— Прелюбопытная вещь, — обронил капитан Носиков, подойдя к замысловатой этажерке с позолоченной инкрустацией. Вся она была завалена старыми газетами и журналами, тетрадями и небольшими рулонами. Рассматривая этажерку, офицер уголком глаза наблюдал за реакцией хозяев. — Редкая, из красного дерева…
— Да, — с облегчением вздохнул хозяин, когда Носиков отошел в сторону.
Как у заядлого рыбака появляется предчувствие удачи, когда он вдруг находит укромное местечко и точно знает — здесь будет клев, так и Василий Иванович Носиков понял: деньги — в этажерке.
И не ошибся.
В пожелтевших от времени газетах и журналах, тетрадях и рулонах было обнаружено девять сберкнижек на предъявителя, квитанции облигаций трехпроцентного займа, сданного на хранение в сберкассу, на сумму 40 тысяч рублей. У других преступников тоже было найдено и изъято много ценностей на крупную сумму.
Из-за темнеющего парка выплывала луна. Вокруг нее расплывчато мерцали звезды. Их было мало, поэтому небо казалось застланным голубоватой дымкой.
Проводив машину, Носиков облегченно перевел дух и пошел по пустой, освещенной редкими фонарями улице. Думать ни о чем не хотелось. Быстрее бы домой, в свою простенькую и от того еще более уютную квартирку. Быстрее бы забыться крепким сном, уйти от пережитого и увиденного.
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
«Шесть витков следствия». Всего лишь шесть из тех уголовных дел, что в досье Миронова. Дел, далеко не схожих между собою, затянутых, крепко закрученных и быстротечных, расследованных на едином дыхании.
…В кабинет робко вошел кряжистый, с покатыми плечами мужчина.
— Куценко Петр Захарович, — прогудел он и, полуобернувшись к худощавой высокой женщине, следовавшей за ним, продолжал — Моя жена, Евдокия Миновна.
— Слушаю вас, Петр Захарович, — заполнил паузу Миронов и указал на стулья.
— Приехали в гости к двоюродному брату, — заговорил Куценко. — Дочь, понимаете, у нас на выданье. Думали кое-что прикупить. Деньжата, слава богу, водятся. Она у нас на ферме…
— Да ты, Петро, ближе к делу, — вставила женщина. — Морочишь товарищу майору голову.
— Ничего такого пустого я не говорю, — огрызнулся Куценко. — Гражданин начальник должен знать, что мы не шаромыжники, а честные люди. И деньги у нас трудовые.
— Деньги, — взвизгнула женщина. — Были деньги…
— Да погоди ты, Евдокия, не базарь. Извините, товарищ майор, ее, непутевую.
— Ничего, продолжайте.
— Встали, значит, пораньше. Катерина, братова жена, блинов напекла. Все путем, как в гостях. Стали собираться. Я — за пиджак. Глянь, а денег нет…
Петр Захарович встал, расстегнул пиджак и показал дыру в подкладке: характерный разрез бритвой.
— Кого подозреваете?
— Кроме брата больше некого подозревать.
— Вы тоже так думаете? — обратился Миронов к женщине.
— Жена у брата такая милая. Грех возводить напраслину.
— Вы уже объяснились?
— Конечно. Отдавай, говорю, деньги по-хорошему, а не то такой трам-тарарам устрою, что не обрадуешься — чертям будет тошно. Он, ясное дело, разыграл обиженного: никаких, мол, денег не брал. Жена его тоже клянется, говорит: идите в милицию.
— Значит, брата подозреваете? — задумчиво уточнил майор.
— А кого же еще?
— Запомнили купюры?
— А как же! Все сотенные. Тридцать пять штук. Получил в сберкассе, сложил вдвое и резинкой перевязал.
— Вчера где-то успели побывать?
— Да, были в «Гостином», потом в…
— «Пассаже», — подсказала женщина.
— И ничего подозрительного не приметили?
— В каком смысле? — У Куценко округлились глаза, глядевшие из-под лохматых рыжих бровей. — Что я мог приметить?
— Допустим, кто-то прикасался к вам?
— Да нет, — неуверенно протянул Петр Захарович. — Вроде бы нет.
— Уж давайте поточнее, без «вроде бы». Подумайте, может, где толкнули вас или прижали.
— Помнишь, в «Гостином» тебя крутанули, аж шляпа слетела, — пришла на помощь женщина.
— Да, да, было такое. — Куценко почесал широкий лоб с глубокими залысинами. — Кажется, на втором этаже. Там такая толчея образовалась! Будь она неладна.
— А теперь попробуем вспомнить лицо, которое до этого, может, попадалось вам на глаза.
— Да кто его знает. Лица как лица. Люди копошатся, зыркают. У каждого своя забота.
— Вот именно, своя, — согласился Миронов и спросил — А где плащ расстегивали?
— Плащ? — не скрыв удивления, переспросил Куценко. — Откуда вы знаете про плащ?
— Догадываюсь, — улыбнулся майор. Он позвонил по телефону, переговорил, и тотчас в кабинет вошел старший оперуполномоченный капитан Парнавский с коричневой папкой под мышкой.
— Требуется, Юрий Эдмундович, ваша помощь, — сказал майор, жестом приглашая офицера сесть между супругами Куценко. И сам, выйдя из-за стола, приблизился к ним.
Капитан Парнавский листал альбом, со страниц которого глядели разные лица, сфотографированные по стандартному образцу.
— Внимательно всматривайтесь, примечайте, — наставлял майор.
Петр Захарович уже начинал терять интерес к уникальной коллекции, когда на него вдруг глянуло продолговатое лицо с цепким взглядом.
— Кажется, этот околачивался у кассы, — ткнув пальцем в фотографию под номером семнадцать, прогудел он. — Точно, этот!
— Похоже, Чарли всплыл, — сказал Парнавский, когда супруги Куценко, оставив заявление, ушли.
— Думаешь, он в городе?
— Встречался с ним. Месяца полтора назад. Сказал, что завязал, женился.
— Да, почерк его. — Миронов взялся за телефон, чтобы навести справки.
Оказалось, что Чариев Альберт Салихович, по кличке Чарли, проживает в Колпине, на улице Культуры. Работает, характеризуется положительно.
У карманных воров широкая специализация: «шир-мач», «технарь», «рыболов», «щипач». Профессионал, а именно таким слыл Чарли, мог совершить кражу с «росписью из пехи»— вырезать «писалкой» деньги или «лопату» (портмоне) из внутреннего кармана, «разбить дурку»— открыть или вытащить деньги из сумки, «мальцами» (пальцами) украсть из «чердака» (верхнего кармана).
— Мишка Соловей и Колька Черный тоже работают «писалками». Поюм Артем…
— Этот исключается. Во Владивостоке задержали.
— Ишь куда махнул!
— Размах, брат. Не исключено, что Артем прольет свет. А пока, Юра, займись Чариевым.
Немало мерзостей на счету Чариева, этого на вид благопристойного человека. Глядя на него, не скажешь, что он легко, без угрызения совести, может переложить из чужого кармана в свой деньги, заработанные честным трудом. Последняя отсидка вроде бы подвела черту. Немалую роль в этом сыграла мать. Она встала перед сыном на колени: «Ты отца загнал в могилу, я тоже на краю. Прошу тебя, умоляю, опомнись, сынок. Люди проклянут нас, будут плевать на могилу».
Миронов вызвал Чариева.
— Я же сказал вашему капитану, что завязал, — с вызовом ответил он. — Работаю, но вы не даете покоя. Рецидивист, с ним, мол, все можно. Стоит оступиться — сразу срок…
— Зачем же так?
— Тогда какого дьявола я здесь?
— Не стоит поминать дьявола, Альберт Салихович, — сказал Миронов. — Я пригласил вас по другому поводу. Требуется ваша помощь.
Чариев удивленно вскинул брови.
— Моя помощь?
— Да, ваша, — подтвердил майор и показал заявление Куценко.
— Понимаю, — выдавил Чариев и надолго задумался. Наконец он сказал: — Видел вчера в «Гостином» Кольку Свиста. В зоне в кирюхи навязывался, сосунок.
— Сосунок, говорите?
— Вообще-то он видный, — понимающе улыбнулся Чариев. — Рослый, узкий в поясе. Лицо интеллигентное, подвижное. Волосы? Темные, на пробор. Одет? В куртку стального цвета, с накладными карманами.
Майор пододвинул альбом, раскрыл на закладке.
— О, так он на крючке! — узнав на фотоснимке Свистунова, по кличке Колька Свист, не скрыл удивления Чариев.
Месяца три тому назад Свистунов позвонил Чариеву, предложил встретиться, но тот отказался: «Не торгуй, Коля. Что было — быльем поросло. Считай, не знаем друг друга. У тебя своя дорога, у меня своя».
— Я причинил много зла людям, — сказал Чариев. — Но два раза в одну реку не входят. Я отрекся от прошлого. Я клянусь…
— Езжайте, Чариев, домой, спокойно трудитесь.
— А если заметут?
— Кто? Колька Свист? — Майор взглянул с холодным прищуром. — Да полноте. Не позже чем завтра приглашу вас в свидетели.
— Ради бога не делайте этого! Я прошу. — И, убедившись, что его понимают, сказал — Кстати, у Свиста татуировка. На пальцах левой руки наколка: «Коля».
Миронов создал несколько групп, которые в течение суток выследили бледнолицего юношу двадцати двух лет, без документов, назвавшегося Геннадием Ковальчуком. Путем наблюдения был зарегистрирован факт кражи тридцати рублей Мариной Соколовой, тоже не имевшей паспорта. У Ковальчука изъято 305, у Соколовой —335 рублей. Все шесть банкнотов — сотенные. Поздно вечером в кабинет Миронова был доставлен вертлявый мальчуган — Веня Лукошкин.
— Парень-то больно ловкий, — заметил офицер. — Хорошо ушел из гостиницы, да и от сержанта легко улизнул, но все-таки попался.
Майор долго беседовал с пареньком.
— Расскажи-ка, Веня, о своей жизни, как ты до нее дошел. Растолкуй — не понимаю.
Веня смятенно смотрел на майора, чесал затылок.
— Я и сам не понимаю.
— Как же так? В деле участвуешь. Налаживаешь ксиву. Накалываешь. Совершаешь одну глупость за другой — и не понимаешь?
— Какую еще глупость? — фыркнул мальчуган.
— Обыкновенную, если не сказать — преступную. Лукошкин нахмурился, замолчал.
— Я вот с тобой, как с сыном, толкую. Добра желаю, помочь хочу.
— Слова всё. Обман. Говорят одно, а на деле… Боюсь я…
— Васильев тоже нагонял страх. Да еще какой!
— Боксер-то?
— Он самый. Ну и что? В «Крестах» оказался.
Сергей Васильев — босс ленинградских рэкетиров — создал из валютчиков и правонарушителей мощную группу по вымогательству денег. Сперва обкладывал данью карманников и наперсточников, потом взял под свой контроль авторынок. Группа «кинула» около тридцати машин. Сам Васильев разъезжал на «тойоте», новенький «мерседес» обкатать не успел, арестовали.