Смысл жизни лежит не в освоении материального мира, а в сути человеческих отношений.
Допустим, на планете появился единственный человек и живёт себе один. Работает, проникает в тайны материи, занимается спортом… Есть смысл в его деятельности? Есть, потому что ему нужна еда, одежда, жилище; нужно утолять своё любопытство. А есть ли смысл в его жизни? Нет. Кому он нужен на этой своей планете? Будет он там жить, не будет… Но вот появился второй человек — их теперь двое. И сразу у первого появился смысл жизни — он нужен этому, второму, как и второй нужен ему.
Природа для нас, но мы не для природы — мы друг для друга. Смысл жизни может быть только один и только в одном: мы рождаемся друг для друга. Иных оснований для нашего существования нет и быть не может.
Добровольная исповедь.
Не сложилось ли у вас, граждане юристы, превратное впечатление, что Калязина — человек недобрый? Если сложилось, то зря — не те вы копите нюансы.
Человек я добрый и любому помогу в беде и в горе. Но покажите мне того, у которого настоящая беда. Где он? Я скажу где.
Соседка надо мной, по фамилии Самопёсова, попала в беду. У неё сын, химик-аналитик, подающий надежды, женится на простой девчонке с фабрики. Больше того, отец невесты — токарь-пекарь, а мать — вахтёр. Самопёсова, злая, как пёс, собирается идти в фабком, дабы помогли расстроить мезальянс.
У моей сослуживицы Аллы Константиновны беда: ездила в командировку, вернулась и за тахтой обнаружила посторонний женский чулок. Муж клянётся, что нашёл его на улице и взял для протирки своей автомашины.
У её дочери тоже случилась беда: в конце рабочего дня пошла в фотолабораторию, работает тихонько в темноте… Её там по недосмотру закрыли, и все ушли. Ночь просидела.
Афанасий Иваныч, начальник нашей жилищной конторы, попал в беду: чуть было не выиграл в лотерею «Москвича», на один номер не сошлось. Неделю ходит, лица на нём нет, пива не пьёт. Обидно ему.
Я бы вам этот списочек могла составить на десяти страничках машинописного текста. Да вы и сами знаете, граждане юристы. У вас у самих подобные беды. Например, Калязину не упечь, а для вас неприятность.
Возвращаюсь, как говорят, к вышеупомянутому: человек я добрый и в горе помогу. Только покажите мне это горе…
У Леденцова был свой кабинетик, именуемый «тёщиной комнатой», «шкафом», «морилкой»… Стол, два стула и сейф. Вошедшему идти было некуда — только сесть на стул, к столу, за которым строго пламенел Леденцов. Зато отдельный.
На зазвонивший аппарат Леденцов сперва внушительно глянул и только после взял трубку:
— Вас слушает инспектор районного отделений внутренних дел.
— Что делаешь? — спросил Петельников.
— Мыслю над оперативными данными, товарищ капитан.
— Кончай мыслить и прими-ка корреспондентку.
— Я не владею языками, товарищ капитан.
— Она тоже.
— Из какого агентства?
— Из «Вечёрки», Холстянникова. Она интересуется нашей работой. Проинформируй.
— Каких ответов избегать?
— Глупых. Да ты умеешь.
— Понял, товарищ капитан…
Леденцов оглядел стол, сейф и оставшееся пространство. Высокая корреспондентка влезет, если сядет. А если не сядет, то всё равно встанет тут, вдоль сейфа. Зачем она встанет, когда есть стул? Ноги вот сюда: и ей удобно, и ему видно. Плащ на стенку, к его зелёному. Шляпку тоже, к его зелёной. Магнитофон на стол, ридикюль на магнитофон.
Инспектор открыл стол и вытащил шесть предметов. Зеркало, в которое он посмотрелся и спрятал, взбив пальцами волосы огненной феерией. Крупную матрёшку с матрёшечками внутри, которых он выставил в ряд на подоконнике. Пачку заграничных сигарет неизвестного государства, которую он опустил рядом с пепельницей. Учебник криминалистики, который он положил на край стола. Нож, здоровый и кривой, как турецкая сабля, который он хотел было воткнуть в столешницу, но оставил рядом с учебником. Журнал «Вопросы психологии» — этот он бросил перед собой.
И тогда постучали.
— Прошу! — крикнул Леденцов, хотя дверь была от него так близко, что хватило бы шёпота.
Холстянникова вошла и остановилась, как и предполагал инспектор, у сейфа, не зная, куда деть взгляд, — он как-то в комнате не умещался.
Леденцов встал:
— От себя и от имени приветствую вас в районном отделе внутренних дел.
— Вы тут работаете? — удивилась она.
— Нет, я тут думаю.
— А где же работаете?
— На оперативных просторах, Валентина… как дальше?
— Альбертовна. А вас как звать?
— Меня коротко — инспектор Леденцов. Садитесь, Валентина Альбертовна. Чай, кофе, кисель, коньяк?
— Пожалуй, чашечку кофе, — согласилась Холстянникова, не представляя, откуда что тут может взяться.
Леденцов рассчитал точно: чай теперь не в моде, кисель тем более, коньяк вряд ли она будет, а вот кофе… Он встал, протянул руки, открыл сейф и достал громадную белую чашку и двухлитровый термос. Без крышки он задымился, как вулкан.
— С молоком, уже сладкий. Хотите бутерброд с котлетой и луком?
— Нет-нет, спасибо. — Она с недоумением смотрела на поллитровую фаянсовую чашку, боясь к ней притронуться.
— Пейте. Говорят, что кофе продлевает жизнь. В Копенгагене есть столетний мужик, который пил только кофе. А его приятель пил чай и прожил всего пятьдесят. Правда, в том же Копенгагене живёт стодвадцатилетний дядька, который пил одно какао…
Холстянникова осторожно приподняла чашку и, удерживая, отпила чуть не кипевший кофе.
— А вы подуйте, — посоветовал Леденцов.
Она торопливо поставила её на стол, элегантно пошевелила в воздухе пальцами и сморгнула набежавшую слезу.
— Я пишу очерк о рядовом инспекторе уголовного розыска…
— Рядовее меня вы не найдёте.
— Его духовный мир, его увлечения, его работа…
— Всё это в норме, — заверил Леденцов. — А как назовёте?
— Ещё не думала.
— Только не называйте «Люди в синих шинелях».
— Ну, это избито…
— Не потому, что избито, а потому, что теперь не носят синих шинелей.
— А что носят?
— Полупальто цвета морской волны. Вы так и назовите: «Люди в полупальто цвета морской волны».
Холстянникова рассмеялась, но её смех скатился с инспектора, как с айсберга.
— А вы шутник.
— Я шутник?
— Ну да, вы же сейчас пошутили?
— Нет, не пошутил.
— Мне показалось…
— Это от горячего кофеина.
Она щёлкнула двумя латунными застёжками и распахнула сумку чёрной кожи, похожую на портативный магнитофон. Блокнот, толстый, как том энциклопедии, лёг на стол. Многоцветной шариковой ручкой она отчеркнула какую-то запись и мелко вывела: «Инспектор Леденцов. Живописен.»
— Вы каким цветом пишете? — заинтересовался он.
— Синим.
— Пожалуйста, пишите обо мне зелёным — моим любимым цветом.
Она улыбнулась, окинув взглядом его зелёный костюм, салатную рубашку и светлый галстук с травяным отливом.
— Вот ищу зелёные ботинки, — поделился инспектор.
Холстянникова сделала вторую запись: «Внешность. Рыжие волосы, но лицо мужественное. Девятнадцать лет. Красив, но по-своему. Любит шутить».
— Мне бы хотелось начать с вашего духовного мира. Скажите, интересуетесь ли вы каким-либо искусством?
— Я ими всеми интересуюсь.
— Даже так. Например, оперой?
— Мне очень нравятся арии из одноимённых опер.
— Что вы имеете в виду?
— А вы не поняли?
— Разумеется, поняла.
Леденцов пристально смотрел круглыми глазами, не мигая и не оживляя мускулы лица, как отвечал на трудном экзамене.
— Я и оперетты люблю, классические.
— Какие, например?
— Например, ту, где поёт мистер Игрек.
— Мистер Икс, — поправила она со снисходительной улыбкой.
— Ага, Икс. Я всегда хромал по математике.
— Ну, а балет?
— Откровенно говоря, не люблю.
— Почему?
— Допустим, он принц, а она лебедь. Он её поднял и держит на голове. И что? Ему тяжело, ей неудобно, а публике неинтересно.
Она улыбнулась — инспектор оказался весёлым человеком.
— А как вы относитесь к симфонической музыке?
— Я больше люблю романсы с чувствиночкой.
— Какой ваш любимый?
— Романс «Закатил я глаза».
— Что-то не помню. Кто композитор?
— Да вы не знаете. Композитор Порубаймех, наш постовой милиционер.
— Вероятно, вы любите телевидение? — решила она.
— Люблю, но только одну передачу «В мире животных». Да и то смотря какие животные.
— Состоите ли вы членом какого-нибудь спортивного клуба?
— Я посещаю «Клуб обнажённых».
— Разве есть такой клуб?
— Не первый год хожу.
— И что там… делают?
— Собираемся, пардон, обнажаемся… А то вы не бывали?
Не будь на её продолговатом лице черноморского загара, Холстянникова бы покраснела под немигающим и намекающим взглядом инспектора. Она взялась за спасательную чашку и с удовольствием отпила пару крупных глотков нечёрного, но очень вкусного кофе.
— Наверное, и не бывали, — решил Леденцов. — Теперь все моются в ваннах.
— Так вы имели в виду баню?
— Ага. А вы небось подумали на ресторан?
— Чем-то вы похожи на инспектора Петельникова…
— Мы из одного райотдела.
Холстянникова брала сложнейшие интервью у физиков-атомщиков, брала солидные интервью у директоров, обстоятельные интервью у рабочих, остроумнейшие — у писателей, у весёлых артистов… Она могла найтись, возразить, отпарировать, подсказать и отбрить. Она взяла с собой один из самых ёмких блокнотов, ожидая услышать уйму случаев, историй, баек, легенд, приключений… Но пока писать было нечего, пока она пила бесконечный кофе.
Холстянникова опустила глаза на стол и увидела журнал «Вопросы психологии».
— Вы увлекаетесь психологией?
— В нашей работе без психологии не проживёшь.
— Неужели психология помогает розыску преступника?
— Объясню на примере, следите. Парень схватил девицу за руку. Она закричала. Спрашиваю его, зачем схватил. Отвечает: просто так, без умысла. Тогда я ему и врезал: а Фрейд на что? Поняли?