже подготовлен, и он вывернется как уж, затаится. Надо повнимательнее понаблюдать за ним, проследить его связи, прослушать разговоры… Преступлений не бывает, чтобы не оставались следы, чтобы преступник не сделал неверного шага; сколько вор не ворует, все равно рано или поздно попадется. Надо только похитрее расставить сети, посолиднее подбросить приманку…

Не зря говорится: человек предполагает, а Бог располагает. Пока Полуэктов беседовал с Балуевым, потом строил планы, как разоблачить и обезвредить банду, произошло новое преступление: в обеденный перерыв трое в масках ворвались в магазин у санатория Министерства обороны, забрали всю выручку, ценности и на иномарке умчались. Об этом сразу стало известно в Управлении ВД, начальство высказало Полуэктову немало нелицеприятных слов.

— Мы послали тебя в этот маленький городишко, чтобы авторитет твой поддержать, — гремел генерал Водовозов. — Ты знаешь мнение о себе твоих сослуживцев и с каким трудом удалось отстоять твое назначение. И что теперь мы скажем твоим конкурентам? Что ошиблись, взяли на ответственную должность бездаря и тугодума?..

— Но… тут такое коррумпированное кодло… — попытался оправдаться Полуэктов.

— Коррумпированное кодло? — переспросил насмешливо генерал. — Откуда оно взялось? Троих налетчиков за банду посчитали, за целое кодло?

— Не совсем так, — осмелился возразить Полуэктов. — Я сообщал вам в Донесении. А сегодня новые факты всплыли. У меня появилось подозрение, что бандой руководит не кто иной, как сам начальник уголовного розыска.

— У тебя случайно не жар или хватил лишку под сенью звенигородских дубрав? Ты соображаешь, что говоришь?!

И Полуэктов вынужден был выложить свои козыри.

Генерал поостыл, помолчал с минуту, потом недовольно заключил:

— Хорошо. Завтра я сам к вам приеду. А сегодня же обыщите квартиры Грушецкого и Татарникова, выверните наизнанку все их захоронки, что-то должны найти…

Обыск производили сразу у обоих подозреваемых, в домах и на стройке, где в это время находились Грушецкий и Татарников. У бригадира даже крупинки из ворованного не удалось обнаружить. Осматривая «Жигули» Татарникова, Скородумов обратил внимание на номер двигателя, три цифры которого оказались перебитыми.

— Когда машину купили? — спросил Скородумов.

— В прошлом году, — твердо ответил Татарников и, догадываясь, что милиционер что-то заподозрил, пояснил: — С рук, разумеется, подержанную. В этом году пришлось движок менять.

— Где движок покупал? У кого?

— Тоже с рук, — Татарников замялся, опустил глаза.

— В ГАИ зарегистрировал замену?

— Не успел. Все некогда.

— Понятно, — Скородумов, раздосадованный неудачным обыском, решил отыграться за незарегистрированный двигатель: Татарников не хочет сказать, у кого купил, значит, знает, что двигатель ворованный. — Купил-нашел, насилу ушел, а догнали — еще один такой бы дали. Так, что ли? — усмехнулся он. — Поедешь с нами. Посидишь, вспомнишь, где нашел или у кого купил.

Татарников, не раз побывавший в руках милиции и убедившийся, что доказывать что-либо бессмысленно, обреченно махнул рукой — воля, мол, ваша.

4

Утром Полуэктов встретил генерала Водовозова, срочно прибывшего по его докладу. Невиданное в МВД чрезвычайное происшествие: начальник уголовного розыска — один из участников мафиозной группировки, если не главарь мафии. Все бандитские нападения, особенно ограбление инкассатора, проанализировал Полуэктов, не могли быть совершены без соответствующей информации, которой располагали немногие. И, вероятнее всего, утечка ее происходила именно из милиции: кто еще так осведомлен о событиях небольшого городка, как не милиция, а то, что Тобратов попытался прикрыть своих подельников, говорит о его прямой причастности к мафии.

Генерал был не в духе, это Полуэктов сразу определил по его хмурому, суровому лицу, по холодному пожатию руки, по тяжелой медлительной поступи на лестнице и молчанию, пока они поднимались на третий этаж в гостиничный номер, где расположился следователь по особо важным делам со своим помощником. Возможно, из-за раннего подъема, от которого уже отвык престарелый начальник, или от сложной, неприятной миссии — как поступить в такой ситуации. Чтобы отстранить от дел начальника уголовного розыска, тем более арестовать, нужны веские аргументы: только того, что Тобратов скрыл от следственных органов данные о нахождении бывших зеков в районе нападения на инкассатора, мало. Да и одного того, что в уголовный розыск затесался нечистоплотный человек, бандюга, вполне достаточно для неприятностей всему высокопоставленному начальству уголовного розыска Министерства внутренних дел — проглядели, прошляпили, недовоспитали…

— Чайку, кофейку с дороги? — услужливо предложил Полуэктов, вводя генерала в свой номер.

— Подожди ты со своим кофейком, — недовольно махнул рукой генерал, осматривая внимательно номер, словно собирался здесь поселиться надолго.

Номер был просторный, чистый, с небольшой прихожей, с туалетом и ванной. Генерал задержал внимание на столе, на стульях.

— Где можем собрать местное начальство? — спросил он.

Полуэктов догадался, о чем думал генерал, осматривая номер.

— Разместимся здесь, Иван Петрович. Пригласим самых необходимых, кто в какой-то степени может пролить свет на действия начальника уголовного розыска.

— Ты предупредил их о моем визите?

— Так точно. Все на своих местах. Ждут указания.

— Тогда звони. Пусть приезжают. Предупреди: Тобратов пока ни о чем не должен знать.

— Есть, — Полуэктов набрал номер телефона начальника милиции. — Доброе утро, Александр Михайлович. Полуэктов беспокоит. Иван Петрович у меня. Давай бери своих заместителей, начальника следственной службы, патрульно-постовой и — ко мне… Нет, начальника уголовного розыска не надо, и постарайтесь, чтобы о нашем совещании его никто не проинформировал…

— Вот теперь можешь и кофеек организовать, — несколько потеплел генерал. — И пока водичка будет греться, просвети-ка еще раз меня поподробнее о своих подозрениях. У меня никак в голове не укладывается, чтобы Тобратов, которого я всегда считал серьезным человеком, опытным милицейским работником, мог связаться с мафией.

Скородумов, прибывший накануне, достал из тумбочки привезенный с собой небольшой чайник, наполнил его водой и подключил в сеть, а Полуэктов, усевшись напротив генерала, стал излагать ему свою версию.

— Я тоже поначалу недоумевал, Иван Петрович. Но посудите сами. Возьмем последние два случая убийства Гогенадзе и Аламазова. Оба регулярно платили дань рэкетирам. Кому конкретно — установить не удалось. Человек приходил поздно вечером, в маске, и ему вручали определенную сумму. Поначалу председатель акционерного общества и владелец магазинов мирились с таким положением, но когда дань возросла до непосильных размеров, они обратились за помощью в милицию. Как объясняет Тобратов, он установил наблюдение за офисом Гогенадзе и за магазинами Аламазова. Но рэкетиры больше не появились. А через некоторое время и тот и другой были убиты. Допускаю, что рэкетиры в данном случае как-то сами смогли обнаружить слежку милиции. Возьмем второй пример: ограбление инкассатора. О том, что деньги повезут в этот день на стройку, знали только работники банка и милиции. Банк, само собой разумеется, отпадает. А то, что нападающие были оснащены рациями, — очевидно. И рациями, надо полагать, теми самыми, которые три месяца назад были похищены из отделения милиции. Третье, угнанные машины: ЗиЛ с птицефабрики, красные «Жигули» Самофалова, жителя города Голицына, мотоциклы, убийства — дело рук профессионалов, умеющих надежно прятать концы в воду. И самое главное: Тобратов встретил нас с большой неохотой и настороженностью, скрыл, что на месте, точнее недалеко от места преступления, где было совершено нападение на инкассатора, незадолго до этого гражданин Балуев видел Грушецкого и Татарникова, привлекавшихся ранее за воровство и вернувшихся из заключения чуть более года назад.

Полуэктов замолчал. Генерал набычил свою могучую с солидным жировым загривком шею, задумался. Видимо, факты, приведенные следователем по особо важным делам, были не столь убедительны — это понимал и сам Полуэктов, — но он интуицией чувствовал, что именно здесь собака зарыта: других профессионалов, так хорошо осведомленных о делах и порядках в городе, о прибылях бизнесменов, о работе милиции, во всей округе просто не было.

— Н-да, — наконец произнес неопределенное генерал. — Версия твоя не лишена логического смысла. И все-таки жидковата. Нет прямых улик. А то, что Тобратов встретил вас недружелюбно, скрыл какие-то факты — это не доказательство, он может просто объяснить: упустил или счел нецелесообразным в силу каких-то обстоятельств. В общем, послушаем, что скажут о нем непосредственные начальники и сослуживцы.

Скородумов к этому времени заварил кофе, налил в чашки и поставил перед генералом и следователем по особо важным делам. Несмело, с виноватой улыбкой предложил:

— Может, с коньячком?

Водовозов приподнял голову и глянул на следователя недоуменно-вопрошающе.

— Вы и коньячком здесь пробавляетесь?.. Неплохо устроились. — И перевел взгляд на Полуэктова: — Это ты приучил его по утрам коньячок употреблять?

— Что вы, Иван Петрович. Я по утрам кефир предпочитаю. Это он вам, нашему гостю, предложил.

— Значит, не пьешь? — и снова снизу вверх — на Скородумова:

— И ты по утрам коньяк не пьешь?

— Никак нет, товарищ генерал.

— И правильно делаете. Вам, молодым, ни к чему. Это мне, старичку, для поднятия тонуса можно рюмочку. Так что давай, неси.

Скородумов повеселел и засуетился у тумбочки: достал было початую бутылку, но тут же сунул ее обратно и заменил на еще не откупоренную. Открутил пробку.

— Вам в кофе или в рюмку?

— Давай сюда. Как-нибудь сам разберусь, — генерал забрал у него бутылку. — А где же рюмка?

Пока Скородумов бегал в умывальник, чтобы сполоснуть стакан — рюмок в номере не было, — Водовозов плеснул коньяк в кофе и с вожделением отхлебнул.

— Хорош. Только не пойму — то ли коньяк, то ли кофе. — Повертел в руках бутылку. — «Белый аист». Приднестровский. Раньше армянский ценился, а ныне халтурить стали южные братья. И армяне, и грузины, и азербайджанцы…

Скородумов принес стакан. Генерал налил на донышко, попробовал, почмокал губами.

— Н-да. И молдаване испортились. Убери…

Полковник Зарубин с кавалькадой своих помощников прибыл довольно быстро. Разместились: кто на кроватях, кто на стульях, Скородумов устроился на тумбочке. Генерал — в центре, спиной к двери. Начал без предисловий:

— Ну, отцы-командиры, стражи общественного порядка, доложите, как вы тут службу цареву несете, кодекс Уголовный блюдете? Сколько в этом году банд обезвредили, преступников на скамью подсудимых посадили? Что мешает в работе, какие проблемы волнуют? Начинай, Александр Михайлович. Только без общих цифирь, какие ты посылал в Управление. Коротко, что сделано, особенно за последнее время, справляются ли твои помощники со своими обязанностями, кого надо вверх двигать, а кого, возможно, и совсем из органов убирать…

Благодушие с лица генерала исчезло и железные нотки в голосе не обещали ничего хорошего. Зарубин поднялся, на лбу и переносице заблестели капельки пота. Полковник достал носовой платок, вытер лицо и шею, откашлялся.

— Хвалиться, Иван Петрович, сами знаете, пока нам нечем. Преступность за эти полгода по сравнению с прошлым годом возросла на шестьдесят четыре процента. Только убийств совершено тридцать восемь. Раскрыто, к сожалению, только четыре. И то — бытовые. Второй год в нашем городе и районе действует опасная, хорошо оснащенная оружием и техникой банда. По имеющимся данным, все убийства и ограбления — на ее счету. В банде — опытные профессионалы, не исключено, бывшие работники милиции…

— А сегодняшних вы исключаете? — вставил вопрос генерал.

— Не исключаем, Иван Петрович. И в этом направлении тоже ведется работа. Но, к сожалению, пока безуспешно. Хотя только за последние два месяца нами пойманы на месте преступлений девять домушников, четверо угонщиков машин, столько же карманных воров.

— Велики заслуги, — снова вставил реплику генерал. — Домушники, угонщики, карманная шантрапа. А мокрушники, налетчики на инкассатора разгуливают на свободе и посмеиваются над нами — под боком у столичного начальства, такая армия ментов, а с кучкой бандитов справиться не может. Скажите, чем у вас занимается уголовный розыск? И что вы думаете о его начальнике капитане Тобратове? Догадываетесь, почему мы не пригласили его на это совещание?

Полковник пожал плечами.

— Тобратов всего второй год как назначен начальником уголовного розыска. Опыт, безусловно, маловат, но человек старательный, настойчивый, хваткий…

— Хваткий в отношении чего?

— Ну, в отношении опыта, — смутился Зарубин. — И, откровенно говоря, меня несколько удивило ваше указание не приглашать начальника уголовного розыска на совещание: он, который больше всех причастен к раскрытию преступлений, не допущен к обсуждению злободневных вопросов.

— Вот именно, — многозначно подтвердил генерал и пояснил свой намек: — И причастен, и не допущен. Он объяснил вам, почему не арестовал бывших зеков Грушецкого и Татарникова, находившихся в день нападения на инкассатора в районе ограбления?

— Он докладывал мне: да, Грушецкий и Татарников были в селе Иваново-Константиново, но в первой половине дня, а ограбление произошло около пятнадцати часов, когда Грушецкий и Татарников уже вернулись на стройку. У них полное алиби.

— Разрешите? — счел необходимым вмешаться Полуэктов. Генерал кивнул. — Начальник уголовного розыска капитан Тобратов не счел, видимо, нужным проинформировать вас, Александр Михайлович, что на стройку бригадир Грушецкий подобрал себе таких подельников, которые за бутылку любые показания дадут. Это первое. Второе. Известно ли вам, что Татарников разъезжал на ворованной машине?

— Тобратов докладывал мне, что Татарников купил у автомастера двигатель, который, как выяснилось позже, с угнанной машины, находящейся в розыске. Я дал задание гаишникам разобраться в этом деле.

— Мы уже разобрались, — кивнул Полуэктов на Скородумова. — Как в той поговорке: Иван кивает на Петра, Петр — на Ивана. Татарников объясняет, что купил у Ракова; Раков — купил на рынке. У кого — не знает: на рынке-де фамилию не спрашивают. Дурачком прикидывается. И паспорт на машину у Татарникова липовый. Мы арестовали его, и он уже дал кое-какие интересные показания, — сгустил краски Полуэктов, чтобы оправдать свое решение: Татарников пока никаких стоящих показаний не дал, но следователь по особо важным делам был уверен, что он соучастник ограбления и рано или поздно выдаст своих сообщников и главаря банды, если знает его; а не знает, все равно выведет на след.

— Ну, если так… — не стал спорить начальник отделения милиции. — Но Тобратов заверял меня, что Татарников и Грушецкий напрочь завязали с прошлым, честно отрабатывают свой хлеб.

— Потому и заверял, что они на него работают, — уверенно, так же сказал Полуэктов. — Скрыть такие изобличающие преступников факты от следователя по особо важным делам, согласитесь, надо иметь веские основания.

Зарубин нахмурился: похоже, не согласен с таким категоричным суждением, но промолчал. Его подчиненные, глядя на начальника, опустили головы — зачем лезть поперед батьки в пекло? Лишь начальник следственного отдела смотрел на генерала, ожидая, когда тот обратится к нему, и в глазах его Полуэктов уловил злорадный блеск. Еще при знакомстве с капитанами (начальник следственного отдела тоже был капитаном, помоложе Тобратова лет на пять, поэнергичнее, позадиристее) было видно, что между ними пробежала черная кошка: мнения их по тем или иным вопросам зачастую расходились на 180 градусов.

Генерал тоже заметил нетерпение начальника следственного отдела, но почему-то медлил, то ли о чем-то думал, то ли желал выслушать мнение других. Но охотников не находилось.

— А что скажет по этому поводу капитан Семиженов? — прервал наконец затянувшуюся паузу Водовозов, обратившись к начальнику следственного отдела.

Семиженов резко поднялся, расправляя грудь и вытягиваясь, как на строевом смотре, подчеркивая свою безукоризненную воинскую выправку, заговорил пылко, уверенно:

— Я во многом согласен с Виктором Петровичем. Когда только началось следствие по делу ограбления инкассатора, Арясов, следователь по этому делу, тоже обратил внимание на бывших заключенных Грушецкого и Татарникова, находившихся в день ограбления близ Иваново-Константиново. Но Тобратов убедил его начинать с поиска пресловутой блондинки-рыжухи: шерше ля фам — ищите женщину. Мол, есть серьезная зацепка — она, по описанию свидетелей, похожа на жену Петропавловского. Значит, есть словесный портрет. А женщин-преступниц не так много, и найти ее будет легче… Короче, сразу нацелил молодого неопытного следователя на ложный путь. Вот и топтались на месте.

Генерал помассировал широкий лоб, словно желая что-то вспомнить или найти верное решение.

— Ну а все-таки, искали женщину? — спросил он у Семиженова. — Рыжая, похожая на жену Петропавловского, — действительно броская примета.

— Искали, товарищ генерал. Но то ли женщина, то ли мужчина в парике… Сделали мы фоторобот, разослали снимки окрест, пока безуспешно… Согласен я с Виктором Петровичем и в том, что капитан Тобратов ведет себя, по меньшей мере, странно. А если быть более откровенным — вызывающе. Со всякой же шушерой — жуликами, преступниками — заигрывает. Контакт с ними поразительный. Можно было бы принять их за осведомителей, на что, по-моему, и рассчитывает начальник уголовного розыска, но я ему не верю.

— Хорошенький у вас ансамбль сложился, — нахмурился генерал. — Каждый в свою дуду дудит, и по-своему. Теперь понятно, почему вы банду не можете обезвредить. А вы куда смотрите, Александр Михайлович?

Теперь вытянулся Зарубин, стараясь убрать рельефно вырисовывающийся живот; по круглому, хорошо выбритому лицу покатились бисеринки пота.

— Виноват, товарищ генерал… Я впервые слышу такое заявление капитана Семиженова. И считаю не вполне обоснованным. Да, капитан Тобратов — дерзок, несколько высокомерен, но дело свое знает и неплохо его выполняет. То, что не вышли пока на след хорошо организованной и опытной банды, вина наша общая, в том числе и капитана Семиженова…

— Вы полагаете, у вас в городе и районе действует только одна банда? — перебил полковника генерал. — А как тогда объяснить ограбление обменного валютного пункта, инкассатора, мелкие квартирные кражи, угон машин, вымогательства?

— Я не беру во внимание такие мелочи…

— Мелочи? — снова перебил генерал. — И сколько таких «мелочей» совершено у вас за эти текущие полгода?

Зарубин достал из кармана сложенные вчетверо листы бумаги, развернул их и стал перечислять происшествия. Полуэктов слушал начальника отделения милиции вполуха: он знал все эти данные, и они меньше всего его интересовали. Его дело — нападение на инкассатора, и он должен во что бы то ни стало его раскрыть. То, что высказал Семиженов, еще раз убеждало его, что он на верном пути: банда неуловима потому, что ее кто-то хорошо информирует и умело ею руководит.

Таким человеком, вероятнее всего, является начальник уголовного розыска: он умен, дерзок и смел, опытен и самоуверен; отлично осведомлен, где что происходит, куда и когда послать своих головорезов без особого риска.

Обсуждение дел в милиции затянулось на час с лишним, теперь оно свелось к диалогу генерала и полковника, присутствующие начали позевывать. Это не прошло незамеченным от генерала, и он, взглянув на часы, объявил:

— Перерыв. Более часа мы толчем воду в ступе и на пустой желудок, наверное, ни к какому логическому выводу не придем. Где будем обедать, Виктор Михайлович? — спросил он помягчевшим тоном.

— Если не будете возражать, Иван Петрович, я заказал столик в ресторане. Народу там днем почти не бывает, а готовят недурно.

— Что ж, других предложений, возражений не будет? — генерал обвел присутствующих повеселевшим взглядом. — Тогда принимается.

Пока спускались на первый этаж, Полуэктов приблизился к генералу, около которого оставался только Зарубин: остальные предпочитали держаться подальше от начальства, — и, выждав подходящий момент, спросил:

— Разрешите обратиться, Иван Петрович, с небольшим предложением?

— Давай без церемоний, Виктор Петрович, мы ж не на служебном совещании, — совсем оттаял Водовозов. — Выкладывай свое предложение.

— Прошу вашего разрешения установить слежку за Тобратовым и подключить прослушивающее устройство к его телефону, — понизил до шепота голос Полуэктов.

Генерал вопросительно глянул на Зарубина. Полковник пожал плечами.

— Если считаете необходимым, пожалуйста. Только не уверен, что это что-то даст.

— Принято, — отклонил сомнение генерал…

Обед затянулся до вечера. Генерал предупредил, что о службе за столом — никаких разговоров. Полуэктов впервые оказался с ним за столом. На службе знал его как человека жесткого, сурового, которого многие побаивались и старались держаться от него подальше: в компании же он оказался веселым и остроумным, знающим уйму анекдотов и умеющий их выразительно рассказывать. Пил он умеренно и не хмелел, не терял ясности мысли, первым обратил внимание, что время подходит к концу рабочего дня, а надо бы повидаться с капитаном Тобратовым и послушать, что он скажет по поводу криминогенной обстановки в городе.

Начальника уголовного розыска на месте не оказалось. Дежурный по отделению милиции сообщил, что он в спортивном зале.

— Сегодня же вторник, — вспомнил Зарубин, — занятие секции самбистов, каратистов.

— Да? — удивленно вскинул бровь генерал. — У вас даже работают секции самбистов, каратистов? Молодцы. И кто же тренирует ваших будущих суперменов?

— Сержант Петропавловский, — отвечал Зарубин. — Водителем у нас работает. Толковый мужик: и водит классно, и тренирует — профессионалы позавидуют. Он служил на Дальнем Востоке и там у наших мастеров и у корейских многому научился. Если желаете взглянуть, пожалуйста.

— С удовольствием, — принял предложение генерал.

Спортивный зал милиция снимала в расположенной рядом школе. Зарубин, распорядившись подчиненным заняться своим делом, сопровождая Водовозова и Полуэктова, отправился в здание школы. В спортзал они вошли в самый разгар занятий: Петропавловский, раздетый до пояса, только в эластичных брюках, показывал молодому милиционеру приемы отражения нападения с ножом. У нападавшего в руке был деревянный нож с тупым концом, окрашенным красной краской. Задача его: любыми способами прикоснуться к телу тренера, оставить краской отметину, но, как молодой оперативник ни старался, как ни изворачивался, Петропавловский отбил выпад и наносил легкий удар кулаком противнику то в лицо, то в солнечное сплетение, то плашмя рубил по шее.

— А теперь держи нож покрепче, сейчас он у тебя вылетит, — сказал Петропавловский, напружиниваясь и пританцовывая, как боксер на ринге, дразня слабого противника, силы которого уже на исходе.

Оперативник сосредоточился, крепче зажал нож и, размахивая им из стороны в сторону, пошел на своего учителя-сенсея. Петропавловский качнулся в одну сторону, в другую — и молниеносным ударом ноги послал вооруженную руку вверх. Но нож не выпал. Однако той секунды задержки руки в верхней точке хватило сенсею на то, чтобы перехватить ее и болевым приемом заставить выронить нож.

Генерал похлопал в ладоши, отдавая дань уважения мастерству тренера. Его поддержали Зарубин и Полуэктов.

— Молодец, сержант, — похвалил начальник горотдела милиции и пояснил генералу: — Безотказный парень. Мало того, что за баранкой целый день вертится, еще и тренерской работой занимается.

— А чего же он у вас до сих пор в сержантах ходит?

— Раньше не у нас служил, а теперь уже перерос. Да и не хочет он: так, говорит, я могу в любое время уволиться, а офицером — как начальство решит… Нас это тоже вполне устраивает: найти хорошего водителя — не так просто.

У шведской стенки разделся до пояса капитан Тобратов — подошла его очередь выйти на ковер.

— А вот и наш любезный начальник уголовного розыска, — сказал с восхищением Зарубин, — тоже отменный каратист и самбист. Интересное предстоит представление.

— Прошу, Геннадий Михайлович, — пригласил на ковер капитана тренер. И повернулся к уже отзанимавшимся милиционерам, но не ушедшим, оставшимся специально, чтобы посмотреть на поединок двух отменных мастеров борьбы с оружием и без такового.

Полуэктов, несмотря на неприязнь к Тобратову, наблюдал за ним с некоторой завистью: среднего роста, поджарый, с налитыми свинцовой тяжестью мускулами, перекатывающимися при малейшем движении, смуглолицый, каждая черточка которого выражала волю и уверенность в себе; он вызывал уважение. Полуэктов не мог сравниться с ним ни спортивной выправкой, ни мастерством. Петропавловский, пожалуй, был красивее, выше ростом, стройнее, но в чем-то он проигрывал капитану. В чем — Полуэктов пока понять не мог.

— Капитана Тобратова мне учить нечему, — сказал наблюдающим Петропавловский, — он без меня овладел многими боевыми премудростями. Мы сейчас продемонстрируем показательный поединок с холодным оружием — оба будем вооружены ножами.

Сержант взял со стола два деревянных ножа с красными тупыми лезвиями, точно такими, какими молодой оперативник пытался нанести удар сенсею, один нож протянул Тобратову. Предупредил:

— Используем все приемы.

Тобратов молча кивнул.

Они неторопливо разошлись по разные стороны ковра, повернулись лицом друг к другу и, подняв вооруженные руки, замерли на миг в молчаливом ритуале.

Они, приняв боевую стойку, смотрелись очень эффектно. Все присутствующие затаили дыхание. Полуэктов чувствовал, как бьется сердце, словно сам вышел на кровавый поединок. Генерал даже губу прикусил, наблюдая за оперативниками, лица которых напряглись, сосредоточились, глаза азартно поблескивали, как у непримиримых противников, решающих давний неразрешимый без оружия спор. Они, не опуская поднятых рук, пошли на сближение. Петропавловский — высокий, гибкий, как лоза, Тобратов — коренастый, плотно сбитый, будто высеченный из гранита.

«И в воздухе сверкнули два ножа» — вспомнилась Полуэктову песня, услышанная еще в детстве, от которой он был в восторге. Выучил ее и частенько, играя с ребятами, напевал.

Петропавловский и Тобратов сошлись на расстоянии вытянутой руки и, приняв боевую стойку, нацелились ножами друг на друга, выжидая удобный момент для нападения. Сенсей первым сделал обманный выпад левой рукой, отвлекая внимание капитана, но Тобратов среагировал мгновенно — отбив в прыжке ногой руку и оказавшись с левой стороны сенсея, неудобной ему для удара, сам попытался нанести удар ножом. Но и Петропавловский был наготове — изогнувшись ужом, увернулся и отбил выпад.

Они закружили по ковру, выжидая, когда можно броситься в новую атаку, используя теперь удар снизу. На лицах бойцов и оголенных телах заблестел пот — несколько секунд борьбы взвинтили нервы до предела.

Теперь первым бросился Тобратов: пригнувшись и выпрямляясь в сильном толчке, как сжатая пружина в воздухе, делая полуоборот, он ударил пяткой ноги в плечо противнику — удар, от которого, казалось, нет спасения, — разворачивая его спиной к нападавшему и давая возможность пустить в ход нож. Однако Петропавловский сумел удержаться на ногах и снова увернуться, отбить выпад руки с ножом.

Они уже оба тяжело дышали, снова пошли по кругу, давая друг другу передышку и ловя новый подходящий момент для нападения. Никто не хотел уступать: Петропавловский — как тренер, сенсей, авторитет которого несомненно пошатнется от поражения; Тобратов — как начальник уголовного розыска, старший по званию и по служебному положению. Да и по характеру это, видимо, были люди, не привыкшие уступать кому бы то ни было. Тобратов всем своим видом при знакомстве с Полуэктовым давал понять, что высокопоставленное начальство из Москвы для него ничего не значит: приехали, не доверив местным сыскарям серьезного расследования, — ради Бога, продолжайте, я вам в этом деле не помощник. Петропавловский — отказом от офицерского звания: стать в тридцать пять лейтенантом милиции, действительно, нездорово.

Круг между противниками несколько расширился — они разошлись, чтобы больше было маневра для нападения, и снова стали сближаться с убийственным спокойствием. И снова в атаку первым пошел Тобратов. И вновь Петропавловский отбил два выпада капитана.

Полковник Зарубин нервно переступил с ноги на ногу, потирая руки, будто они чесались у него самого.

— Молодцы, ребята, — проговорил он с восторгом.

«Если бы они так и с бандитами боролись», — чуть не сорвалось с языка Полуэктова, но, глянув на генерала, который следил за поединком как завороженный и, чувствуется, был доволен показным занятием, промолчал.

В очередной атаке нож Тобратова скользнул у самого лица сенсея, что, похоже, взвинтило того, и он перешел в более решительное наступление. Однажды ему удалось довольно основательно достать ногой начальника уголовного розыска, ударив в локоть руки, в которой тот держал нож. Тобратов отскочил, прикусив губу от боли, сделал несколько обманных движений на атаку, и этих нескольких секунд ему, видимо, хватило, чтобы силой воли приглушить боль: Полуэктов знал, как подобные боли помогают приучить тело сносить любые физические страдания, а Тобратов, похоже, занимается самбо и карате не один год. Капитан в развороте нанес ответный удар по бедру противника и, взмахнув еще раз ножом у лица сенсея, заставляя того прикрыть лицо, чирканул красным лезвием по груди.

Бой был закончен. Наблюдавшие, в том числе и генерал, зааплодировали.

Тобратов, чуть наклонив в признательности голову, пошел с ковра. Петропавловский улыбнулся, но улыбка его была далеко не радостной. Он приподнял руку, призывая к вниманию, и заговорил с юморком, желая, видимо, преподнести поединок так, как будто он был заранее разыгран по сценарию:

— Вот видите, ученик превзошел своего учителя — одержал победу. Кто скажет, какую ошибку допустил сенсей?.. Ну смелее!

— Разрешите? — несмело поднял руку молодой оперативник, с которым Петропавловский тренировался до Тобратова.

— Говорите, Кузнецов, — кивнул Петропавловский.

— Вас шокировал болевой удар в бедро, и вы не сумели увернуться.

Петропавловский помотал головой.

— Нет, Вадим. Ошибка тренера заключается в том, что он, прикрывая лицо рукой, упустил из поля зрения нож противника. Вот и весь секрет. В следующий раз мы будем отрабатывать защиту от огнестрельного оружия. На сегодня — все свободны.

Полуэктова покоробила независимость сержанта: в присутствии генерала, полковника — непосредственного своего начальника, командовать, не спросив разрешения. Но Водовозов и Зарубин то ли не обратили на это внимания: тренировка проходила в неслужебное время, то ли сделали вид, что так и должно быть.

Тобратов забрал лежавшие на скамейке у шведской стенки свои вещи и, тоже не глянув на начальников, первым попытался покинуть зал.

«Чует кошка, чье мясо съела, — злорадно подумал Полуэктов, все более убеждаясь в причастности начальника уголовного розыска к банде налетчиков, — не зря прячет глаза… И эти тренировки… В его-то положении… Прямо-таки бандитские. — В воображении мелькнул последний эпизод, когда у лица Петропавловского дважды молнией сверкнул нож и оставил красную отметину на груди первоклассного тренера. И такая решительность, злоба сверкали в глазах Тобратова. — Нет, это не тот человек, который станет радеть за пострадавших, стоять на страже законов. Милицейская форма нужна ему только для прикрытия… Надо сделать все, чтобы побыстрее вывести его на чистую воду…»

Генерал шепнул что-то полковнику, и Зарубин окликнул начальника уголовного розыска:

— Капитан Тобратов, задержитесь.

Тобратов остановился, подумал и нехотя подошел к начальникам.

— Слушаю вас, — сказал сухо, без особого почтения.

— Куда вы так заторопились? Хотя бы подошли представиться — не так часто уделяют нам внимание генералы из Управления внутренних дел, — пожурил подчиненного Зарубин.

— Виноват, товарищ полковник, — в глазах Тобратова сверкали злые огоньки, губы кривила ехидная усмешка, — голыми представляются только проституткам и то в постели.

Лицо полковника пошло бурыми пятнами, а у генерала — налилось кровью. Офицеры, двинувшиеся было к двери, приостановились и с напряженным вниманием ждали развязки этой комичной сцены, которая грозила окончиться трагедией.

От неожиданности и дерзости генерал и полковник онемели, растерянно смотрели широко раскрытыми глазами на непочтительного подчиненного, который, заложив руки за спину, переминался с ноги на ногу, продолжая нагло ухмыляться.

— Что ж, — пришел наконец генерал в себя, — кому что: одним — дела по службе, другим — занятия с проститутками. Идите мойтесь, одевайтесь и через пятнадцать минут ждем вас в кабинете начальника горотдела внутренних дел.

Офицеры, словно после пронесшейся бури, но еще не окончившейся, устремились из спортивного зала. Следом за ними направился и капитан Тобратов, с несклоненной головой, твердой, уверенной поступью.

«Видно, хороший запасец сделал, сам напрашивается на увольнение, — подумал Полуэктов. — Шалишь, брат, так просто тебе уйти не удастся. Но поработать над ним придется — силен, умен, хитер».

— Хорошего ты, Александр Михайлович, воспитал подчиненного, — когда зал опустел, сказал генерал, направляясь к двери.

— Не знаю, что с ним произошло, — виновато пожал плечами Зарубин. — Будто с цепи сорвался. Такого раньше с ним никогда не случалось. Возможно, о нашем совещании от кого-то узнал.

— Неудивительно, — генерал достал на ходу сигарету, сунул в рот. — Коль бандитов у вас информируют, начальника уголовного розыска — сам Бог велел, — остановился, прикурил. — Вот что, выясни, кто у него осведомитель — и вместе с ним к чертовой матери из органов! — повернулся к Полуэктову: — А тебе, Виктор Петрович, ни днем ни ночью глаз с него не спускать. Землю рой, но так прищучь его, чтоб рыпнуться не мог. Ишь, расхрабрился на милицейских харчах и на ворованном коньяке… Пусть арестантскую баланду похлебает, узнает другие казенные харчи.

— Сделаю, Иван Петрович… Распустились тут. Другим будет неповадно.

… Они расселись за столом начальника горотдела внутренних дел за Т-образным столом — генерал и полковник — за рабочим, Полуэктов — за совещательным. Молчали в напряженном ожидании, каждый обдумывал, что сказать строптивому, заносчивому капитану, подозреваемому в страшном преступлении. Полуэктовым все больше овладевала уверенность в том, что Тобратов не рядовой участник банды — коль генерала не признает, под другими и вовсе ходить не будет, да и выходки у него, не как у офицера милиции, а у разнузданного пахана, привыкшего унижать, издеваться над другими… Как вот только подцепить его на крючок, чтоб не трепыхался, не смог бы выкрутиться? Повозиться придется…

Тобратов постучал в дверь ровно через пятнадцать минут, наверное, специально выжидал, чтоб минута в минуту.

— Заходи, — Зарубин нервно отодвинул какой-то документ, который до этого пытался прочитать, но мысли, видимо, были заняты совсем другим, и он так и не смог вникнуть в его суть.

Тобратов вошел смело, твердой походкой приблизился к столу и доложил:

— Капитан Тобратов явился по вашему приказанию.

— Являются святые, а ты, как погляжу, на святого далеко не похож. Кто тебя научил так со старшими разговаривать? — генерал старался сдержать гнев, но голос его дрожал и прерывался хрипотой, лицо и шея снова налились кровью.

— Каков привет, таков и ответ, — спокойно возразил Тобратов. — Не надо из меня мальчика для битья делать, товарищ… или господни генерал, не знаю, как вас теперь величать.

— Не понял. Что значит, «мальчик для битья»?

— Ну если вы хотите продолжать игру в кошки-мышки, пожалуйста. Выясним, у кого нервы крепче, кто умеет дольше хранить секреты.

— Понятно, — генерал помолчал. — Значит, откровенности захотел. Что ж, очень хорошо. Тебя обидело то, что не пригласили на совещание? — Водовозов пытливо смотрел капитану в глаза. Тот молчал. Но стало ясно, что именно это разозлило и переполнило чашу терпения начальника уголовного розыска. — А как бы ты поступил на нашем месте? В городе орудует банда. Ты занимаешься какой-то мелкой шантрапой, укрываешь преступников. Можно после этого тебе верить?

— Тогда отстраните меня от должности, назначьте расследование, арестуйте, в конце концов, — заговорил Тобратов горячо, но не повышая голоса. — Вы же до генерала, до полковника дослужились, — кивнул на Зарубина, — умные люди, а других дураками считаете. Вы меня в такое положение поставили, что либо застрелиться, либо кого-то застрелить. Заберите от греха пистолет и ключи от сейфа. Вручите их тому, кто у вас заслуживает доверия, — он достал из кармана связку ключей и положил перед генералом.

Тот от неожиданности опешил, водил глазами с ключей на Тобратова, с Тобратова на Зарубина. Полковник тоже растерялся и молчал.

«А он еще и артист, — с раздражением заключил Полуэктов, — достиг, чего хотел. Вера генерала и полковника в его виновность пошатнулась, и они готовы пойти на попятную».

Так и получилось. Суровость с лица генерала исчезла, и он заговорил более примирительно, хотя и с нотацией в голосе.

— Ну, ты вот что, ключами не разбрасывайся. Как говорил в одном кино фельдмаршал, это тебе не цацки и игрушки, от должности тебя еще никто не отстранял, — но ключи взял, протянул их Зарубину: — Пистолет заберите, а то он и вправду сдуру чего-нибудь наделать может, — и снова к Тобратову: — А если невиновен, постарайся доказать это, помоги вот следователю по особо важным делам поймать преступников, — генерал вытер платком блестевший от пота лоб, шею, устало махнул рукой начальнику уголовного розыска: — Свободны.

Тобратов глянул на Полуэктова вроде бы безразличным взглядом, так смотрят на пустое, ничем не примечательное место, которое надо осмотреть лишь по указке начальника для очистки совести, но следователь по особо важным делам разглядел и то, что для других было недоступно: злорадное торжество в глазах Тобратова и полное к нему презрение. «Мы еще с тобой посчитаемся», — прочитал в них Полуэктов. И уверенность в причастности Тобратова к банде еще более укрепилась. Какой очередной шаг предпримет этот коварный и очень опасный человек?

5

В тот же вечер генерал Водовозов уехал, разрешив Полуэктову полную свободу действий и потребовав в самые ближайшие дни разоблачения и поимки банды.

Полуэктов и без его ценных указаний понимал, что надо торопиться, пока Тобратов не опередил его. На следующее же утро (Полуэктов привык вставать рано) он приказал вызвать на допрос Татарникова и Ракова.

Бывший заключенный Раков, а теперь строитель, уже неделю содержался в следственном изоляторе. Как ни бились Полуэктов со своим помощником Скородумовым на допросах, добиться пока результатов не смогли: арестованный стоял на своем — в ограблении не участвовал и ничего о нем не знает, кроме слухов да сообщений самих следователей. Что же касается ворованных машины и мотора к ней, на них это было не написано; покупку машины он оформлял через комиссионный магазин, там-де вон какие опытные люди, но тоже ничего не заметили. Мотор купил у знакомого, который тот тоже приобрел по дешевке у каких-то барыг. «Разве ныне запрещено покупать поношенные вещи на рынке? А ворованные они или нет — дело милиции следить».

Тертый, упорный мужик оказался. Понимает, что улик прямых против него нет, вот и выкобенивается, еще грозится, что за незаконное задержание и нарушение сроков предварительного заключения они еще ответят. Пусть ждет, надеется…

На этот раз Татарников повел себя еще наглее, потребовал немедленно выпустить его и отказался отвечать на вопросы.

— Можешь и голодовку объявить, все равно тебе ничего не поможет, — пригрозил Полуэктов. — Твой сообщник Раков на многое открыл нам глаза, и ты сам своим молчанием усугубляешь свое положение, туже затягиваешь петлю.

— Негоже такой важной персоне, следователю по особо важным делам, такой дешевой приманкой пользоваться, — со злой усмешкой возразил Татарников. — Ничего мой сообщник («сообщник» он сказал подчеркнуто с иронией) вам не сказал и не скажет, потому что в тот день мы не видели друг друга, и вообще никаких, кроме покупки мотора, я с ним дел не имел.

— Это ты так думаешь. А Ракову незачем лишнюю вину на себя брать: ворованные машины он покупал, ремонтировал их, перекрашивал и перепродавал, а в нападении на инкассатора не участвовал. Так или не так?

Татарников пожал плечами.

— Вам виднее.

— Кто был третьим вашим сообщником?

Татарников издевательски-нагло смотрел ему в глаза.

— По моему мнению, грабителей было больше.

— Сколько?

— Ну вот, вы даже этого не знаете, а делаете из меня козла отпущения. Плохо работаете, господа следователи.

— Плохо, хорошо — не тебе судить, — вышел из себя Полуэктов. — Но тебя-то мы все равно лет на десять упрячем за решетку.

— Давай, господин начальник. Тебе, видно, не впервой липовые дела стряпать. Не берешь умом, берешь наглостью и клеветой…

Полуэктов еле сдержался, чтобы не трахнуть по ухмыляющейся бандитской роже.

— Увести! — рявкнул он дежурному. — Никаких передач ему не давать — пусть тюремной баландой пробавляется, никаких свиданий не разрешать. И глаз не спускайте, чтоб никакой ниоткуда информации, — и скорее для собственного успокоения добавил: — Расколется. Не таких раскалывали.

Когда дежурный увел Татарникова, Полуэктов, потирая переносицу, походил по кабинету, думая над более хитрыми вопросами Ракову, которые смогли бы развязать язык подозреваемому, потом сказал Скородумову:

— Давай-ка сюда акт обыска квартиры и гаража Ракова. Посмотрим, чем его можно прижать.

Скородумов достал из сейфа папку, развернул на нужной странице.

— Вот тут есть непонятный чертежик, Виктор Петрович. Очень похож на план нападения на инкассаторскую машину: вот этот кружочек — Иваново-Константиново, эта линия — дорога, а эти штришки — места нападения и засады.

Полуэктов внимательно всмотрелся в чертеж.

— Примитивно, конечно, но чем черт не шутит. Давай его сюда.

Скородумов вышел и тут же вернулся с последственным — долговязым мужчиной лет тридцати пяти, с виноватым, испуганным лицом, за неделю допросов осунувшимся, постаревшим. Глаза нервно поблескивали и бегали из стороны в сторону.

«Чует кошка, чье мясо съела, — удовлетворенно подумал Полуэктов. — Не был бы виновен, не дрожал бы как овечий хвост. Такой долго не продержится». И не давая вошедшему опомниться, прикрикнул:

— Одумался? Каяться пришел или снова мозги нам будешь морочить?

У Ракова на глаза навернулись слезы.

— Ну детьми своими клянусь, матерью — не грабил я инкассатора, — заблажил он. — И чем хотите поклянусь.

— Клясться в церковь пойдешь, — оборвал его Полуэктов. — А нам расскажи для начала, что это вот у тебя за схема? Что за населенный пункт, куда ведет дорога?

Раков посмотрел на схему, и лицо его омрачилось, затравленно глянул на Полуэктова, на Скородумова.

— Я скажу… все расскажу, но вы же не поверите, — сказал он запинаясь.

— А ты скажи правду, тогда поверим.

— Чистую правду, истинный крест, — чуть ли не взмолился Раков. — Эту схему нарисовал мой друг, художник Артур Вуцис. Это грибное место, он туда на велосипеде ездит.

— Так, — оживился Полуэктов и встал из-за стола. — Это уже кое-что. Художник из Прибалтики?

— Да, он латыш, он живет в Звенигороде. Давно. Женился на нашей девушке, двое детей уже имеют.

— И ты с ним дружишь?

— Да, мы рядом живем, помогаем друг другу.

— Он перебивал номера на двигателе? — Полуэктов не спускал пронзающего взгляда с владельца автомастерской, и тот, как удав перед кроликом, сжался, втянул голову в плечи.

— Отвечай! Что, язык проглотил?! — прикрикнул Полуэктов, поняв, что этого человека можно сломить только страхом. И не ошибся — Раков мелко и пугливо закивал.

— Но он ни при чем. Это я попросил.

— А кто при чем?

— Видите ли… Я обратил внимание на номер, когда привез двигатель домой. Он был перебит. Грубо, неумело… А Вуцис художник, вот я и попросил.

— Сладкая песенка, но старая. Придумай что-нибудь поновее.

— Я не вру, честное слово.

— Честное пионерское? А Татарникову ты сказал, что номер перебит?

— Я объяснил…

— И он согласился купить?

— Он колебался. Но по дешевке взял… Потому и тянул с регистрацией.

— А на этом грибном месте когда ты был последний раз?

— Еще в прошлом году. Все некогда.

— А когда художник рисовал схему?

— В конце июня, как только пошли грибы.

— Вуцис что, заядлый грибник?

— Да, он же художник, красивые места ищет… Наткнулся на грибную поляну…

— С Татарниковым и Грушецким он знаком?

Раков отрицательно помотал головой.

— Нет. Да и я Грушецкого видел мельком раза два… Татарников — автомобилист…

— Когда и где видел Грушецкого последний раз?

— В июле, числа не помню. Я подбрасывал Вуциса до Иваново-Константиново, за грибами, и там, в магазине, увидел Грушецкого, он водку покупал.

— О чем вы с ним разговаривали?

— Мы не разговаривали. Я купил там сливочное масло и сыр: у нас почему-то исчезло, и вернулся в гараж.

— Так, — Полуэктов прошелся по кабинету и, видя, как дрожат ноги подозреваемого, смягчил тон. — Присаживайся. И постарайся вспомнить число, когда ты был в Иваново-Константиново.

Раков послушно сел и, наклонив голову, сосредоточился.

Полуэктов, вопреки своему желанию, начинал верить этому долговязому мужчине, хотя ранее выстроенная логическая цепочка преступления начала рваться: если Грушецкий шел на дело, вряд ли он стал бы светиться в магазине. Или, наоборот, обеспечивал себе алиби?.. Бульдозер он в самом деле нанимал. Тоже могла быть своего рода уловка: утром бульдозер, а после обеда — нападение на инкассатора. Раков, конечно, может всего и не знать, но знает, несомненно, больше, чем рассказал. И его можно додавить, выжать все, чтобы потом припереть к стенке Татарникова и Грушецкого.

— Это был будний день, — начал вслух вспоминать Раков, — числа третьего или четвертого июля. Надо спросить у художника, может, он лучше помнит.

— Спросим, обязательно спросим. Но ты нам еще не все рассказал. Ты знаешь капитана милиции Тобратова?

— Знаю немного: начальник уголовного розыска.

— А какие у вас с ним отношения?

— Какие могут быть отношения у начальника уголовного розыска и мастера по автомобилям? — пожал плечами Раков. — После того случая нападения на инкассатора он заезжал ко мне в гараж: купил новую машину и якобы надо было подрегулировать клапана и карбюратор. А сам все высматривал, выспрашивал.

— И что же его интересовало?

— То же, что и вас: где я видел Грушецкого и Татарникова, когда, что знаю о них.

— И что ты отвечал?

— То же, что и вам.

— Сколько раз он вызывал тебя к себе?

— Ни разу. Поговорили в гараже, и он от меня отстал.

— Но предупредил, чтобы о Грушецком и Татарникове больше того, что рассказал ему и нам, ни слова? Так?

— Никак нет! — затрепетал снова Раков. — Он ни о чем меня не предупреждал, клянусь…

— Прекрати! — снова оборвал его Полуэктов. — Расскажи-ка нам лучше теперь, сколько и кому ты сбыл ворованных машин и запчастей? Кто тебя снабжал ворованным?

— Клянусь…

— Опять?! — прикрикнул Полуэктов. — Я сказал: клясться в церкви будешь, а здесь тебе не исповедальня. Так сколько продал машин, кто тебя снабжал ими и кто помогал разбирать, красить, править, в общем все, что требовалось для быстрого сбыта?

— Да не покупал я ворованные машины. С одним двигателем только влип. И один я и правил, и красил, и ремонтировал. Искал помощника. Но хороший мастер сам хочет быть хозяином, а плохой мне не нужен.

— Ну а машина начальника уголовного розыска действительно нуждалась в регулировке? — снова перешел Полуэктов к главной теме, которая не давала ему покоя.

— Самую малость — карбюратор подрегулировал.

— А кто еще из милиции к тебе обращался?

— Никто. У них свой там есть отличный мастер, Кузьмич.

— А капитан, значит, тебе предпочтение отдал?

— Не предпочтение, — возразил Раков. — Я же говорил: его тоже Татарников и Грушецкий интересовали.

— Н-да, — вернулся Полуэктов за стол. — Мы надеялись, что ты откровенно все нам расскажешь, а ты продолжаешь лапшу нам на уши вешать. Мы можем тебя посадить только за один краденный мотор, который удалось обнаружить. Но пока воздержимся: или ты одумаешься и поможешь нам, или мы раскопаем и другие ворованные вещи. Ясно?

Раков хватанул ртом воздух, пытаясь что-то сказать, но от испуга не находил слов, и Полуэктов, еще более нагоняя страх, прикрикнул:

— Убирайся. Явишься завтра утром. И если не одумаешься, арестуем. Будешь сидеть рядом с Татарниковым, прочищать мозги баландой.

Раков, подскочив со стула, согнутый, будто его придавило чем-то тяжелым, еле подъемным, на полусогнутых поплелся к двери.

— Подожди! — остановил его Скородумов, оторвавшись от бумаги, на которой записывал допрос, и обратился к Полуэктову: — Надо, Виктор Петрович, вызвать по горячим следам художника, пока они не обменялись мнением и не сговорились, какую лапшу вешать нам на уши.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Полуэктов и приказал Ракову: — Подожди в коридоре. — Когда тот вышел, спросил у Скородумова: — Как с подслушивающей аппаратурой, подключили?

— Подключили, Виктор Петрович. И к служебному, и к домашнему телефону. Надо бы и за этим хмырем установить наблюдение. Людей у них маловато.

— Из Москвы вызывать не будем. Пусть Зарубин выкручивается как умеет. Хоть сам следит. А то жирком зарос… Иди к дежурному, возьми машину и вместе с этим хмырем поезжай за художником. Дело оставь, я кое-что посмотрю.

Когда закрылась дверь за Скородумовым, Полуэктов, полистав записи допросов, заходил по кабинету. О Тобратове в деле почти ни слова. Никакой зацепки, если не считать контакта с Раковым. Узнал о том, что автомастер видел его подопечных на месте преступления, и явился к нему со своей легендой и предупреждением молчать? Вполне вероятно. Запугать этого труса ничего не стоило: от окрика дрожит как осиновый лист… Надо расширять фронт расследования, зажать кольцо вокруг начальника уголовного розыска, чтобы мышь не проскочила, выявить все его связи, контакты. А еще лучше — устроить ему ловушку. На то он и следователь по особо важным делам, чтобы уметь распутывать не только чужую паутину, а и плести свою.

Он походил в раздумье по кабинету еще минут десять и наконец остановился на одной идейке. Именно идейке, а не на грандиозном, хитроумном плане. Но для начала и маленький капканчик мог сыграть свою роль.

Снял телефонную трубку, набрал номер телефона начальника уголовного розыска. Тобратов, к счастью, оказался на месте.

— Привет, Геннадий Михайлович, Полуэктов беспокоит. Только что закончили допрос Ракова, автомастера. Кое-что интересное всплывает. Надо Грушецкого допросить. Будь любезен, вызови его на завтра, на девять ноль-ноль сюда. Если есть желание послушать его, милости прошу.

— Спасибо, — холодно поблагодарил Тобратов. — Вызову. Только сам вряд ли смогу присутствовать: уже наметил выезд к месту ограбления магазина, — и положил трубку.

— Ну и х… с тобой, — вслух ругнулся Полуэктов, бросая на аппарат трубку. — Спеси, как в собаке блох… Ничего, ты еще у меня попляшешь… Посмотрим, задергаешься ли ты после этого сообщения, сам ли отправишься к Грушецкому на переговоры или пошлешь своих подельников…

Скородумов привез художника довольно быстро, не прошло и получаса. Высокий худощавый очкарик чем-то напоминал Ракова: такой же напуганный, с бегающими глазками, сутулый, одетый в легкий хлопчато-бумажный костюм, испачканный местами масляной краской. Но взгляд более осмысленный, разумнее. И успокоился он довольно быстро, усевшись без приглашения на стул напротив Полуэктова.

— Здравствуйте, — поздоровался глуховато, но с достоинством. — Слушаю вас.

— Это мы хотим послушать тебя, — Полуэктов демонстративно резко раскрыл дело, прихлопнул листы ладонью. — Расскажи-ка, гражданин… — сделал паузу, заглядывая в раскрытую страницу, будто бы забыл фамилию, уже фигурирующую в деле, — гражданин Вуцис, давно ли вы работаете на гражданина Ракова, сколько в этом году перебили номеров на краденых автомашинах и двигателях?

Лицо художника побледнело, затем покраснело и заблестело от испарины. Он снял очки и нервно стал их протирать.

Ага, значит, метод сработал: с трусами и надо разговаривать с позиции силы, ошеломлять их прямыми, дерзкими вопросами, и они, теряясь, выложат все.

— Я… Я не понимаю, о чем вы, — запинаясь, попытался было сделать невинную мину художник.

Полуэктов перевернул лист и извлек из дела несколько фотографий, на которых отчетливо видны были детали мотора с номерами, три последних номера были обведены красным карандашом.

— Узнаешь?

Вуцис некоторое время смотрел на фотоснимок безумными глазами, ошарашенный, раздавленный, потом виновато закивал головой.

— Узнаю. Да, это я делал. Но… меня попросил Анатолий. Он влип с этим двигателем… Попросил…

Полуэктов протянул второй снимок.

— А этот? Тоже попросил, тоже влип?

Художник сразу замотал головой.

— Больше ни разу я не перебивал.

— Ну конечно, — съязвил Полуэктов. — С этой машиной Раков попался, а эту, найденную в лесу сожженной, вы не видали и никакого отношения к ней не имеете.

— Совершенно верно, — кивнул головой Вуцис.

Он, заметил Полуэктов, довольно быстро терял самообладание и также быстро восстанавливал его. Считает, что у следователя только один козырь, посмотрим, что он запоет при этом. И Полуэктов положил на стол перед художником схему дороги и села Иваново-Константиново.

— Узнаешь это место?

— Да, — без паники на этот раз ответил Вуцис. — Здесь я собираю грибы, и Толе советовал поехать туда.

— В тот самый день, когда было совершено ограбление инкассатора и в этом самом месте?

— Точно! — даже обрадованно и вместе с тем удивленно ответил художник. — Именно в тот самый день. Анатолию зачем-то надо было в Иваново-Константиново. Он подбросил меня, сам по грибы не пошел, некогда ему было.

— И во сколько же он подбросил вас в Иваново-Константиново?

— Утром. Но не рано, часиков в девять-десять.

— С кем именно?

Вуцис непонимающе захлопал ресницами.

— Одного меня… Я ж говорил.

— Врешь, врешь, господин Вуцис. Я не случайно спросил: во сколько он подбросил вас — вас, а не тебя, — подчеркнул Полуэктов, — и ты ответил, потом спохватился, понял, что попал в ловушку.

— Совсем не так, господин следователь. Нас и около гаража Ракова видели соседи, как я взгромождал велосипед на багажник, и у магазина, где я снимал велосипед.

— И кто же эти свидетели? Твои друзья из Латвии? — нажимал Полуэктов, стремясь окончательно сломить то ли свидетеля, то ли самого преступника.

— Зачем же так, господин следователь? — Вуцис, наоборот, с каждым вопросом обретал спокойствие, и голос его звучал тверже. — Какие друзья из Латвии? Я с родными не виделся с тех пор, как Латвия объявила себя самостоятельным государством. И вообще, не в укор вам будет сказано, не там вы ищете и не того подозреваете.

— И ты хочешь поучить нас, где искать и кого подозревать?! — возмутился Полуэктов наглостью очкарика. — Ну поучи-поучи, подскажи, где и кого?

— Зря вы обижаетесь, господин следователь. Я действительно кое-что могу вам подсказать. В тот самый день, когда Анатолий подвез меня в Иваново-Константиново, я добрался на свою грибную поляну и часам к двум уже наполнил корзину боровиками и подберезовиками. С трудом выбрался к дороге: с велосипедом, знаете, по бурелому не так-то просто продираться. Вышел, сел в тенечек на опушке отдохнуть и перекусить. Гляжу, мимо красный «жигуленок» промчался. Проехал с километр, остановился на обочине. Потом грузовик к нему подкатил. Поговорили о чем-то, и грузовик, по-моему ЗиЛ, дальше поехал. Я как раз закончил перекуску и — на велосипед. Еду, «жигуль» все стоит. Двое мужчин вышли из него, в лес направились. Но без корзин. По нужде, видно, подумал я. За рулем женщина — из кабины высунулась. Блондинка. В больших темных очках. Прямо как у Жапризо «Дама в очках и с ружьем в автомобиле», вспомнился детектив. Когда поравнялся с машиной, женщина глянула на меня. Очень похожа на жену Миши Петропавловского, водителя из милиции. Только блондинка, а Лариса — брюнетка.

— Откуда вы знаете сержанта Петропавловского? — спросил Полуэктов, заподозрив рассказчика в сговоре с инженером птицефабрики Балуевым: очень уж похожи показания.

— Он приглашал меня в свой новый дом посоветоваться насчет интерьера. Тогда и с женой его познакомился — симпатичная, милая женщина.

— Так, может, она и сидела за рулем?

— Нет, та — блондинка и помоложе. Губы ярко накрашены.

— И сколько ей, по-вашему, лет?

— Лет тридцать, а Ларисе под сорок.

— А может, это вовсе и не женщина была, а мужчина: напялил парик, темные очки, подкрасил губы? Блондинка или рыжая?

Вуцис подумал. Согласно кивнул.

— Скорее, рыжая. В общем, светлая. Может, и мужчина, я близорукий и не мог хорошо рассмотреть.

— Вы художник, портрет ее можете изобразить?

— В общих чертах — да. Постараюсь.

— А почему вы раньше не обратились в милицию? — оторвавшись от записи протокола допроса, спросил Скородумов. — Ведь об ограблении инкассатора вы узнали в тот же день?

— Нет, об ограблении инкассатора я узнал на другой день. Прикинул по времени — совпадает. И грузовик я видел на проселочной дороге. Точно, кроме них, никто не мог напасть. — Помолчал. — А почему не пошел в милицию… Потому что вы разговаривать с людьми не умеете. Затаскаете по допросам, еще и самого к банде причислите… Как в воду глядел.

— Ну да, милиция плохая, такая-сякая, а вы хорошие: не тебя обворовывают, не тебя убивают — и пусть, — твоя хата с краю… Картинку ты нарисовал впечатляющую, правдоподобную. Только служба у нас такая: поверь, но семь раз проверь. Чем ты можешь подтвердить свои показания?

— А вы поспрашивайте людей. В тот день много грибников по лесу шастало, кто-то обязательно и мужчин видел. Может, опознают кого или словесным портретом помогут.

Художник говорил дело. Нелегко, правда, будет отыскать тех грибников, видевших машину и пассажиров, но без их помощи заполучить хоть какие-то данные на бандитов будет просто невозможно, размышлял Полуэктов. Блондинка или рыжая — это уже кое-что. Даже если это мужчина, черты лица полностью под париком не спрячешь…

— Хорошо, — пошел на компромисс Полуэктов. — Проверим твою версию. К завтрашнему утру постарайся нарисовать портрет женщины, которую видел в машине. Да, ты что-то о ружье говорил, — вспомнил Полуэктов, — она действительно с ружьем была?

— Нет, конечно, — улыбнулся краешком губ художник. — Это в книге так. А женщина была под масть детектива Жапризо. Возможно, специально под нее рисовалась, для романтики: ныне молодежь помешалась на зарубежных детективах и кинобоевиках…

«А он не так глуп, — отметил Полуэктов. — И все-таки надо еще раз вызвать на допрос Балуева, сопоставить их показания. То, что художник старается выгородить Ракова, — очевидно. По-другому и быть не может — оба замешаны в подделке номеров, значит, оба и не заинтересованы в раскрытии истины».

Полуэктов устало откинулся на спинку стула, взглянул на часы.

— Будем считать на сегодня нашу беседу законченной. Ждем тебя завтра к девяти ноль-ноль. Постарайся поподробнее вспомнить тот день, кого видел еще, кого встречал в лесу, эти детали могут очень нам пригодиться.

Вуцис тяжело поднялся и пошел к двери неуверенно, несмело, словно ожидая окрика остановиться и отвечать на каверзные, с ловушками вопросы.

Полуэктов провожал его с раздвоенным чувством: с одной стороны, художник чем-то нравился ему, и в его рассказе, несомненно, присутствовала правда: место ограбления, красные «Жигули», ЗиЛ, блондинка, с другой — перебивка номеров, дружба с Раковым, латышское происхождение, в Латвию ныне сплавляют не только ворованные машины, а и другое ценное сырье, — подсказывали ему, что Вуцис — не случайно попавший в эту воровскую компанию человек. Возможно, напрямую и он, и Раков не связаны с бандой, осуществившей ограбление инкассатора, но то, что налетчики пользовались их услугами, вероятно.

— Ну а каково мнение моего скромного помощника-летописца Антона Ивановича о художнике-жестянщике? — остановив свой взгляд на Скородумове, спросил Полуэктов.

Антон Иванович разогнул спину, расправил грудь от долгого сидения. В глазах его заиграли лукавые искорки.

— Мнение однозначное, Виктор Петрович. И вы правильно сказали: в нашей профессии один раз поверь и семь раз проверь. Юлят, хитрят эти мужики. Многовато времени прошло с момента преступления. После того как их местные горе-сыскари чуть повертели в кресле правосудия, они все обсудили, сговорились, потому так складно и дуют в одну дуду. Да и мы не лыком шиты, сколько таких мудрецов повидали. Надо крутить их, вертеть так и этак, пока не расколются. Раков да и этот художник уже напустили в штаны, долго не продержатся.

— Я тоже так думаю. Завтра возьмемся за Грушецкого. Послушаем, что он петь нам станет. Ты проверь записывающее устройство у Тобратова. Этот орешек покрепче. Голыми руками его не возьмешь.

6

Мудрый человек был тот, кто сказал: «Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается». И, вероятнее всего, он был следователем. Полуэктов рассчитывал раскрутить дело об ограблении инкассатора недели за две, не больше, а вот уже месяц на исходе, как он отыскивает все новых и новых свидетелей, выслушивает их показания, которые по крупицам создали довольно яркую и целостную картину дерзкого нападения днем на машину с деньгами, охраняемую вооруженным человеком, похищения денег (хорошо еще, что обошлось без жертв), но расследование пока не продвинулось ни на шаг. Так тонко сплетенная паутина умным и хитрым противником рвется моментально, стоит только до нее дотронуться. Ответные меры следователя по особо важным делам Полуэктова, расставляемые им то здесь, то там сети не срабатывают. Даже мелкая рыбешка либо обходит их, предупрежденная кем-то, либо выскальзывает из ячеек.

Как Полуэктов обрадовался, когда на допрос не явился Грушецкий, сраженный кем-то снайперской пулей — да-да, как ни кощунственно, но Полуэктов именно обрадовался: теперь он был на сто процентов уверен, по чьей указке пущена пуля — только Тобратову он отдал распоряжение вызвать на допрос Грушецкого. Но радость оказалась преждевременной: других доказательств, подтверждающих его версию, не нашлось. Запись телефонных разговоров, прослушивание кабинетных бесед, неусыпная слежка за каждым его шагом ничего не давали: или Тобратов умело прятал концы, или на самом деле он к банде не причастен. Тогда кто? То, что осведомитель и наводчик находится в милиции, не вызывало сомнения: сколько оперативники ни устраивали засад, какие только самые сложные варианты ни разрабатывали, банда, словно в насмешку, совершала дерзкие ограбления в других местах, вопреки сценарию следователей, известному только милиции… Вероятнее всего, у Тобратова есть верный помощник, тоже работающий в милиции, через него и осуществляется связь с бандой… Надо усилить контроль за начальником уголовного розыска в служебном помещении: именно там легче всего встречаться с сообщником и отдавать распоряжения. Кабинет для этого не обязателен, можно пообщаться и в туалете, — хотя и кабинет для конспирации вполне пригоден: можно, разговаривая о безобидных вещах, давать на бумаге письменные тайные указания…

Искать сообщника — все равно что начинать все сначала. Но ведь на всякого мудреца довольно простоты, как утверждает пословица. Не может быть, чтобы Тобратов где-то не споткнулся, на чем-то не прокололся. Надо придумать новую ловушку. Скородумов предлагает организовать под прикрытием милиции завоз дорогих украшений из бриллиантов и золота в ювелирный магазин и устроить там засаду. Попробовать можно. Но Тобратов знает, что ему не доверяют и, значит, следят за ним, вряд ли он клюнет на такую приманку. Надо придумать что-то похитрее, потоньше… Или, наоборот — лобовое, чтоб ошеломило начальника уголовного розыска.

Полуэктов посмотрел на часы. Без пяти девять. Через пять минут на допрос приведут Татарникова. От него Полуэктов особых откровений не ожидал: удивительно упорный и твердокаменный человек — ни на испуг его не возьмешь, никакими обещаниями не умаслишь: я не я, и лошадь не моя. Каждый день то Полуэктов, то Скородумов по шесть, по восемь часов выжимали из него признания, надеясь сломить упрямство, и ни разу он не изменил показаний: в ограблении инкассатора не участвовал, ни с кем из прошлых сообщников по воровскому делу отношений не поддерживал, три года как вышел из тюрьмы, работал честно, помогал жене воспитывать троих детей. Врет нагло и ведет себя вызывающе. К концу допроса так выводит из терпения, что не хватает сил сдерживаться, и не раз Полуэктов пускал в ход кулаки. Грозится за все расплатиться… если удастся избежать тюрьмы. А за пять — десять лет многое изменится, если он там выживет.

Внезапно Полуэктову пришла заманчивая идея, для воплощения которой особого труда не потребуется, и помогут ему в этом автомастер и художник. Их он тоже вызвал на допрос, обоих тоже к девяти: пусть потомятся в приемной, поразмыслят над своим положением. Не зря говорят: нет страшнее наказания, чем беспросветное ожидание. А Полуэктов уже почти убедил их, что им ничего, кроме тюрьмы, не светит, если ему не помогут. Надо, чтобы они окончательно поверили в это. И с Татарниковым надо изменить тактику…

Скородумов, как всегда, явился в кабинет следователя за минуту до начала допроса. Исключительно педантичный человек: все у него рассчитано по минутам, все делает от и до, согласно указаний. Ему уже под пятьдесят, а так и не выбился в маститые сыскники, бегает то у одного, то у другого на посылках. Не глупый человек, но очень уж осторожный, будто из-за угла мешком напуганный, очень боится экстремальных мер: когда Полуэктов пускает в ход «принудительный» метод — кулаки, дрожит как осиновый лист, будто сейчас и его начнут колотить; потому, видно, и безынициативен, потому ему и не доверяют ответственных дел. Но помощник он незаменимый.

Быстро открыл сейф, достал нужные бумаги. Кивнул на дверь.

— Уже притопали. Как миленькие. Вместе сегодня будем или разделимся?

— Вместе, — уточнил Полуэктов. — Пусть подождут и посмотрят на своего сообщника, — нажал на кнопку вызова дежурного: — Из тринадцатой Татарникова давайте.

Татарников за месяц пребывания в изоляторе временного содержания почти не изменился: чуть похудел да синяк под глазом — отметина за непочтение к правоохранительным органам. Но таких, как он, прошедших через КПЗ и изоляторы, через допросы и побои, три года довольствующихся тюремной баландой, ничем не сломить. И на этот раз вошел в кабинет следователя, как к теще на блины, — развязной походкой с брезгливостью на лице. Прошел к столу и, не ожидая приглашения, развалился на стуле. «Ну, давай, мол, следователь, врежь мне еще раз, покажи свою силу и превосходство. И все равно я на тебя х… положил. Все равно ты ничего из меня не выбьешь, ничего не добьешься».

Полуэктов, стиснув зубы, пересилил клокотавшее в нем негодование, изобразил на лице нечто подобие улыбки. Сказал язвительно:

— Ну что, начнем сначала трепать мочало?

— Тебе виднее, начальник, — насмешливо ответил Татарников. — Тебе за это деньги платят. А мне — срок идет.

— Врешь, бандит. Не идет — наматывает. За каждый месяц отсидки в изоляторе, год к сроку тебе накручивает. Можешь мне поверить — постараюсь.

— Напугал бабу мудями…

— Вон отсюда! — не сдержавшись, рявкнул Полуэктов. И приказал сопровождающему: — Еще раз напоминаю: никаких передач! На прогулку не выводить, в туалет не пускать. Пусть в камере свое говно нюхает…

Совсем другой человек — Раков вошел в кабинет: испуганный, полусогнутый, послушный. Остановился недалеко от двери, боясь подойти к столу, где стоял стул для допрашиваемых. Глаза смотрят на следователя виновато, покорно: видно, слышал, как тот кричал на Татарникова.

— Проходи, — кивнул Полуэктов на стул и обратился к Скородумову, с которым договорился заранее, как «подготовить» автомастера к допросу: — Побеседуйте, пока я отлучусь минут на пять.

Замысел следователя по особо важным делам восхитил Скородумова, и он с радостью взялся за его осуществление. Когда Раков сел и немного успокоился, Скородумов подошел к нему и, склонясь к уху, чуть ли не шепотом спросил:

— Тебя, говорят, Тобратов вызывал на допрос. Если не секрет, о чем он тебя спрашивал?

Раков пожал плечами.

— Какой секрет? О том, о чем и вы спрашиваете. Еще интересовался, что я слышал об убийстве Грушецкого и что думаю по этому поводу. А что я могу думать?.. Конечно, тот, кто заинтересован в этом. Не верю я, что Грушецкий нападал на инкассатора. Скорее всего, кто-то другой, а вину на него хочет свалить.

— Правильно думаешь! — одобрил высказывание Скородумов, взмахнув восторженно перед носом допрашиваемого пальцем. — Именно тот, кто решил все грехи списать на твоего друга. — Скородумов подчеркнуто нажал на слово «друга», от чего Раков заерзал на стуле, ожидая подвоха. Но подвох был не в этом, и наивный автомастер не уловил, на чем собирается подловить его следователь, а когда Скородумов заговорил сочувственно о положении подозреваемого, стал советовать, как и что отвечать Полуэктову, тот даже поверил в его искренность. — Ты думаешь, нам не надоело здесь целыми днями и ночами заниматься поисками, допросами? С нас тоже спрашивают… Кто-то ограбил, кто-то убил, а мы — отвечаем. — Доверчиво положил Ракову на плечо руку. — Я верю, что ты не знаешь, не видел, кто нападал на инкассатора, случайно оказался в день убийства в Иваново-Константиново и встретился там с Грушецким и Татарниковым. Во сколько, ты говорил, видел их?

— Где-то около десяти.

— Точно?.. А если чуть позже, скажем, часов в тринадцать?

— Да нет, я хорошо помню — утром. Я же Вуциса, художника, на грибалку туда подвозил. Спросите у него.

— Спрашивали, дорогой Анатолий Тимофеевич. Он не очень-то помнит. Да и не в этом суть. Пусть в двенадцать, одиннадцать… Я к чему клоню разговор? Грушецкий со своими дружками напал на инкассатора или кто-то другой, никто не видел и доказать не может. А дело висит, мы вынуждены каждый день вызывать вас на допрос, тратить время, портить вам и себе нервы. Ничего не попишешь: вы в тот день оказались на месте преступления, и то ли свидетели, то ли подозреваемые. Кстати, второй твой дружок — художник видел именно ту машину, на которой налетчики совершили ограбление, и грузовик, перекрывший путь инкассаторской «Волге». Ни у Грушецкого с Татарниковым, ни у тебя с художником нет алиби. Что прикажешь нам делать? Конечно, нам бы хотелось, чтобы вы были свидетелями. А вы уперлись как быки: Грушецкого и Татарникова видели только утром, в Иваново-Константиново. А в три часа они были уже в десяти километрах от села — туда за это время пешком можно дойти. Можно?

Раков неуверенно пожал плечами.

— Так вот, твой друг художник видел машину и в ней водителя в женском парике и темных очках. Даже портрет его нарисовал, — Скородумов достал из стола рисунок и показал допрашиваемому. — Узнаешь?

Раков помотал головой.

— Я его никогда не видел.

— Допустим. Нашлись еще люди, которые в тот день бродили по лесу в поисках грибов и недалеко от машины наткнулись вот на этих двоих мужчин, — следователь достал из стола еще два снимка-фоторобота. Раков отшатнулся: мужчины на портретах явно смахивали на Грушецкого и Тобратова. — Теперь узнаешь?

— Не может быть, — снова помотал головой Раков.

— Очень может быть, дорогой Анатолий Тимофеевич. А мы тут воду толчем — в девять или двенадцать часов… Грушецкого нет, Татарников еще этого не знает, а если узнает, все на него начнет валить. Но какая ему вера. А вот если вы с художником подтвердите, что видели их, другое дело.

Раков хотел что-то возразить, но в это время вошел Полуэктов, сосредоточенный, возбужденный, энергично сел в свое кресло и, сердито взглянув на автомастера, с ходу приступил к допросу:

— Так во сколько и где вы видели четвертого июля Грушецкого и Татарникова?

— Я уже объяснял, — робко начал Раков.

— Без предисловий, — оборвал его Полуэктов. — Мы уже месяц толчем воду в ступе и никак до истины добраться не можем. Во сколько и где?

— Ну где-то около десяти, может, чуть позже, — Раков глянул на Скородумова, и тот одобрительно кивнул. — В Иваново-Константиново…

— И около трех в районе нападения на инкассатора, — дополнил Полуэктов.

Раков лишь пошевелил пересохшими губами.

— Да ты не бойся, Грушецкий тебе уже ничего не сделает. И Татарникова песенка спета. О себе подумай, о жене, о детях — в свидетелях лучше быть или в подсудимых? Так подтверждаешь, что видел Грушецкого и Татарникова после полудня в районе преступления?

Раков снова затравленно глянул на Скородумова, ища у того совета или поддержки.

— Следователь по особо важным делам дело тебе говорит, — сказал Скородумов. — О себе подумай, о жене, о детях. Грушецкого нет, и ему от того, что на него лишний грешок спишем, хуже не станет. Согласен?

Раков покорно кивнул.

— Отлично! — оживился Полуэктов. — Записывай, дай ему подписать — и пусть катит на все четыре стороны. Осточертело всем это дело с инкассатором.

Скородумов быстро дописал протокол допроса и протянул его Ракову.

— Подписывай — и свободен.

Раков подумал, начал было читать, но то ли почерка не понимал, то ли от возбуждения не мог смысл написанного уловить, махнул рукой и расписался.

— Вот так бы давно, — нравоучительно пробурчал Полуэктов и, указав пальцами в сторону двери, разрешил автомастеру удалиться.

Художник Вуцис оказался поумнее, посообразительнее, он сразу понял, к чему клонят следователи, и заупрямился: «Лично я не видел Грушецкого и Татарникова после полудня в районе преступления и не уверен, что на фотороботе изображены именно они».

«Твой же знакомый грибник видел их и подписал показания».

«Я разговаривал с ним, — возразил художник. — Да, он видел мужчин в машине, но оба были в масках».

«Ты защищаешь их, потому что сам замешан в преступлении. Забыл, что номера им рисовал?»

«Я не рисовал! Только раз перебил. Это вы заставили меня подписать… Измором взяли…»

«Если будешь артачиться, ты еще и не такое подпишешь. Хватит морочить нам голову. Сегодня ты уже отсюда домой не пойдешь», — припугнул Полуэктов…

В конце концов, они «дожали» и художника: он подписал показания, что видел в районе преступления опознанного по фотороботу Грушецкого. От Татарникова категорически отказался. Но следователям и этого было достаточно, чтобы перейти к главному этапу расследования — выявлению главаря банды или, на худой конец, сообщника, засевшего в отделении милиции. Для этой цели Полуэктов приготовил еще одну наживку. Когда художник собрался уходить, он вдруг, словно что-то вспомнив, остановил его:

— Гражданин Вуцис, задержись на минутку. Не узнаешь ли ты вот этого человека, — и достал из стола еще один снимок, протянул ему.

У художника снова задрожали руки, будто он взял что-то страшное, опасное.

— Ну чего испугался? Узнал?

Вуцис продолжал неотрывно вглядываться в снимок:

— Есть сходство и с капитаном Тобратовым и с сержантом Петропавловским.

— С кем больше?

Вуцис пожал плечами.

— Плохой фоторобот. Взяты типичные русские черты: волосы темно-русые, нос прямой, подбородок массивный, волевой. Прямо по Пушкину: «Да у кого не русые волосы, не прямой нос, да не карие глаза…»

— Ты мне Пушкина тут не цитируй. Ты художник, глаз у тебя острее, чем у нас, должен отличить.

— Простите, господин начальник, по-моему, больше похож на Петропавловского.

— А твой коллега-грибник, видевший еще одного мужчину, сидевшего в машине и поджидавшего кого-то, недалеко от места, где подожгли красные «Жигули», утверждает, что он больше похож на начальника уголовного розыска. Ну да ладно, разберемся, — отобрал снимок. — Только когда будешь снова на допросе у Тобратова, о нашем разговоре ему ни слова.

Полуэктов за двадцатилетний стаж работы в органах правопорядка научился разбираться в людях и был уверен на сто процентов, что Вуцис обязательно расскажет начальнику уголовного розыска о фотороботе, похожем на него. Следователь по особо важным делам не соврал художнику, что фоторобот составлен по описанию одного грибника, случайно оказавшегося в районе происшествия как раз в тот момент, когда в лесу горели «Жигули». Он действительно видел мужчину, припарковавшего свою машину на обочине и кого-то поджидавшего, но рассмотреть его как следует не сумел: далековато было, и сидевший за рулем, заметив грибника, отвернулся в другую сторону. То ли случайно, то ли преднамеренно.

Полуэктов обходными путями пытался выяснить, где в это время находился начальник уголовного розыска, и не смог. Он был почти уверен, что то был Тобратов. Но фоторобот действительно неудачный…

Если Вуцис выложит весь разговор Тобратову или даже Ракову, информация обязательно дойдет до начальника уголовного розыска. И тогда… тогда он вынужден будет действовать, торопиться, чтобы спутать следы, и обязательно на чем-то споткнется…

По случаю успешно проведенных в этот день допросов Полуэктов вечером в номере распечатал бутылку «Наполеона». Пили со Скородумовым из маленьких мельхиоровых рюмочек, закусывали сочными яблоками нового урожая.

Говорили мало. Да и о чем говорить, когда оба чувствовали неловкость, знали истинную цену своего достижения. В суде, конечно, не станут особенно рыпаться: все заинтересованы побыстрее закрыть дело, списать его на убитого Грушецкого. Но при нападении на инкассатора не пострадало ни одного человека, значит, дело не более серьезное, чем убийство пусть даже главаря банды. Но кто убил, за что? И коль убийца остается на свободе, надо ждать новых преступлений. В таком случае чего стоят «итоги» следователя по особо важным делам? Да еще не ясно, как поведут себя на суде свидетели по делу ограбления инкассатора: автомастер и художник. Свидетели трусливые, ненадежные… Правда, должен сыграть роль авторитет следователя по особо важным делам, и то, что криминогенная обстановка в Москве и Московской области — да что там здесь, во всей стране! — сложная, чуть ли не каждый день убивают то бизнесменов, то депутатов, то журналистов. С мелкими ворами-налетчиками долго возиться никто не будет; и все-таки зыбкость своих обоснований чувствовали оба. Полуэктов с нетерпением и страхом ждал ответного звонка генерала: Водовозов — стреляный воробей в подобных делах, может быстро учуять «липу», а мужик он крутой, рука тяжелая, так приложится, что долго потом чухаться будешь… Потому и не клеился разговор между следователями из Москвы, хотя будто бы достигли, чего хотели…

Они заканчивали бутылку, настроение потихоньку поднималось, и разговор оживлялся, когда в дверь постучали. В номер вошел еще один помощник, который вел прослушивание кабинета начальника уголовного розыска.

— Потрясающая новость, Виктор Петрович, — доложил подслушиватель — молоденький лейтенант, недавно закончивший высшую следовательскую школу. — Сами послушаете или пересказать?

— Новость, как и басню, ценят не за длину, а за содержание, — нравоучительно приподняв палец, произнес Полуэктов. — Извини, не предлагаю, — кивнул он на бутылку. — Сам на дежурстве никогда не употреблял и другим не советую. Пересказывай.

— Тобратов только что доложил Зарубину: знает он предателя, затесавшегося к ним в отделение, ограбившего инкассатора и убившего Грушецкого, — лейтенант замолчал.

Хмель и улыбка вмиг слетели с лица Полуэктова, он глянул на Скородумова, потом на лейтенанта.

— А вот фамилию Тобратов произнес после того, как включил в кабинете радиоприемник: знает, видно, что мы его прослушиваем.

— Блефует? — спросил у Скородумова Полуэктов.

— Сомневаюсь, — озадачился помощник. — И Раков и Вуцис говорили нам, что Тобратов вызывал их, допрашивал; значит, вел параллельное расследование. На его месте и мы так бы поступили.

Полуэктов нервозно выбил пальцами дробь по столу, встал и, сунув сигарету в рот, заходил по кабинету. Остановился около лейтенанта, спросил:

— И что ответил Зарубин?

— Я разобрал только одно слово «подарочек». Полковник, похоже, очень удивился и расстроился, увел Тобратова к себе в кабинет.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — вспомнил Полуэктов старинную русскую поговорку. — Надо, Антон Иванович, срочно ехать в милицию.

— Но… — дыхнул дважды Скородумов, отмахивая ото рта запах.

— Ерунда, рабочий день мы закончили. Они что, меньше пьют? Поехали. Только вот где машину раздобыть?

— Позвоните Зарубину.

— Не хотелось бы его предупреждать, — и все-таки рука Полуэктова потянулась к телефону. Раздавшийся в это время звонок так напугал его, что он отдернул руку. Опомнившись, снял трубку.

— Слушаю, Полуэктов… Есть, есть, Иван Петрович… Сегодня же выезжаю, — повесил трубку. Даже, кажется, чему-то обрадовался. Сказал с выдохом: — Депутата Брандохлыстова убили. Меня отзывают в Москву. Тебе здесь завершать, Антон Иванович.

— А как же с расследованием Тобратова? Там, похоже, другие обвиняемые…

— Разберетесь. Скорее всего, это авантюра. Тобратов выкинул какой-нибудь фортель, чтобы отвести от себя подозрение. Не поддавайся на его удочку. Но на всякий случай прощупай почву. Кто-то из наших оперативников должен быть в курсе дела.

— Ленту заберете в Москву или… — несмело спросил лейтенант.

— Или, — отмахнулся, как от надоедливого комара, Полуэктов. — Вот Антону Ивановичу отдашь.

Следователь по особо важным делам стал укладывать чемодан.

7

«Чтобы стать хорошим следователем, — говорил не раз на лекциях в юридическом институте профессор Сидельников, — надо быть не только хорошим психологом, надо еще обладать логическим складом ума. А этому надо постоянно учиться, тренировать ежедневно мозги, как и мускулы».

За двадцатилетнюю практику Полуэктов научился разбираться в людях, что же касалось ежедневных тренировок мозгов, тут у него силы воли не хватало: ни физзарядкой он по утрам не занимался, ни логическими рассуждениями не утруждал себя, выбирая при решении сложных запутанных дел наиболее легкий путь.

Так поступил он и в деле ограбления инкассатора.

Запугать бывшего зека Ракова, случайно схлопотавшего три года: по пьянке забрался с дружком на прокурорскую дачу в поисках спиртного и украл портативный радиоприемник «Панасоник», испытавшего все ужасы тюремных порядков; и художника Вуциса, наслышанного от дружка о паханах, буграх и прочих лагерных начальниках, издевающихся над осужденными — много ума не потребовалось. А вот предвидеть наперед логическое развитие событий, у Полуэктова смекалки не хватило…

Вуцис, выйдя из милиции, из тесного, давящего своими стенами и низким потолком кабинета, освободившись из тисков безжалостного и страшного, как питон, следователя по особо важным делам, опустошенный, раздавленный, начал потихоньку приходить в себя — тихие улочки малолюдного милого городка, зелень деревьев, синее небо с еще теплым, но уже не знойным солнцем, свежий воздух действовали на него благотворно, успокаивающе, и он начал осмысливать последний допрос, сознавая, что где-то допустил ошибку, что-то сделал не так. Ему было стыдно за свое поведение, за трусость — состояние было такое, словно его вываляли в грязи. Чего он, собственно, испугался? Да, номер на двигателе он перебил, только один раз, зачем же он подписал протокол допроса, где Скородумов записал ему и подделку номеров ЗиЛа и красных «Жигулей»?

Он всхлипнул, как мальчишка, ни за что ни про что избитый злым, сильным дядей, которому не может дать сдачи. Теперь он ясно сознавал, что сделал глупость, подписавшись под заведомой ложью, раскаивался, но стоило вспомнить лицо следователя по особо важным делам, его каверзные вопросы, угрозы, обыск дома, его снова бросало в дрожь. И он понимал, что, если бы не подписал протокол сегодня, подписал бы его завтра: пусть лучше судят, чем терзают ежедневно его, жену, пятилетнюю дочурку, которая уже все понимает и боится чужих дядей с сердитыми глазами, чего-то ищущих в комнатах, перевертывающих все вверх дном…

Вуцис бесцельно брел по улице, не зная, куда идти, что дальше делать. От дум, нервного перенапряжения болела голова, хотелось забыть все и забыться, отключиться от этой жизни, уйти туда, где бы его никто не видел, ни о чем не спрашивал. И как он ни старался отогнать мысли о нелепом положении, в которое он вляпался, они вертелись в голове, как пчелы в роевне, отыскивая выход. Больше всего его мучил вопрос, почему следователь по особо важным делам, показав ему фоторобот, схожий то ли с Тобратовым, то ли с Петропавловским, просил не говорить об этом в милиции. Делают одно дело, ищут налетчиков на инкассатора, а действуют как непримиримые конкуренты, идут разными путями. Тобратов после первого же допроса отказался от версии виновности Грушецкого и Татарникова, а Полуэктов уцепился за них как за единственных виновников. Что за этим? Тобратов разговаривает по-человечески, спокойно, рассудительно, а этот следователь Полуэктов — нахраписто, уверенно, безапелляционно. Убежден, что только Грушецкий и Татарников способны на такое? Или блефует, старается побыстрее сбагрить с рук дело об ограблении инкассатора?

Внезапно его озарило: не случайно Полуэктов и Тобратов действуют разобщенно и не случайно друг к другу относятся с недоверием. Следователь по особо важным делам, похоже, не доверяет начальнику уголовного розыска, а Тобратов раскусил авантюрную сущность московского сыскника, и потому сам ведет параллельное расследование. Начальник уголовного розыска уважительно разговаривал с Вуцисом, и художнику он импонировал не только вежливостью, тактичным обращением: по его вопросам нетрудно было определить, что это человек умный, образованный, рассудительный. А придя к такому выводу, сам собой напрашивался и выход: обратиться к Тобратову, все честно ему рассказать и попросить совета.

Вуцис сразу же решил вернуться в милицию. Но, подумав о возможной встрече с Полуэктовым, пришел к выводу, что лучше пока воспользоваться телефоном. Увидел телефонную будку и свернул туда. Не успел набрать номер, как из-за дома, который только что прошел Вуцис, вынырнул маленький мужичонка в поношенном сером костюмчике с полиэтиленовой сумкой в руках. Он не обратил бы на него внимания, если бы тот не приостановился и не стал вертеть головой, отыскивая кого-то. Увидев Вуциса в телефонной будке, сразу успокоился, помахивая сумкой, прошел мимо.

«А ведь этот за мной следит, — подумал художник. — Топтун или сподвижник бандитов, которому поручено убрать свидетеля, как и Грушецкого?»

Но, странное дело, Вуцис не испытывал такого страха, который охватывал его при виде Полуэктова.

Мужичок прошел по улице и остановился около витрины магазина, стал рассматривать что-то. Если бы он охотился за Вуцисом, сейчас никто не помешал бы его ухлопать: улица была пустынна. Значит, топтун приставлен не иначе как Полуэктовым.

Вуцис набрал номер телефона начальника уголовного розыска. К счастью, Тобратов оказался на месте.

— Здравствуйте, Геннадий Михайлович. Это ваш подопечный, художник Вуцис. — В трубке вдруг возникли непонятные шумы, но он разобрал сказанное.

— Слушаю вас.

— Хотелось бы с вами встретиться, но, по-моему, за мной хвост, — прокричал Вуцис.

— Не кричите, я хорошо вас слышу. И не бойтесь, я знаю. Постарайтесь оставить хвост с носом. Сумеете?

— Попытаюсь.

— Домой пока не ходите. Встретимся в четырнадцать ноль-ноль в кафе «Березка». Сможете?

— Конечно.

— Вот и отлично, — Тобратов повесил трубку.

Топтуна около витрины не было. Видимо, зашел в магазин. Как же от него отделаться? Вуцис вспомнил столовую на улице Московской, где ему довелось оформлять зал; там есть служебный ход, ведущий во двор, через который можно незаметно скрыться…

Неторопливой походкой прошел мимо магазина и вскоре увидел своего «неразлучного» попутчика. Поводив его около часа по разным улочкам и переулкам, Вуцис зашел в столовую, где его все знали, поговорил с заведующей минут десять, даже кофейку выпил и через служебный ход отправился к «Березке».

8

Тобратов терпеть не мог выскочек, верхоглядов, с которыми жизнь свела его еще на школьной скамье. Рядом с ним за партой сидел Витя Стригунок, его сверстник, сынок секретаря райкома. Шустрый, рыжий паренек, самоуверенный, нагловатый, умеющий втирать очки не только одноклассникам, но и педагогам. На уроках по любым предметам он всегда первый тянул руку, и, если его вызывали к доске, так начинал тараторить, что у всех звон в ушах стоял. Заучивал он самое основное, не вникая в глубь предмета, но, обладая ораторскими способностями — папина наследственность, — умел безостановочно говорить об одном и том же столько, сколько выдерживал учитель.

В классе его не любили, не только за то, что он одевался лучше, учителя относились к нему снисходительно, прощали ему шалости и срывы, называя его постоянно в числе отличников, но и за то, что он был неискренним, постоянно хитрил и зло подшучивал над товарищами.

Геннадий относился к Виктору терпимо: все-таки сидели за одной партой, в кино вместе ходили, и у Виктора было много интересных книг, которые он давал ему почитать. Но однажды…

Урок математики вела учительница Ольга Ивановна, молодая, красивая, год назад окончившая пединститут. Все ее любили и все знали, что к ней приехал жених, летчик, и что скоро состоится свадьба.

Виктор и Геннадий сидели за первой партой. Им было по пятнадцать, они уже влюблялись и кое-что знали об интимной жизни. Особенно Витек, в доме которого имелся видеомагнитофон и родители частенько крутили заграничные порнографические фильмы. В их отсутствие Витек доставал из запретного ящика кассеты и по нескольку раз прокручивал эротические ленты.

На Ольгу Ивановну он смотрел с вожделением и, когда узнал, что к ней приехал жених, расстроился. И то ли по этой причине, то ли давно у него созрел план получше рассмотреть «даму своего сердца», принес с собой небольшое зеркальце. Положил его на носок ботинка и продвинул поближе к ногам учительницы.

Ольга Ивановна в этот день не ходила у доски, а парила, не рассказывала о квадратных уравнениях, а пела; все видели ее возвышенное состояние и знали причину. Она то писала на доске, то подходила к первой парте и с улыбкой на устах, воздевая руки, рассказывала увлеченно о цифрах как о живых существах.

Витек, выбрав удобный момент, когда ноги Ольги Ивановны были расставлены, просунул между туфелек ботинок с зеркальцем. Не успел он заглянуть под парту, как Ольга Ивановна ступила в сторону, зацепила ботинок, и зеркальце, слетев, звякнуло об пол.

Учительница недоуменно глянула себе под ноги, увидела зеркальце и поняла все. Лицо ее загорелось, будто его ошпарили кипятком. Она пошевелила губами, но не смогла от возмущения и стыда вымолвить и слова. Глаза ее гневно засверкали. Глянула на Геннадия, потом на Витеньку, потом снова на Тобратова.

— Кто? — только хрипло вылетело из ее горла.

— Это не я, — замотал головой Витек.

А за партой их было только двое.

— Вон из класса! — махнув перед самым носом Геннадия пальцем, указала она ему на дверь…

Вот тогда-то Геннадий и пришел к выводу: верхоглядство, самомнение исходят не из желания просто выделиться чем-то среди других, а из подленькой трусливой натуры, от бессовестности, пренебрежения мнением окружающих…

Полуэктов своим поведением, манерой расследования, отношением к свидетелям и подозреваемым очень походил на того Витеньку Стригунка. Решил с ходу раскрыть преступление, одним махом найти и поставить к стенке преступников. И не разобравшись как следует в деле, заподозрил первых попавшихся. «Сидели в тюрьме за воровство, ездят на ворованной машине, торгуют краденым — кто ж еще, кроме них, рискнет напасть на инкассатора. А наводчик или даже главарь банды — сам начальник уголовного розыска: пользовался услугами бандитов при строительстве дома, скрыл показания инженера птицефабрики Балуева…»

Несмотря на то, что генерал Водовозов не поверил в причастность Тобратова к ограблению инкассатора, Полуэктов остался при своем мнении, установил слежку за начальником уголовного розыска, прослушивание его переговоров…

Тобратов был не мстительным человеком. Но зная, как Полуэктов выбился в следователи по особо важным делам, как относятся к нему его московские коллеги за заносчивый, высокомерный характер, решил приподнести ему урок. Встретившись с Вуцисом и убедившись, что топтун потерял своего подопечного, Тобратов посоветовал художнику скрыться из Звенигорода на несколько дней. Он знал, что подумает об этом исчезновении Полуэктов и какие предпримет шаги.

Напасть на след настоящего налетчика на инкассатора, убийцу Грушецкого и, по всей вероятности, Гогенадзе и Аламазова Тобратову удалось после длительных поисков и большого труда. Ему и теперь еще не верилось, что этим бандюгой мог быть близкий ему человек, с которым встречались почти ежедневно, делали одно дело, в какой-то степени даже дружили. Потому и не придал он значения рассказу Вуциса, видевшего в красных «Жигулях» женщину в темных очках, похожую на жену Петропавловского. Потом, когда был составлен фоторобот со слов грибников, оказавшихся на месте преступления и в то самое время, когда было совершено нападение на машину с деньгами, и со снимка на Тобратова глянул человек, похожий на него самого и на Петропавловского — этого сходства он никогда не замечал, — Тобратов окончательно разуверился в показаниях.

Да и мог ли он подозревать милицейского работника, водителя, с которым почти ежедневно выезжал на дела, тренера, передающего свои знания и мастерство товарищам по службе? И могла ли его жена, мать двоих детей, симпатичная, общительная женщина, стать на преступный путь?

Оказалось, могли. И он, и она…

Вернуться к фотороботам заставил Тобратова то ли господин Случай, то ли сам Бог, за которым давно подмечено: метит шельму.

Был выходной день. Несмотря на то, что солнце давно перевалило за верхнюю точку, этот день выдался душный и знойный. Геннадий Михайлович со своими домочадцами с утра трудился в саду и в огороде, а после обеда предложил съездить на речку искупаться. Выкатил из гаража машину и увидел на полу, где стояло левое заднее колесо, масляное пятно. Догадался откуда: протекает манжет заднего тормозного цилиндра. Надо менять. Поездку на реку пришлось отложить, и он покатил по магазинам. Как нарочно, к модели его «жигуленка» тормозного цилиндра ни в одном магазине не было. Решил заехать к Петропавловскому — человек он запасливый, у него наверняка есть.

Дом у сержанта добротный, двухэтажный, обнесенный высоким забором из железобетонных плит с колючей проволокой поверху — не дом, а крепость, в которую попасть непросто. Еще стоя у магазина, Тобратов видел, как к дому подъехали красные «Жигули», и сержант открыл железные ворота, загнал во двор машину. Но когда он остановился у дома и нажал на кнопку вызова хозяина, встроенную под козырьком калитки, никто долго не выходил. Тобратов нажал еще и еще. Наконец послышались шаги, калитку открыла жена Петропавловского. Удивленно глянула на гостя, и на лице ее обозначилась тревога.

Они были хорошо знакомы семьями, сержант приглашал своего начальника на новоселье, да и без того, бывало, выпивали вместе не раз; Лариса с уважением относилась к Геннадию Михайловичу, а тут вдруг растерялась, стояла, закрыв собою калитку, словно боясь, что начальник уголовного розыска попытается проникнуть во двор.

— Я хотел с Михаилом поговорить, — пояснил Тобратов.

— А его нет, — быстро ответила Лариса. — Уехал в Москву и когда вернется, не знаю.

Вот тут-то Тобратову и вспомнился фоторобот рыжухи-блондинки. Он мысленно прикинул на Ларису парик и отметил поразительное сходство. Нет, подумал тогда, даже самый женоподобный мужчина вряд ли имеет такие чисто женские черты: маленький рот, круглый, с ямочкой, подбородок, тонкие, красиво изогнутые брови — явно подведенные черным карандашом. Тогда-то и пришла мысль: а случайно ли фотороботы похожи на Ларису и Михаила.

Тобратов стал проверять алиби на моменты убийств и нападений на инкассатора, бизнесменов. И вскоре пришел к выводу: не случайно. Установил слежку за сержантом. Выявил его сообщников. Их было четверо: двое из Голицына, двое из Введенска. Все четверо — молодые крепкие мужчины, недавно отслужившие в армии. Голицынцы — прошли огненную школу Афганистана, введенцы — родные братья, воевали: один в Молдавии, другой — в Закавказье. Как и чем их втянул в свою банду Петропавловский, предстояло выяснить. Но действовали они дерзко, быстро и умело, следов за собой почти не оставляли — этому научил их Петропавловский.

Да, сержанта-водителя Бог не обделил ни физическими данными, ни умом: он контролировал каждый свой шаг, анализировал успехи и неудачи каждой операции, как настоящий оперативник умел видеть и слышать, что вокруг происходило. Вскоре он обнаружил слежку и, как говорят уголовники, залег на дно. Но чтобы отвести от себя подозрения, продолжал через связника отдавать распоряжения и информировать братьев из Введенска о действиях милиции, подсказывал, каких людей убрать, каких — грабить. А три дня назад Петропавловский написал рапорт об отпуске. Начальство разрешило, и он укатил на юг, к Черноморскому побережью. Билет взял до Симферополя, а оттуда (делился планами с товарищами) в Алушту — любимый для отдыха город.

Скорее всего, врал. Но Тобратов сообщил коллегам в Симферополь и в дорожную милицию, чтобы не выпускали его из поля зрения.

И вчера еще одна неопровержимая улика о бандитской деятельности Петропавловского попала в руки Тобратова: соседский мальчик, товарищ сына Петропавловского, играя с ним в соседском дворе в заморскую игру «Баядера» — один прячет заветную игрушку, другой отыскивает, — случайно наткнулся за притолокой на малокалиберный пистолет, тот самый, из которого были убиты Грушецкий и Аламазов, похищенный еще пять лет назад из милиции города Уссурийска, где тогда служил Петропавловский.

Мальчик припрятал пистолет — такая бесподобная игрушка — и принес домой. Сразу решил испробовать. Нажал на спуск, и пистолет бабахнул. Пуля угодила в зеркало, осколки его посыпались на пол. Отец, побелевший от страха, вбежал в комнату сына. Отобрал пистолет и принес его в милицию.

Имелись полные основания арестовать Петропавловского, но Тобратов решил не торопиться с этим: не уверен был, что выявлены все сообщники.

9

Полуэктов, уложив вещички в чемодан, решил выпить еще рюмочку на посошок. А выпив, напрочь отбросил все заботы: служба никуда не убежит, ехать в Москву лучше вечером, когда спадет жара, и к начальству заявиться завтра поутру, памятуя народную пословицу: «Утро вечера мудренее».

Они допили со Скородумовым бутылку, легли вздремнуть. И так проспали бы до вечера, если бы их не разбудил телефонный звонок. Топтун по кличке Мальчик докладывал, что художник Вуцис исчез. Последний раз его видели в четырнадцать часов в кафе «Березка» с Тобратовым. Потом они сели в «Жигули» начальника уголовного розыска и… художник исчез. В милицию обратилась жена художника, требует, чтобы ей вернули мужа. Тобратов — на месте и отвечает, что он ничего о нем не знает.

Полуэктов, еще не проспавшись и не отойдя от похмелья, торжественно потер ладони.

— Конец! Ловушка сработала, — ему расхотелось ехать в Москву, пока он не арестует Тобратова и не увидит его физиономию жалкой и посрамленной. Он снял трубку и набрал номер телефона кабинета генерала Водовозова.

10

Тобратов еще не закончил завтракать, когда ему позвонил оперативный дежурный.

— Геннадий Михайлович, к вам тут посетитель, уверяет, что по очень важному и срочному делу.

— Хорошо, сейчас приеду.

Он сразу узнал сидевшего в дежурке Евгения Травкина, полгода назад вышедшего из заключения, осужденного на три года за рэкетирство и пойманного с поличным Тобратовым.

Визит недавнего зека очень удивил начальника уголовного розыска: Травкин — парень отчаянный, когда его брали, ударил милиционера ножом и пригрозил Тобратову, что еще рассчитается с ним. Уж не пришел ли он мстить прямо сюда, в отделение милиции? Тобратов, приготовившись к неожиданности, зашел к дежурному. Поздоровавшись со всеми, протянул руку и Травкину. Тот смущенно и с благодарностью ответил пожатием. По лицу не похоже, что он настроен агрессивно.

Тобратов взял ключ от кабинета и пригласил к себе Травкина. Усадил его рядом с собой, спросил сочувственно:

— Рассказывайте, что стряслось.

— Плохо дело, Геннадий Михайлович, — тяжело вздохнул посетитель. — Вот двое суток не спал. Не знаю, что делать. Как говорят, попал из огня да в полымя. Прижал меня тут ваш подчиненный, Петропавловский. Знаю, говорит, твои прежние грешки, которые не фигурировали в деле. Похвалил, что не выдал сообщников, и предложил работать вместе с ним: грабить богатых, устанавливать справедливость на земле. Первое задание: предупредить директора автосервиса, чтобы приготовил пять миллионов комиссионных. Позвонить по телефону. Я выполнил. Не хотел вступать с ним в конфликт, вы же знаете его, он ничего не прощает.

— Из телефона-автомата звонили директору автосервиса?

— Нет. Ночью подключились к его проводам.

— Ясно. И что дальше?

— Не знаю, кто получал эти пять миллионов. Но, по-моему, угроза сработала, и директор к вам за помощью не обратился. А дальше… — Травкин помолчал. — Дальше Петропавловский спрашивает: «Знаешь, кто тебя посадил?» — Киваю. «И что намерен делать? Ждать, когда он снова тебя заметет?» — Прошу: — «Отпустил бы ты меня, Миша, подобру-поздорову. Не хочу я прежним делом заниматься. Достаточно нахлебался тюремной баланды». «Нет, — говорит, — может, и отпущу, если ты одно задание выполнишь: уберешь начальника уголовного розыска». И пистолет мне вручил. Мотоцикл, припрятанный в лесу, показал, на котором я должен умчаться после выстрела. — Травкин помял свои большие, темные от загара и работы руки. — Я не хочу вас убивать и не держу зла за прошлое — сам виноват… Как мне быть? У него целая банда, он не простит…

Тобратов допускал, что Петропавловский заметил слежку и решил на время отпуска исчезнуть из Звенигорода, пока не улягутся немного страсти и в милиции не убедятся, что и без него банда действует, значит, он ни при чем. Возможен и другой вариант: Петропавловский вообще постарается скрыться. Но чтобы он заказал убийство… Тобратов и в мыслях не допускал. Не зря говорят: век живи, век учись. Хорошо еще, что убийство он поручил не потерявшему человеческое достоинство сообщнику. А мог бы и какому-нибудь отпетому бандиту или сам решился бы. Рука у него твердая и глаз меткий…

Тобратов положил руку на плечо Травкина.

— Спасибо, Евгений. Спасибо и за то, что предупредил, и за то, что на правильный путь становишься. О Петропавловском мы знаем, потому он и поручил убрать меня, что я ему на хвост сел. Ты знаешь его сообщников?

— Знаю. И знаю, где он ворованные машины прячет и мотоциклы, — Травкин достал из кармана пистолет и положил на стол перед Тобратовым. — Заберите его.

В это время дверь отворилась, и в кабинет решительным шагом вошел генерал Водовозов. Лицо его было сурово и неумолимо. За ним — следователь по особо важным делам Полуэктов и начальник городского отдела внутренних дел полковник Зарубин.

— Ну вот, а вы не верили, что все друзья у Тобратова — зеки! — весело воскликнул Полуэктов.

— Верно, и среди зеков есть у меня друзья. А кто ищет их только среди начальства — тот подхалим, чинодрал, лизоблюд, — парировал Тобратов. — Слыхали такую народную мудрость?

— Мы от тебя много кое-чего слыхали, — лицо Полуэктова побагровело. — Ты скажи лучше нам, куда ты труп художника Вуциса спрятал?

Генерал и полковник почему-то молчали, отдав приоритет следователю по особо важным делам, смотрели на начальника уголовного розыска пристально и вопрошающе, будто соглашаясь с Полуэктовым и требуя от Тобратова объяснений.

— Сразу так — труп? — с улыбкой переспросил Тобратов. — И сразу — спрятал? Привык ты, Виктор Петрович, всюду действовать наскоком, шантажом и здесь решил сорвать лавровый венок, ошельмовав невиновных. На этот раз не выйдет. Крепко ты споткнулся.

— Это ты-то невиновен?! — заорал Полуэктов по инерции, почувствовав, что на этот раз действительно просчитался, и у начальника уголовного розыска имеются убедительные аргументы: иначе он не позволил бы себе в присутствии генерала такую вольность, не стал бы «тыкать».

— Да, я. Во всяком случае, в деле ограбления инкассатора — не больше, чем ты…

— Прекратить! — пришел наконец в себя генерал, рявкнув так, что задрожали стекла. — Капитан Тобратов, прошу объяснить, что у вас здесь происходит? Полковник Зарубин мне доложил, но версия, на мой взгляд, неубедительная.

— Почему же, товарищ генерал. Вот передо мной сидит человек, которого Петропавловский нанял убить меня. Вот пистолет, из которого следовало стрелять. А вот еще один пистолет, из которого убит Грушецкий и Аламазов, — Тобратов открыл стол и выложил оттуда малокалиберный спортивный пистолет. Сверху положил два фоторобота, мужчины и женщины. — Видите, мы смеялись над сходством со мной, с Петропавловским и его женой. А как оказалось, двойное сходство с мужем и женой — не случайное.

— Ничего не понимаю, — генерал тяжело опустился на стул, вытер платком лысину. — Сержант милиции… так долго водил всех за нос?

— Потому, Иван Петрович, и водил: свой, отличный служака, послушный, исполнительный, тренер…

— Да, — покачал головой Водовозов. — Компания у вас в милиции подобралась… Петропавловского немедленно арестовать. — Спохватился: — Сообщников его выявили?

— Так точно, товарищ генерал. За ними тоже установлена слежка. Арестуем по первому знаку.

— Этот знак я вам даю, — генерал повернулся к Полуэктову: — А вы!.. — скрипнул от злости зубами. — Чтоб я нигде вас больше не видел!

Часть вторая. Сержант Петропавловский