Он ждал Калязину. Допрос — это всегда психическое насилие… Над кем же оно совершится теперь? Рябинин это вроде бы знал, но каким-то хитрым приёмом скрывал от самого себя, чтобы не очень разочаровываться — в самом себе.
Ровно в десять — она никогда не опаздывала — Калязина невзрачной тенью вскользнула в кабинет. Рябинин тайно удивился, потому что ждал графиню, снизошедшую до прокуратуры. Перед ним же села тихая женщина в сереньком плащике, в чёрном берете, с усталым лицом.
— Здравствуйте, Сергей Георгиевич.
— Здравствуйте, Аделаида Сергеевна.
Не в его осторожном мозгу, а вдали, может быть, за пределами кабинета, засветилась беспричинная надежда. И уже в мозгу отозвалось: почему бы нет? Почему бы ей не осознать, не покаяться, не прийти с повинной — ещё не поздно.
— Как работа? — спросил он, потому что её усталое лицо просило этого вопроса.
— Я сегодня уже побывала на квартирном вызове.
— Холера, чума или проказа?
— Случай псевдотуберкулёза.
— Ага, и вы назначили псевдолечение.
Она улыбнулась — неуверенно и даже пугливо. Так, именно так начинают признаваться обуреваемые сомнениями. Переходящему брод протягивают руку…
— Аделаида Сергеевна, по-моему, вы хотите дать правдивые показания.
— Хочу, — даже обрадовалась она.
— Тогда расскажите, как вы подменили шубу.
— Господи, опять…
Она дружелюбно улыбнулась. Рябинин молчал, поражённый, но ещё ничего не понявший. Следующие секунды ложились в сознание ясно, как светлячки: маска, её маска дружелюбия неожиданно блеснула злостью. Нет, Калязина не заменила её на злобную — она хотела казаться доброй. Но напускное добродушие, как белый фон, высветило злость ярче прожектора. Вот как? Тогда нужно пытать этих людей добром, как чертей крёстным знамением…
— Я не подменяла никакой шубы.
— Вы только что хотели говорить правду…
— Я и сейчас хочу.
— Что же вам мешает?
— Ничего не мешает — я ведь её сказала.
Отдалённая надежда… Откуда она — уж не от его ли наивности? Скромная одежда и понурый вид… Да, на этот раз Калязина не знала, зачем вызвали и что её ждёт. Поэтому и вошла тихоней.
— Гражданка Калязина, вы отрицаете, что похитили бриллиант в ювелирном магазине?
— Отрицаю, гражданин следователь.
— Отрицаете ли вы, что мошенническим способом похитили пятьсот рублей у директора магазина «Дуб»?
— Да, отрицаю.
— Отрицаете, что мошенническим способом завладели письмом Поэта?
— Да, отрицаю.
И она вновь доброжелательно улыбнулась. Но теперь Рябинин видел её глубокие и насторожённые глаза, нацеленный нос и красивые губы, манерно изогнутые в доброжелательной улыбке. Ему некстати подумалось, что у неё наверняка отменное здоровье.
И промелькнуло, исчезая…
…Грубые люди всегда кажутся здоровыми…
Рябинин ещё раз убедился, что без опознания Калязина ничего не скажет. Поэтому допрос заглох.
И тут же увидел на лице Калязиной тайное напряжение и понял, что этот допрос был для неё самым трудным — она догадалась, что Козлова обещания не сдержала, что старушка о письме Поэта заявила, что директор мебельного магазина всё рассказал и что её видели в ювелирном магазине.
Из дневника следователя.
Когда мы видим гнусного человека, то обычно считаем, что он опустился. Для нас каждый распустившийся — это тоже опустившийся. Пьяницы, тунеядцы, хулиганы… Погрязшие в скандалах, мелочах, злобе, шмутках… Но мы забываем, что опускаются с высоты. Чтобы опуститься, нужно сначала подняться. Поэтому эти «опустившиеся» никакие не опустившиеся, потому что в своей жизни они никуда и не поднимались.
Добровольная исповедь.
Король… А любовь? Видели, чтобы высокий и статный парень шёл с пигалицей? Видели, чтобы красавица влюбилась в урода? Молодая влюбилась в старика? Хорошо обеспеченный влюбился в голь-шмоль? Выходит, что, прежде чем влюбиться, человек решает целую кучу социальных, эстетических и биологических вопросов… А уж потом разрешает себе влюбиться. Вот вам и слепая любовь. Да и не было её и никогда не будет!
— Воскресный обед считаю открытым. — Рябинин выковырнул штопором половинку пробки, а вторую начал ковырять вилкой.
— Ох уж эта мне интеллигенция. — Петельников взял бутылку и ладонью в дно вышиб пробку.
Сухой рислинг никого не опьянил. Может быть, только у Рябинина ярче заблестели очки. Да Светлана чуть свободнее подняла голову, стряхивая оцепеняющую стеснительность. Да инспектор решился на вторую тарелку супа, на которую решился бы и без рислинга. Да Лида от ужаса завела взгляд под потолок, куда последовал взглядом и Петельников, обо всём догадавшись, — она удивилась, что на смотрины он дважды привёл одну и ту же девушку.
— Суп из лука, а сладкий, — заметил Рябинин, которому эту неделю всё казалось сладким.
— Потому что в нём глюкоза, фруктоза и эта… овощёза, — внушительно объяснил инспектор.
— Вадим, а вы дома готовите? — спросила Лида, любопытствуя, и это любопытство застелило её лицо ребяческим нетерпением.
— А как же. Варю пельмени, жарю чебурашки…
— Какие Чебурашки? — удивилась Светлана.
— То есть чебуреки и разные чахохбили.
— А супы? — посмелела она.
— Супы нынче не в моде.
— Да? — спросила Лида, готовая умереть от любопытства.
— Нынче в моде бульоны с пол-яйцом… Женщины, да я знаю столько полезных советов, сколько вам и не снилось. К примеру, как из селёдки выбить селёдочный запах.
— А зачем его выбивать?
— Чтобы она пахла осетриной.
— Ну и как выбить? — заинтересовался Рябинин.
— Вымочить одну сельдь в одном литре коньяка.
— А коньяк потом куда?
— Не скажу. Женщины, а знаете, как отмыть подгоревшее дно чайника?
— Вадим, у чайников дно не подгорает, — сказала Лида вместо своего «Да?».
— Ещё как, если варить в нём кашу. И вообще, посуда легче всего отмывается, когда её моет другой.
— Кто же этот другой?
— Вчера, например, мыл инспектор Леденцов…
Рябинин глянул на женщин единым охватывающим взглядом. Раскрасневшаяся Лида… Воспрявшая Светлана… Сначала он решил, что из-за этого единого и охватывающего взгляда ему захотелось совместить их силуэты, как это делается в фотоаппаратах. Но тут же понял, задетый беспричинной и сразу убежавшей тревогой, что дело не в его взгляде… Они похожи, они внешне очень похожи. Ростом, фигурой, чертами лица, женственностью… Только Лида, может быть, на сантиметр повыше. И волосы её погуще и поярче, с далёким красноватым отливом. И постройнее. И говорит своё бесподобное «Да?».
— Вадим, у вас будет гастрит, если вы… — начала было Лида.
— Если я не женюсь, — подхватил инспектор. — А я живу по русской пословице: пока баба не грянет, мужик не перекрестится.
— Ну и скоро грянет баба? — спросил Рябинин.
— У нас есть инспектор Фомич. Знаете, как жена о нём заботится? Звонит ему, и если он не обедал, то предупреждает: «Смотри, подохнешь!».
— Вас и так предупредить некому, — заметила Лида.
— А я вот попрошу Свету звонить мне и спрашивать: «Не подох?». Всё на душе будет теплей…
Краска, которую не могла вызвать двухчасовая суета на кухне, теперь робко проступила на Светланиных щеках. Рябинин обрадовался — ей, наверное, у них хорошо, коли краснеет от шутливых намёков. И Лиде хорошо — она любит приятных гостей. И Вадиму хорошо — второй бифштекс уминает. А Рябинину всю неделю было хорошо.
— Лучше расскажите что-нибудь из вашей практики, — попросила Светлана инспектора, чтобы не гореть огнём от его слов.
— Можно. Приземляли мы вчера на хазе забулдона…
— Как? — ничего не поняла Светлана.
— Арестовывали на квартире пьяницу. Только вошли… Он прыжком к шкафу. Ну, думаю, быть пальбе. Между нами раздвинутый стол. Кричу, как положено, насчёт кистей вверх. Ну и свой пистолетик уже в руке. А забулдон открыл шкаф, выхватил…
— Ружьё? — ужаснулась Лида.
— Нет, длинную, тяжёлую, конусообразную…
— Мину? — тихо предположила Светлана.
— Нет, бутылку «Плодоягодного». И забулькал. Граммов триста успел.
— Да?
— А говорят, что в городе появился садист, — окончательно распрямилась Светлана. — Подсаживает в свою машину девушек, везёт за город, там пытает, а их крики записывает на магнитофон…
— И потом дома прокручивает, — знающе подтвердил Рябинин.
— Ага. — Инспектор кивнул. — Только садист не один, а их несколько. И не на магнитофон записывают, а сами играют на гитарах. И не девушки кричат, а они сами орут. И называются не садистами, а вокально-инструментальным ансамблем «Гармония».
Женщины засмеялись.
У Рябинина всплыла мысль, никуда не исчезнув, потому что была ясной: сколько сказано о любви… А о дружбе? Нет, не так. С какой силой воспето неясное и трепетное состояние, когда человек лишь начал влюбляться. А где и как воспето состояние, когда человек?.. И слова-то нет.
Рябинин обвёл всех какими-то обмякшими очками и блаженным голосом спросил:
— Братцы… Есть слово «влюбился», а почему нет слова «вдружбился», а?
Добровольная исповедь.
Уж коли зашла речь о любви… Оставим её для молодёжи — пусть развлекаются, пока не повзрослеют. Жизнь она ведь земная. Я к тому, что любовь есть секс, и больше ничего. Грубо? А правда она такая, грубая. Вся наша любовь сводится к греховным потребностям. Думаете, я любовь не признаю? Признаю, только моё понятие любви другое… Когда с женщиной просто живут — это секс, а когда это делают красиво — это любовь.
Из дневника следователя.
Мне кажется, что я понял, в чём ошибается Юрий Артемьевич, — он не разграничивает понятия «смысл жизни» и «главное в жизни». Разумеется, главное в жизни — это труд. Здоровье — тоже главное в жизни. Ещё главное в жизни — любовь. Дети, конечно, главное. Природа, материальная база, психологический климат, образ жизни — всё это главное в жизни. Что там ещё осталось?..