- Там, у Мотьки Звягиной, - с дрожью в голосе наконец ответил я.
В глазах девушки я прочитал недоумение, она задумалась, а потом сказала:
- Я схожу туда, разберусь.
Удерживать ее я не стал. Если она решила, то обязательно настоит на своем. Дед Евлампий засобирался с ней. Когда девушка вышла, я попросил:
- Деда, ты одежду мою принеси оттуда.
- Ладно, - буркнул он и поспешно вышел, прихватив с собой берданку.
Вскоре дед вернулся, положил мою одежду на сундук, молча сел на корточки у печи и стал набивать трубку.
- Ну что, деда? - спросил я.
- Ничего. Нету их - сгинули, а Мотька во хмелю валяется.
- Надо бы парнишку расспросить.
- Судачили с ним, но он ничего путного не сказывает, запугали мальца.
- А Тася где?
- Ушла в сельсовет к Терентьевне, секлетарше.
- Зачем?
- Неведомо.
Я подумал, что она пошла просить помощи в задержании Лапушенко и его дружка. Но я ошибся, она вернулась с фельдшером. Фельдшер, высокий, худощавый, пожилой человек, быстро осмотрел меня, прощупал ребра, голову и заключил:
- Ничего - синяки, ссадины и легкое сотрясение головного мозга, через пару дней встанет на ноги.
Он молча сложил свои нехитрые инструменты в чемоданчик и ушел.
- А я, между прочим, встану не через два дня, а сейчас, - сказал я, приподнимаясь на локтях.
- Полежи, паря, полежи - раз доктор наказал, знать, так надо, - запротестовал дед.
Тася ничего не сказала, она укоризненно посмотрела на меня и молча вышла.
«Узнала все, а теперь презирает»), - с горечью подумал я и резко опустился на подушку.
- Чего ты? - испуганно придвинулся ко мне дед.
- Ничего, просто так.
- Эх, был бы чичас Мироныч - он зараз бы поставил тебя на ноги, - с глубоким сожалением заговорил дед. - Молодуху вон, почитай, с того света возвернул. Хороший был лекарь, вся округа к нему тянулась, никому не отказывал. А теперь вот нету его…
Он зло сплюнул и потянулся за кисетом.
- Кому же понадобилось лишить жизни такого человека, а? Кому он перешел дорогу? Увидеть бы енту гадюку - своими руками придушил бы, японский бог1
- Не волнуйся, деда, скоро увидим, - успокоил я его.
- Дай бог, дай бог, - с надеждой посмотрел он на меня слезящимися глазами.
Хозяев дома не было. Все уехали на покос, и дед сам распорядился в доме. Он сходил в кладовку, принес прошлогодней засахаренной брусники и надавил соку. Я с удовольствием выпил его и через некоторое время почувствовал, что жар спал. Потом дед напоил меня холодным молоком с душистым домашним хлебом. Я попросил открыть окно. В комнату ворвался слабый ветерок, принесший с собой запах луговых трав, терпкий запах полыни и прелого навоза. Стали слышны звуки деревенской жизни: стук молота в кузнице, звонкое повизгивание пилы от строящегося напротив дома, мычание коров у речки и куриный гвалт. Мне неудержимо захотелось встать, выйти на улицу. Эх, с каким удовольствием я покосил бы траву на так-шинской низине, повалялся бы на свежем сене!
Углубившись в воспоминания о детстве, убаюканный ворвавшимися в комнату звуками и дыханием полей, я заснул.
Не слышал я, как вошла Тася, как она разговаривала с дедом о том, чтобы перед утром пойти в устье Елкинды, окружить зимовье Лапушенко и захватить их обоих с дружком-бандитом. Не чувствовал, что она долго и внимательно смотрела на меня, о чем-то сосредоточенно думая.
РАНО утром я вдруг проснулся. Не знаю отчего, но проснулся. Может быть, я почувствовал, что на меня кто-то смотрит, а может, оттого, что услышал глубокое сиплое дыхание курящего человека, или от едкого дыма самосада. Я открыл глаза и в предутренней мгле увидел человека, сидящего в углу на скамейке.
- Ты что не спишь, деда? - спросил я.
Человек пошевелился, кашлянул, но не ответил. Я внимательно вгляделся в него. Это был не старик, кто-то другой, коренастый и гораздо моложе. Кто же это? Чернов? Непохоже - у того копна волос и фуражку не носит. Что-то знакомое в фигуре, но не разберу - темно еще.
Человек снова откашлялся и сказал:
- Я Лапушенко Митрофан.
Сначала я не поверил своим ушам и невольно переспросил:
- Кто, кто?
- Митрофан Лапушенко, - повторил он.
Я резко вскочил и сел на кровати.
- Зачем ты здесь?!
- Пришел к вам. Дело есть, - невозмутимо ответил он.
- Какое у нас может быть дело с тобой! - возмутился я.
- Самое обыкновенное. Вы тут собрались выловить бандита, так я пришел помочь по этому делу.
- Как помочь? Ты же с ним заодно!
- Ошибаешься ты, паря, не заодно я с ним.
Я задумался. Что привело его сюда? Что ему надо? Ведь он стрелял в меня и наверняка считал, что убил. Что-то тут неладно, надо как следует собраться с мыслями. «А где Тася, Евлампий и, наконец, Чернов?» Мурашки побежали по спине: «Неужели?..»
- Так ты же меня избил, стрелял, а теперь услуги предлагаешь! Как это надо понимать? - громко сказал я в надежде, что меня кто-нибудь услышит.
Лапушенко как-то странно хмыкнул и почесал затылок.
- Из ревности я тебя побил, думал, ты с Мотькой того… а она моя баба.
- Зачем стрелял?
- Если бы не я стрелял, то Сенька бы прикончил тебя, - спокойно сказал он и добавил: - Вверх я выстрелил…
Хотя я был убежден, что Лапушенко стрелял в меня, но по какой-то случайности промахнулся, его поведение сейчас заставило меня глубоко задуматься, а в душе зародилась искорка доверия к нему. С каждой минутой я убеждался, что не может этот мужик так тонко притворяться.
- Ты же с бандитами якшался!
Лапушенко пожал плечами, хмыкнул.
- Что я с ними якшался? Самогонку заставляли добывать. А не захочешь, тряхнут - и поминай как звали. Делами ихними я не интересовался, не нужны они мне.
- Значит, помочь хочешь?
- Не пришел бы.
- А как?
- Мы тут обговорили уже с твоей девкой и Черновым, порешили схитрить малость, а то бандюга этот дюже осторожный - еле меня одного отпустил.
- Где Чернов и девушка?
- Ушли к Терентьевне лошадей просить.
Я понял, что они решили поймать бандита без меня. Однако я не собирался отлеживаться, когда друзья идут на опасное дело. Я встал и, пошатываясь, добрел до окна. Голова кружилась, в теле чувствовалась слабость. Но я все-таки решил пойти с ними.
- Что же вы порешили? - после паузы спросил я.
Лапушенко встал, выбросил окурок в окно, прислонился к косяку и ответил:
- Я пойду к Матрене, поговорю с ней и заставлю ее пойти в зимовье. Сенька там. Пусть она передаст ему мое предупреждение, что скоро в зимовье нагрянет милиция. В тайгу он не пойдет. Без коня и харчей там делать нечего. А пойдет на Ушумун или Такшу, чтобы там добыть себе коня - я же коня-то ему не оставил. Чертов мост никак не минуешь - тут его и надо подстеречь.
- А если окружить и взять его в зимовье? Так надежнее…
- Нельзя так. Слышно в тайге хорошо, не подкрадешься к зимовью. Собаки у меня там остались - будут гавкать. Да и он хитрый: не сидит в зимовье, а караулит где-нибудь поблизости.
Пришли Тася, Чернов и дед.
- О-о, ты уже встал? - удивленно сказала девушка.
- Вроде бы.
- Что такой грустный, браток? - похлопал меня по плечу Чернов.
- Радоваться пока нечему - бандюга на воле.
- Не переживай, выловим его и вздернем на рее, - весело продолжал Чернов. - Тут вон целую историю придумали на этот счет; не отшвартуется он, браток, пригвоздим его на якорек. Держи краба и не расстраивайся, - он протянул свою огромную ручищу и крепко сдавил мне ладонь.
- Ну ладно, давайте поторапливаться, - озабоченно сказала Тася и подошла ко мне. - Собирайся и ты. Сможешь?
- Я готов.
Было решено, что Тася, Чернов и дед Евлампий сделают засаду у Чертова моста, а мы с Лапушенко поедем сперва к Мотьке, потом к зимовью, чтобы спугнуть бандита.
Не теряя времени, отправились в путь.
На улице уже рассвело. Небо над крутыми черными сопками в стороне Ундурги посветлело, а над рекой навис легкий туман. От Елкинды тянуло прохладой, пахло свежескошенной травой.
- Давно он у тебя скрывается? - спросил я у Лапушенко.
- С неделю, поди, будет.
- Откуда явился?
- С Нерчи. Там они снова сорганизовались в банду, но их сразу же под Зюльзиканом разбили. Он вырвался, и сюда.
Лошадь моя немного приотстала, я подстегнул ее и снова поравнялся с Лапушенко.
- Как же ты узнал, что я у Мотьки?
- Бандюга этот мне сказал, он там зачем-то шастал и выследил тебя… Потом подговаривал меня подпереть вас вместе с Мотькой и подпалить.
«Вместе с Мотькой подпалить… Услышав эти слова, я вздрогнул, сердце тревожно забилось. Старики Зайцевы… Их тоже подперли и подпалили…
- Ах ты, сволочь! - вырвалось у меня.
Лапушенко недоуменно посмотрел на меня.
- Это правда, - сказал он. - Сенька Арап, правая рука Косого, - хитрюга и сволочь. Ишь, как ловко хотел меня втянуть в свои грязные делишки! А я-то, дурак, поверил и потащился вчера с ним. На чем сыграл гад, а! Знает, стервец, что я с Мотькой полюбовничаю… Пойдем, говорит, Мотька твоя с хахалем… - И после недолгого молчания добавил: - И стариков Зайцевых он, подлюга, загубил - те-перь-то уж я точно знаю. В ту ночь он куда-то уходил из зимовья, а явился к утру… Он это сделал, он.
У Мотькиного дома, слезая с лошади, я спросил:
- Ты его знаешь?
- А как же! Это сынок здешнего богатея - обдиралы Веретенникова, что жил на хуторе неподалеку от Береи.
Мотьку уговаривать долго не пришлось. Она сразу поняла, что от нее требуют, и собралась в путь. Сына она укутала покрывалом, пододвинула к кровати стол с едой и, ласково погладив по голове, молча вышла.
До устья идти не менее шести верст, и Лапушенко посадил Мотьку на свою лошадь. Не доезжая километра два, она слезла, ушла вперед. Мы подождали, когда она дойдет до зимовья (а узнали это по лаю собак), и двинулись дальше.
Лапушенко пустил лошадь рысцой, но я догнал его и предложил ехать тише. Спешить сейчас не стоило, так как мы могли застать бандита у зимовья. Если же он увидит нас, бросится в тайгу, поймать его будет невозможно, а потому его во что бы то ни стало надо выманить на чистую марь к Чертову мосту. Лапушенко осадил коня, и мы поехали шагом.