— Кто? — спросил сиплый голос.
Хрупкий желчный паренек ткнул рукой в сторону Сергея:
— Хмырь этот.
Крепыш подошел к Федулову поближе и стал в упор его рассматривать, прощупывать. Старался, естественно, одновременно произвести впечатление на новичка. А заодно и припугнуть — пусть тот почувствует, с кем имеет дело. Чтобы быть лидером, надо постоянно доказывать другим, что имеешь право на первенство. Доказывать, конечно, приходится не только надутыми щеками, но и кулаками.
— Ты, значит, слегавил? — Крепыш сощурил и без того маленькие глазки. Он тут верховодил.
Пухов стоял чуть в стороне. Не вмешивался в разговор, наблюдал молча. Федулов глянул на него: он не понимал, о чем идет речь, где это он «слегавил». Андрей небрежно обронил:
— Брось, Колпак! Что пристал к парню?
Крепыш искоса оценил поведение остальных, но те, кроме желчного паренька, занимались своим делом.
— Сматывай! — Колпак прицельно сплюнул Пухову под ноги. Тут же полуобернулся и ребром ладони ударил Сергея по лицу.
Федулов согнулся от боли, но не упал, устоял на ногах.
— Ты что, офонарел? — выкрикнул Андрей свое любимое выражение, подкрепив его отборной матерщиной. Он достал из кармана грязный платок, обтер лицо Сергея.
— Сматывай, сволотень! — наступал Колпак. На этот раз он высморкался двумя пальцами. Дернулся и тут же рухнул от Андреева удара по голове.
— Молоток! — подбадривали Пухова пацаны, крича и веселясь.
Федулов весь сжался, совсем протрезвел. В растерянности он не знал, что предпринять. Одно знал: надо уносить ноги, пока жив. Он боялся Колпака, который вызывал у него тягостное отвращение и смутное чувство чего-то дурного. Хотя в короткой потасовке Андрей и взял верх, все равно дело худо.
Сергей отступил назад, был уже у выхода. Выскочил, наткнулся в темноте на какой-то ящик, чуть не упал. Наконец выбрался на лестницу. За спиной слышал шорох, глухие голоса:
— Не уйдешь, хмырь эдакий! Пришить его… Перо ему в бок!..
Страх снова охватил его. Не помня себя, Сергей скатился вниз, вынырнул на улицу.
Домой? Нет, на трамвайную остановку! Бежал сквозь проливной дождь, спасаясь от погони. Когда вскочил в трамвай, на душе немного отлегло.
Теперь он думал о том, как встретится с мамой. Он поедет к ней первым же утренним поездом.
У Московского вокзала вышел. Дождь уже перестал. В прорывах облаков купалась промытая до блеска половинка луны.
Сергей зашел в зал ожидания. Сновали в разных направлениях люди, одни чем-то были заняты, куда-то торопились, а другие, устроившись поудобнее, чего-то ожидали.
Сергей присмотрел местечко в углу, присел на угол высокой скамейки. Мучительно боролся со сном…
Его разбудил молоденький милиционер. Привел в детскую комнату милиции, где сидело еще несколько пацанов. Потом приехала Тина Иосифовна и увезла его домой.
— Ты где это шлялся, дрянь такая? — набросилась она на пасынка. — До каких пор будешь меня мучить?
Сергей рассказал.
— С Андреем, говоришь? — переспросила мачеха, негодуя. — Ну-ка приведи его сюда!
Пухов пришел. Удалив пасынка и прикрыв за ним поплотнее дверь, Тина Иосифовна подошла к серванту, достала бутылку:
— Хочешь, налью?
Андрей не возражал.
— А теперь рассказывай, — потребовала Тина Иосифовна. — Все рассказывай. Где были, о чем говорили. И так далее…
Пухов доложил все, как было.
— Значит, так, — изрекла Тина Иосифовна, еще плеснув в стакан мутноватой жидкости. — О том, что произошло, — никому ни гу-гу. Усек? И Сергею накажи, чтоб не каркал. А теперь иди к нему.
Андрей замялся, осоловело глядя на бутылку.
— Нет, хватит, — перехватив его взгляд, отрезала женщина. — А так заходи. Налью. Приходи в воскресенье.
Миронов озабоченно хмурил брови. Как все это понять? Действительно был такой разговор? В самом деле Федулов хотел повеситься? А может, Андрей все придумал?
— Похоже, Пухов говорит правду, — теперь уже вслух продолжал Миронов.
— А мне кажется, что Пухов заливает, — возразил Корнеев. — Не могло быть такого разговора. Чепуха все это.
— Почему так думаешь?
— Потому что самоубийство не афишируется. Вершится втайне, в одиночку. Без свидетелей.
— А веревка? Оставить против себя такую улику?
— Ну а если сделать поправку на детский ум, почему бы и не оставить?
— Нет, я не могу согласиться с твоими, Виктор, подозрениями. Что-то тут настораживает. И прежде всего беспечность Андрея. Абсолютное отсутствие чувства опасности. Ведь мальчишка! Не мог он все это придумать. Его же допрашивали, можно сказать, асы. Нет, он не причастен к убийству, я уверен, парень говорит правду.
Придя утром на работу, Алексей Павлович Миронов решил несколько изменить план намеченных действий. Энергично стал крутить телефонный диск, поочередно набирая номера, выписанные на календаре. За этим занятием и застал его начальник Управления уголовного розыска.
— Жду доклада, а его все нет и нет, — сказал полковник Зигаленко. — В чем загвоздка?
Миронов ощутил непривычное для себя неудобство, похожее на легкую зубную боль.
— Виноват, товарищ полковник, но, к сожалению, пока ничего нового, — доложил майор.
— А как понимать загадочное «пока»? — допытывался Георгий Дмитриевич, усаживаясь за стол. Он знал, что Миронов обычно не торопился с выводами, полагался только на достоверные и проверенные факты.
Миронов посвятил начальника в свой замысел, выстроил логическую и убедительную версию.
— Что же, действуй, Алексей Павлович, — заключил Зигаленко. — Сам езжай к Федулову. На месте разберись. А его жену — сюда. Я проштудирую все, что вы собрали за мое отсутствие…
Через час Миронов встретился с Федуловым.
— У меня к вам, Алексей Иванович, несколько вопросов, — сказал майор, когда они остались в квартире вдвоем. — Ваш сын, как выясняется, не питал особой симпатии к Пухову, тем не менее тот частенько бывал в вашем доме.
— В мое отсутствие, — уточнил Федулов. За эти дни он заметно осунулся, если не сказать, постарел, но все то же сосредоточенное выражение на лице, та же пытливость во взгляде.
— Был Андрей у вас и в воскресенье, — продолжал Алексей Павлович. — Заявился утром. С какой целью? Что его связывало с Тиной Иосифовной?
— Два сапога — пара, только разных размеров, — буркнул Федулов.
— Что-то, выходит, влекло его к вам?
— Все рушится. — Федулов уклонился от прямого ответа, заговорил о другом — Такое впечатление, что внезапно выключили свет в доме. Темнота, кошмар какой-то.
Он не скрывал, что на душе у него неладно. Опостылело все, и никому не объяснишь, никто тебя не поймет. Да и сам, похоже, он перестал понимать себя. Человек в общем-то широкой натуры, он оказался слаб духом в критическую минуту.
— Надо как-то выходить из этого состояния, — сочувственно сказал Миронов. — Нельзя жить в темноте.
Ему, в сущности, требовалось выяснить кое-какие детали, задать еще несколько вопросов, но спросить об этом прямо, как говорится, в лоб, он не решался. Другому, может, не задумываясь, выложил бы все сразу, и разговору конец, а тут…
— Видно, так на роду написано, — вздохнул Федулов.
— Зачем же так? На работе вас ценят. А по семейной части…
— Влип, как кур во щи.
Тина Иосифовна на шесть лет старше Федулова. Властная, с темной душой. Что чувствует, о чем думает — об этом можно догадываться лишь по косвенным признакам. Первым своим мужем помыкала, тот и пикнуть лишний раз боялся. Сосал себе потихонечку самогон, как молочко, и становился еще тише. Эта самая сивуха его и слопала.
Что касается Федулова, то он было решил никогда больше не жениться. Жили они вдвоем с Сергеем, ходили вместе в магазин, сын становился в очередь, а он шел в кассу. Ходили и на мультяшки, по очереди готовили кашу и ели ее из одной тарелки, тщательно следя за тем, чтобы другому меньше не перепало.
И тут подвернулась Тина Иосифовна. Растравила мягкую и хрупкую душу Федулова. Затомило мужика, и он решил рискнуть с женитьбой. Поверил, потянулся, не замечая, как увязал. А когда ворохнулся, уже не по щиколотку, по колено засосало.
Так Федулов оказался пленником. Тина прибрала его к рукам, добилась, что главными в доме стали ее дела, на все ложилась ее длинная тень.
— Однажды мы серьезно объяснились, — продолжал Федулов. — Я настаивал, чтобы она изменила отношение к Сергею. Но оказалось, что говорили мы на разных языках.
— А что вы скажете о ее судимости?
— Тоже скрывала. Правда, не сидела, отделалась штрафом за самогоноварение. Деньгами бредила. Хотела их иметь много-много. «Зачем?»— спрашивал. «А на черный день!» Чтобы купить в дом какую-нибудь вещицу, даже сыну, — ни-ни. Скандал устраивала.
— Сын, выходит, не зря бунтовал?
— Да, он своим детским умишком все впитывал. А я, дурак, оттягивал: то некогда, то вроде бы и так ладно. Сам себе боялся признаться, что влип безнадежно.
Федулова не покидала страшная мысль о том, что сын ушел из жизни с обидой на него. Почему он до конца не выслушал парнишку, не разглядел, что у него на душе?
— Значит, жена сама по себе, а вы сами по себе. Небось и постирушку сами делали?
— Чего скрывать — делаем, — смутился Федулов, — стираем и сушим.
— А на чем и где?
— Как — где? На улице. Подойдите сюда, к окну: видите там, в осинках, столбы вкопаны и веревки натянуты. Там и сушим.
— Вижу. Я только что там проходил, когда шел сюда через двор. Поглядел — веревки новые, словно вчера натянутые.
— Вчера не вчера, а недели две-три тому назад, — сказал Федулов. — Заменил сопревшие на новые.
— Так уж и сопревшие, — усомнился майор, что-то соображая. — Выбросили?
— Нет, куски, что покрепче, оставил. В хозяйстве всегда пригодится. Перевязать или…
— Нельзя ли взглянуть? — перебил Миронов.
Федулов наконец-то сообразил, к чему клонит майор.
— Конечно. Где-то валяются. Сейчас поищу. — И он стал шарить в кладовке, потом заглянул в ванную комнату, в туалет.