— Пусть принесут мне кофе на мостик! — распорядился капитан "Померании".
Кофе принесли. Но не успел он сделать и глотка, как над судном послышался шум авиационных моторов.
Капитан отставил чашку, расплескав кофе на карту, выскочил на крыло мостика и увидел атакующие "Померанию" торпедоносцы. Он хотел объявить боевую тревогу и защищаться теми пушчонками, что стояли на баке и на корме, удивился, увидев, что корабли охранения продолжают спокойно идти прежним курсом. Самолеты приближались, и теперь капитан разглядел на плоскостях кресты.
— Наши, — прошептал он, снимая руку с рычага ревуна и провожая торпедоносцы глазами.
Между тем советская подводная лодка давно держала "Померанию" под прицелом. Сильный конвой заставлял командира субмарины еще и еще раз оценить свою позицию, выбрать такой момент, когда удар был бы эффективным и безнаказанным.
Над караваном прошли немецкие торпедоносцы. Матросы и офицеры, задрав головы, смотрели, как разрывают воздух ревом моторов тяжелые воздушные корабли… Именно эти минуты выбрал для атаки командир советской субмарины.
Капитан услышал внизу истошный крик: "Торпеда!", скомандовал рулевому отвернуть вправо, но было поздно. Сдвоенный взрыв двух торпед расколол "Померанию" пополам. Затонула она быстро. Эсминцы и "охотники" рыскали вокруг, прощупывая гидролокаторами море. Один корабль вылавливал из воды уцелевших матросов. Капитана "Померании" не нашли. Он был в рубке разорванного взрывом парохода, наполненного никелевой рудой.
Командир советской подводной лодки точно вычислил маршрут "Померании", Он хорошо знал, когда выйдет она из Турку.
Они сидели за роскошно сервированным столом, раскрасневшиеся от выпитого вина, которым с поистине царским радушием угощал их старый барон… Фридрих несколько посветлел, перестал хмуриться, порою даже шутил. Вернер фон Шлиден сумел сразу понравиться хозяину, который при представлении племянником гостя заявил, что он терпеть не может всех этих выскочек в черных мундирах и рад, что приятель его Фридриха черного мундира не носит.
Пока накрывали на стол, хозяин показывал гауптману старый, добротной кладки, трехэтажный дом с изумительной библиотекой, в которой особенно ценными были редчайшие пергаментные рукописные свитки десятого и одиннадцатого веков. Фон Гольбах показал гостю и коллекцию старого оружия от дротиков древних пруссов до аркебуз и мушкетов времен Семилетней войны.
— Скажите, гауптман, — неожиданно обратился он к Вернеру, когда тот вертел в руках старинный двухствольный пистолет, — мне, старику, не пора ли отправлять все это куда-либо подальше или зарывать в землю?
Гауптман улыбнулся:
— Я маленький человек в армии, господин барон, и мне трудно судить о стратегических замыслах нашего фюрера.
— Вашего фюрера… — буркнул под нос барон и повернул к двери. Гауптману показалось, что уже в дверях старик ворчливо добавил:— Черт бы его побрал…
Был он высок ростом, сухощав, но не худ. Голову держал прямо, упрямый "ежик" серебристых волос придавал лицу барона задиристое выражение.
За столом ел он немного, но зато часто подносил к губам бокал с вином. Его наполнял бесшумно двигавшийся по затянутому гобеленами залу слуга.
— Я спросил твоего друга, Фридрих, когда мне укладывать чемоданы… Барон откинулся в кресле, в правой руке его поблескивал хрустальный бокал с вином. — А что скажешь по этому поводу ты?
— Лучше позаботься о гробах, дорогой дядюшка.
— Ты мрачно настроен, мой дорогой! — Барон покачал головой. — Твой друг, как раз наоборот, заражен завидным оптимизмом.
— Каждому свое, господин барон, — вступил в разговор Вернер.
— Вот именно, каждому свое. И тот, кто забывает об этом, кончает тем, что стирает свои штаны! — вдруг вспылил фон Гольбах.
Он протянул бокал и, не дожидаясь, когда слуга нальет доверху, поднес ко рту, роняя капли на ковер и костюм. Жадно выпил.
— Пачкуны, алкоголики, педерасты! — громко сказал он. — Разворовали Германию, обгадили ее с ног до головы, натравили на себя весь мир, а теперь ищут куст понадежнее, где можно было бы спрятать свой зад!
У Фридриха фон Герлаха весело блеснули глаза.
"Начинается", — подумал Вернер.
— Этот несчастный учителишка с комплексом неполноценности и разумом мясника, хромоногий неврастеник, обожравшийся золотом боров, грязный импотент-мазилка, которого я не взял бы к себе и в маляры, — эти люди решают, вернее, решили судьбу Германии… И это "сильные" личности, цитирующие Ницше! Да он переворачивается в гробу, когда слышит в их устах свои бессмертные слова! Разве таких вождей ждал он от человечества?
Фридрих откровенно посмеивался. Гауптман решил, что разговор принимает опасный оборот. На этот раз он не опасался провокаций, но береженого бог бережет…
— Позвольте, господин барон, — начал он.
Барон уставился на гауптмана.
— Ведь Клаузевиц указывал, что вообще нельзя порицать одно средство, если не можешь указать на другое — лучшее. Не так ли, Фридрих? — Вернер повернулся к обер-лейтенанту.
— Я с удовольствием вам их поясню, свои упреки, гауптман! Да-да, поясню с удовольствием! Надеюсь, я говорю с порядочным человеком, ибо вы друг Фридриха…
Вернер с возмущенным видом развел руками.
— А впрочем, мне все равно, — махнул рукой барон. — Я уже пытался высказать это Эриху Коху, тупому выскочке, и заставил его заткнуться, когда он хотел возражать мне в моем доме, в доме, в котором мои предки как равных принимали Фридриха Великого и "железного канцлера". Так вот, — продолжал барон фон Гольбах, — в отличие от некоторых кретинов, мне известно, что история Германии началась не с 1933 года. Значительно раньше. В молодые годы я имел честь быть лично знакомым с Бисмарком, гауптман. Это был великий человек. Именно он сделал Германию такой, какой она стала.
— Но фюрер и создал такую Германию, — перебил его фон Шлиден. — Наши танки топчут Версальские поля и улицы Варшавы…
— Топтали, — сказал барон. — Из Парижа нас выставили пинком под зад.
— Но сейчас ситуация на Западном фронте изменилась, — снова возразил гауптман. — Мы крепко стукнули англичан и американцев под Арденнами. Они продолжают откатываться назад под ударами танковых армий.
— Это.агония, гауптман. У нас нет больше резервов для войны на два фронта. Если русские пойдут сейчас в наступление, нам придется снимать части с Западного фронта и перебрасывать их на Восточный.
Барон замолчал. Он пристально смотрел поверх голов своих собеседников, словно видел нечто значительное за стенами старого замка. Офицеры тоже молчали.
— Выпьемте, господа! — вдруг громко сказал барон. — Германия — не Россия, с ее громадными пространствами и большим населением, — продолжал барон. — Нам надо помнить об этом всегда и никогда не трогать русского медведя в его берлоге. Германия может диктовать свою волю Западу, но только в коалиции с Востоком или хотя бы заручившись его нейтралитетом. Да! Только в союзе с Россией! Именно так строил германскую политику Бисмарк, именно это завещал он своим преемникам. Мы занимаем центральное положение в Европе и открыты для нападения со всех сторон. Не обезопасив себя с Востока, нельзя воевать с Западом. Теперешние политики и генералы знать не хотят ни Клаузевица, ни Бисмарка. Их библией стала эта безграмотная пачкотня, бред этого… Фридрих фон Герлах предостерегающе поднял руку.
— А… — махнул барон.
Он поднялся из-за стола, подошел к окну, потом быстро вышел из зала.
— Не обращайте на него внимания, Вернер. Дядюшка неплохой человек, но уже слишком стар, чтобы приспосабливаться к тому, что происходит с Германией.
— Что вы, Фридрих, мне очень нравится господин барон, хотя он и несколько резковат в своих суждениях, — ответил Шлиден.
Хозяин вошел в зал, держа в руках несколько книг.
— Вот послушайте, — сказал он, — это письмо князя Бисмарка графу Шувалову. — Барон поднес одну из книг к глазам и прочитал: -"Пока я буду оставаться на своем посту, я буду верен традициям, которыми руководствовался в течение 25 лет… относительно услуг, кои могут оказать друг другу Россия и Германия и кои они оказывали более ста лет без ущерба для специальных интересов той и другой стороны. Два европейских соседа, которые за сто с лишним лет не испытывали ни малейшего желания стать врагами, должны уже из одного этого обстоятельства сделать вывод, что их интересы не расходятся…"
За окнами быстро темнело, и барон поднес книгу еще ближе к глазам. В это время вспыхнула высоко над столом яркая лампа, и фон Гольбах опустил руку с книгой.
Он вернулся к столу, оставив книгу на подоконнике, оглядел своих гостей пытливыми глазами — и глубоко вздохнул.
— Когда "железного канцлера" отправили в отставку, он часто навещал моего отца, подолгу жил у нас и даже писал в этом доме свои мемуары. Именно здесь он написал строки о том, что "между Россией и Пруссией-Германией нет таких сильных противоречий, чтобы они могли дать. повод к разрыву и войне", что "германская война предоставляет России так же мало выгод, как русская война Германии… Если рассматривать Германию и Россию изолированно, то трудно найти для какой-либо из этих стран непреложное или хотя бы только достаточно веское основание для войны". И последнее. Послушайте, что написал в этом доме Отто фон Бисмарк, гауптман. — Барон вновь вооружил глаза очками в металлической оправе и чуть глуховатым голосом прочитал: "Мы должны радоваться, когда при нашем положении и историческом развитии мы встречаем в Европе державы, с которыми у нас нет никаких конкурирующих интересов в политической области, и к таким державам по сей. день относится Россия".
Офицеры молчали. Барон фон Гольбах наполнил бокалы и жестом пригласил Вернера и племянника.
Они взяли бокалы и выжидающе смотрели на хозяина.
— Никому не пришло в голову подумать над пророчествами Бисмарка сейчас, — горько произнес барон. — Большевики, конечно, далеко не русские цари. И с их взглядами, с их мужицким государством, с их развращающей идеей всеобщего равенства мне никогда не примириться. Но и с коммунистами лучше ладить, чем драться. Я сегодня же начинаю укладывать чемоданы, ибо не имею ни малейшего желания отчитываться перед русскими за поступки всяких проходимцев… Прозит!