— О чем говорили в пути?
— Так, о разном. Но я запомнил, что живет он в Ленинграде недавно. Все говорил: «А вот у нас в Горьком…» Как только машина остановилась, он сказал: «Ты постой, я мигом». Вышел из машины и скрылся в парадной. Вернулся, как мне показалось, возбужденным. «Что, поругались?»— спросил я. Он что-то пробурчал и сказал, чтобы я опять ехал к универсаму. Махнул рукой, и тут я заметил, что он без перчаток.
— Скажите, вы не запомнили, какого цвета были у него перчатки?
— Как же, запомнил. Когда он вышел из машины, похлопал по карманам, словно разыскивая что-то, потом сказал: «Эх, спички оставил в общежитии» — и попросил мои в порядке одолжения. Я ему отдал свой коробок. В это-то время и разглядел, перчатки были желтые… На обратном пути подъехали к универсаму, но он попросил меня проехать дальше. Потом, когда я остановился перед светофором, у перекрестка, вдруг спохватился: «Выйду здесь». Расплатился и ушел по улице направо. Видно, живет где-то неподалеку.
— Вы можете показать место, где высаживали пассажира?
— Конечно.
— Тогда в машину, поехали.
Лебов показал перекресток улиц, где никаких примечательных объектов, кроме жилых домов, не было. Вдали, направо, светились огнями высокие дома, там и были общежития строителей.
— Геннадий Васильевич, не показалось ли вам что-то необычное в его поведении?
— Показалось, что он в разговоре осторожничал. Когда я его спрашивал, он как бы просыпался. Я делаю из этого вывод, что на чем-то он был сильно сосредоточен, а на обратном пути взволнован.
— Я задержу вас еще на несколько минут. Хочу предъявить те предметы, о которых вы дали показания, для опознания.
Лебов опознал перчатки, заявив, что аналогичные видел на пассажире.
— Коробок! О, так это мой! — воскликнул он. — Видите, отломленная полоска от края: я ее вставил в транзистор, чтобы не хлябала батарейка. Внутри между стенок горелые спички — привычка моя складывать их так, а не разбрасывать.
Он назвал и еще ряд мелких деталей, по которым опознал коробку, переданную парню.
— Скажите, та полоска, которую вы отломили от коробка и вставили в транзистор, у вас в сохранности?
— А куда же ей деться? Конечно, там, в транзисторе, до сих пор.
— Смогли бы вы опознать того пассажира, о котором рассказали?
— Конечно, у меня на людей память хорошая.
— Геннадий Васильевич, что, если мы изымем у вас транзистор на время следствия? Он нам очень нужен.
— Понимаю. Коробок у вас, а маленькая его частичка у меня в приемнике. Согласен.
— Вот и хорошо, что вы правильно понимаете. Вопросы все. Спасибо вам за участие и помощь, за ценную информацию. Вы свободны.
Миронов оторвал листок из записной книжки, написал на нем телефоны и подал Лебову.
— Позвоните, пожалуйста, завтра.
— Хорошо.
— Товарищ Осокин, возьмите машину и отвезите Геннадия Васильевича домой. А заодно оформите и изъятие транзистора. И сразу же возвращайтесь в управление.
В назначенное время опергруппа собралась в кабинете Миронова.
— Начнем, товарищи. — Майор встал. — Горький, общежитие, сестра Никифоровой живет в Горьком, гости от сестры из Горького. Где-то мы находимся близко, но всего лишь близко. Вы, товарищ Осокин, как старший и вы, Сурков, отправитесь в общежитие, поговорите с комендантом и с воспитателями, установите, кто родом из Горького. Вопросы есть?
Вопросов не было. Когда Осокин с Сурковым ушли, Миронов обратился к лейтенанту Корнееву:
— Как, Виктор, с отработкой адресов и телефонов по алфавитке Никифоровой?
— Выявлена довольно большая группа женщин и мужчин, — ответил Корнеев. — Почти со всеми переговорили — и пусто. Были, мол, знакомы, приятная женщина, хороший человек. Все в таком духе. Никаких зацепок.
— Завтра по всем выявленным лицам поработайте с соседями — Пучковой, Соболевой и Макаровой. Может, они что-то скажут…
Миронов бросил взгляд на сухощавого, темно-русого офицера, примостившегося с краю. Это капитан Петр Алексеевич Степин, «дядя Петя», как уважительно называют его оперативники из тех, кто помоложе. И не без основания — он сыщик с головой, быстро выходит на след, информацию тоже процеживает, словно вымывает золотоносный песок.
— Ну, а каковы, Петр Алексеевич, результаты по магазину? — спросил Миронов.
— Пока, товарищ майор, ничего конкретного, — виновато проговорил Степин. — Стиль Никифоровой, чувствуется, не всем по душе. Своенравная. Могла распоряжение не выполнить и голос повысить. Ее побаивались. Теперь говорят: «Доигралась наша матка», «Ну, померла, так дышать будет легче». Похоже, собирала оброк.
— А что говорят в райпищеторге?
— Там траур. Многие, как выясняется, частенько к Никифоровой наведывались. Отоваривались не только дефицитом.
— Ясно, — сказал Миронов. — Но требуется еще кое-что выяснить по делу. Например, кто и когда был уволен?
— Уволен ученик мясника. Некто Никулин.
— Есть по этому поводу какие-то суждения?
— С такого места так просто не уходят, — сказал Степин. — Не уходят, даже если их схватят за руку.
— Согласен. А что говорят об этом ученике?
— Боролся, говорят, за право вольно жить и кое-как работать.
Миронов помолчал.
— Эту информацию передайте в ОБХСС, — сказал майор. — Работу по магазину продолжайте. А вы, Владислав Васильевич, — обратился он к Даниялову, — займитесь другим магазином — галантерейным. Насколько мне известно, там у них переучет, так что все они будут на месте. Помимо допросов, возьмите у них справку о поступлении в магазин желтых перчаток.
— Слушаюсь, товарищ майор.
Едва он вышел, как позвонил Осокин:
— Занятные новости, товарищ майор. Только что закончил разговор с комендантом общежития Каниной Марией Никитичной. К ней, оказывается, приходила мать горьковчанина — Овчинников его фамилия — и просила выделить комнату для молодых на недельку.
— Ну и как, выделила?
— Отказала.
— Узнайте об этом Овчинникове все. А коменданта предупредите о неразглашении состоявшегося разговора.
— Я уже все сделал, Алексей Павлович. И в комнате Овчинникова побывал. Там сейчас нет никого. Комнату открыла комендант своим запасным ключом.
— Где Овчинников?
— Комендант не знает, спрашивали на вахте, говорят, что не видели. Вещи все на месте. На тумбочке вскрытое письмо из Горького, пишет девушка, она ждет его. Свадьба готовится.
— В общежитии оставьте Суркова. Его задача — немедленно информировать в случае появления подозреваемого. А сами приезжайте в управление, затем сегодня же вылетайте в Горький. Допросите мать Овчинникова и девушку. Держите меня в курсе. Жду от вас звонка в любое время суток.
Только Миронов повесил трубку, как телефон зазвонил снова.
— Товарищ майор, докладывает лейтенант Корнеев. В почтовом ящике Никифоровой обнаружены две записки почтальона с просьбой зайти в отдел доставки и получить заказное письмо. На почте выяснил, что письмо от сестры из Горького. На почтовом штемпеле — дата: 18 октября. По разносной книге значится, что 21 числа почтальон была в доме 113 и вручила заказное письмо гражданке Сониной из квартиры 33.
— Это уже интересно. Где почтальон?
— Она проживает в районе кинотеатра.
— Слушайте меня внимательно: скопируйте интересующую нас страницу разносной книги. Спишите все реквизиты с конверта письма для Никифоровой и привезите почтальона в УВД.
Миронов подошел к окну. «Любопытно, — размышлял он, — где сейчас находится Овчинников? Чем занимается? Не махнул ли в Горький? Ведь в общежитии-то его нет».
Первым в кабинет вошел Виктор Корнеев, следом — почтальон Ксения Федоровна Петрова.
— Почему до сих пор письмо не вручено адресату? — поинтересовался майор у нее.
— Что я могу поделать, если адресат не приходит, — с обидой ответила Ксения Федоровна. — Я знаю Никифорову. Она часто получает переводы. Я ношу ей их на дом. Приятная такая женщина. Думала письмо вручить, но не смогла. Двадцать первого вечером я пришла в дом сто тринадцать, чтобы вручить заказные письма Никифоровой и Сониной. Поднялась на пятый этаж и позвонила в квартиру. Однако никто не отозвался и двери не открыл. Я прислонилась ухом к косяку, услышала в квартире музыку, видно, работал приемник или телевизор. Еще позвонила и постучала. После этого все сразу стихло. Мне показалось, что музыку выключили и кто-то осторожно подошел к двери.
«Вот кто спугнул преступника — почтальон, — подумал Миронов. — Он успел взять только брошь, а тут звонок, стук…»
— Я подумала, — продолжала Петрова, — что Никифорова не хочет открывать. Может, она не одна. Я сказала через дверь, что зайду еще, отошла и стала подниматься вверх по лестнице. Когда была уже на площадке шестого этажа, услышала, как внизу скрипнула дверь. Мне показалось, что кто-то вышел из квартиры Никифоровой: может, она сама решила посмотреть, кто ее беспокоит; и тут же дверь захлопнулась. Я решила вернуться и позвонить еще раз. Когда спускалась по лестнице с шестого на пятый этаж, то кто-то побежал от квартиры Никифоровой, вскочил в лифт и спустился вниз. Грешным делом я подумала, что от Никифоровой ушел мужчина, а она не хочет, чтобы его видели посторонние люди. Но все же я снова позвонила в квартиру. Один, другой раз, за дверью теперь была мертвая тишина. Тогда я поднялась наверх и вручила Сониной письмо. Вот ее роспись. Приходила еще раз. Квартира Никифоровой была заперта. Я оставила в почтовом ящике две записки, чтобы она пришла и получила свое письмо. Все, товарищ майор. А что, с Никифоровой что-нибудь случилось?
— Да. Она убита в собственной квартире.
— Кто же этот негодяй?!
— Ищем. Скажите, Ксения Федоровна, в тот вечер, когда вы разносили почту, не видели случайно у дома такси?
— Нет, не видела.
— Спасибо, вы нам очень помогли…
Миронов подошел к окну, хотел было закурить, но передумал. Опять вернулся к столу, с досадой заметил:
— Не заглянули в почтовый ящик. Хорошо, что ты, Виктор Тимофеевич, смекнул…