К ответу можно идти и с другой стороны. В чём главное качество следователя? Чаще всего называют знание права и криминалистики, знание психологии, внимательность («В нашем деле нет мелочей»), волю, культуру, бескорыстие… Но… Вызубрить право и криминалистику способен любой. Без психологии не могут обойтись многие специалисты. Думаю, что внимательность нужна врачу не меньше, чем следователю. Без воли личности вообще нет. Культура теперь нужна всем и всюду, как и честность… Но ведь должна быть изюминка, должно быть то, что принципиально отличает следствие от всех других профессий! И оно есть.
Лида, главное подметила Лида, отговаривая меня от этой работы. Она права: в стремлении идти по следу, допрашивать, выпытывать, обличать, арестовывать есть что-то нездоровое, низкое. При одном условии — если следователь без идеи. В чём же она?
Пожив и поработав, я могу ответить на все эти вопросы убеждённо. Следователем может работать только тот, кто имеет чувство справедливости. Главное качество следователя — справедливость. Моральное оправдание всех допросов и арестов — чувство справедливости. Правдолюбие, какое старое доброе слово… Так вот следователь — это правдолюбец. А если он не такой, то ему лучше уйти в народное хозяйство.
Но ведь справедливым нужно и можно быть на любой работе. Разве не ищут истину в других областях, где занимаются выпуском продукции, выращиванием зерна, организацией, воспитанием, моралью?.. Ищут, но там её поиски сопутствующие. Даже прокурор, даже судья оценивает истину, уже найденную другим, следователем. И только один человек… Следователь — это человек, обязанность которого заключается в поисках истины. Единственная профессия с единственной обязанностью.
Лидок, ты меня поняла?
Вот почему я не могу бросить свою работу. Для меня следствие — это утоление жажды справедливости.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Белый налив только тронь — он и недели не пролежит. Поэтому всю дорогу — час езды — Серафима Никитична Ливенцова берегла яблоки от ушибов и просила людей не давить, не толкать, не прижимать… Отборные белые наливники. Для кого? Для него, для лоботряса.
Она безнадёжно позвонила в квартиру — там как гукнули. Пришлось достать ключи и отпирать. В передней Серафима Никитична злорадно сбросила на пол бережёный рюкзак — дьявол с ними, с белыми наливниками. Для кого?
Хотя бы дождался её приезда или бы позвонил. Уж не говоря о том, что восемнадцатилетний парень мог бы сам привезти себе яблок. Да он их есть и не будет. Жуёт резинку, апельсиновую или вроде бы абрикосовую. Яблочко — в него вонзаешь зубы, а оно тебе рот захлёстывает соком. Натуральным, между прочим. А резинка? Синтетика чёрт те с чем намешана. Володька же готов пить с ней чай.
Серафима Никитична сняла платок, резиновые сапоги и плащ. И села, придавленная усталостью.
Два года назад было всё: муж, молодость, автомашина, дача, Володькино послушание. Два года назад скоропостижно умер муж. За эти два года молодость ушла, как сквозняк её вынес в форточку. «Москвич» она продала сама, поэтому теперь носит яблоки на кукорках. Володька разболтался, отпустил усы, хамит басом и ходит с какой-то скелетообразной девицей об одной серьге. Осталась дача, где по ночам гулко падают на землю яблоки, словно кто-то за окном стучит себя в грудь.
Она трудно поднялась и встала у зеркала, разглядывая пятидесятилетнее лицо. Как оно, молодеет от свежего воздуха и белого налива?
После смерти мужа надумала дачу продать, но оставила, пожалела. Теперь же каждую осень грозилась вырубить яблони, вытащить всякие кусты и кустики и сровнять морковно-салатные грядки. Всё засеять травой и засадить цветами. Насажать, скажем, берёз, осин, сирени. Как же тогда будет называться участок? Берёзовый сад? В языке таких и названий нет — осиновый сад. А может быть, тогда её участок станет парком культуры и отдыха?
Ливенцова пошла в ванную тяжёлой походкой старухи. Душ всё смоет — и усталость, и несветлые мысли.
С другой стороны, яблоки падают, и вроде бы их много, собирать не успевает. Под ногами хрустят, как раскалываются. А зимой? Компоты, соки, варенья… Всё своё. Вот уж верно говорит пословица: летом ногою пнёшь, а зимой в пирог завернёшь.
В передней ожил телефон. Володька. Всё-таки вспомнил о её приезде. Серафима Никитична, так и не начав раздеваться, вышла из ванной и взяла трубку.
— Алло!
Ей ответила шуршащая тишина.
— Алло, алло!
Володька набрал номер, а двухкопеечной не оказалось. Сейчас перезвонит.
Она села на пуфик, стоявший у телефона. Злость, вызванная нелёгким копанием в земле и тяжким рюкзаком, уходила. Если вдуматься, то дело не в соках и компотах. Ей сладкого нельзя, а Володька жуёт резинку. И не в свежем воздухе — можно погулять в парке или поехать за город. Дело совсем-совсем в другом…
Работа её хотя и требует образования, но исполнительская, не творческая. От сих до сих. Высчитала, отмерила, запустила. И всё по новой. Голова не болит. А дача… Тут сама себе инженер. Думаешь над каждым цветком, над каждым кустом, над каждой лопатой земли. Как бог, сотворяешь свой мир. Растишь свои райские яблочки, которые с грудным стуком падают всю ночь на землю… Белый налив в этом году поздний…
Телефонный звонок её испугал, а ведь ждала.
— Да-да! — крикнула она.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — тишая от незнакомого голоса, ответила Серафима Никитична.
— Вы меня не знаете и никогда не узнаете…
— Ну и привет!
Она сердитой рукой утопила аппаратные рычажки. Какой-то парень, шутник, ищет заочного и приятного знакомства.
Телефон зазвонил тотчас. Ливенцова прижала к уху так и не положенную трубку.
— Напрасно вы, Серафима Никитична, обрываете разговор, — сказал тот же голос, вроде бы юношеский, но теперь она в этом не была уверена.
— Кто говорит?
— Я же сказал, вы меня не знаете…
— А вы меня откуда знаете?
— Давайте говорить о деле.
— О каком деле?
— О вашей даче.
— Володька, ты дурака валяешь?
— Серафима Никитична, не тяните время.
— Да что вы от меня хотите? — вскипела Ливенцова.
Ей хотелось бросить трубку, но звонивший знал её имя и что-то знал про дачу. Может, какой агент Госстраха?
— У вас есть дача…
— Ну есть.
— Салатного цвета, под шифером, с верандой, стоимостью тысяч в восемь.
— Десять.
— Прекрасно, десять.
— Но я её не продаю.
— А я и не покупаю.
— Чего же вы хотите?
Снять он хочет комнату с верандой на зиму или на следующий сезон. Но она век не сдавала.
— Только вы не бросайте трубку, понятно? — предупредил голос каким-то неживым, отчеканенным тоном.
Она догадалась. Вернее, она вспомнила — был такой случай в восьмом доме по Еловой улице. Хозяйка вернулась в город, и ей сразу позвонил незнакомый парень с дурацким разговором насчёт какого-то пса Чугрика. Проверяли, в городе ли она. А после залезли на дачу и сожрали шестнадцать банок компота. Из белого налива.
— Ну так чего вам? — нетерпеливо спросила Ливенцова.
— Серафима Никитична, я хочу получить с вас тысячу рублей.
— А компоту не хочешь?
— Милочка, кто со мной шутил, того теперь сводят судороги.
Ливенцова хотела обрезать нахала за «милочку», за «ты», но не юношеская уверенность в голосе и чуть изменившийся тембр её остановили.
— Это ты, голубчик, шуткуешь по телефону. Делать нечего?
— Повторяю, ты должна мне выплатить тысячу рублей.
— Может, скажешь, за что?
— За дачу.
— Как за дачу?
— Серафима Никитична, я предлагаю выгодную сделку. Дача стоит десять тысяч. Я прошу одну тысячу. Есть смысл дать одну тысячу, чтобы сохранить десять?
— Ничего не понимаю…
Но она поняла, вспомнила. Хотят сносить дачи под санаторий, давно об этом поговаривали. А звонит какой-нибудь тип из дачного треста и предлагает свои услуги — за тыщу оставить дачу на своём месте. Взяточник проклятый.
— Если не дашь деньги, то дом я сожгу.
От неожиданности, от прилившего возмущения Ливенцова смолкла, не находя подходящих слов, ни подходящих ругательств.
— Как ты сожгёшь?
— Даже не заходя на участок. Задняя стена веранды стоит в двух метрах от штакетника. Не так ли?
— Ну так.
— Люди разные ходят вдоль штакетника по дорожке. Не так ли?
— Ну так.
— Вот с этой дорожки я и брошу на толиевую крышу веранды моток шерсти, пропитанный бензином, а кончик нитки подожгу, как бикфордов шнур. И никто никогда и ничего не узнает. Милочка, да разве мало способов поджечь дом?
— Это шантаж! — опомнилась Ливенцова.
— Конечно, — спокойно согласился голос.
— Я сейчас же заявлю в милицию.
— Ну и что?
— Они примут меры.
— Какие, дурашка? Поставить милиционера у дачи?
— Но у меня нет тысячи рублей…
— А вот обманывать нехорошо. Ты же не так давно продала «Москвича».
— Да с чего это я должна платить!
— А с того, что у тебя нет выхода. Короче, Серафима Никитична, даю на размышление и на поход в сберкассу одни сутки. Жди моего звонка. Предупреждаю, если не уплатишь или пойдёшь в милицию, то считай, что салатной дачи у тебя нет…
Трубка уже тревожно попискивала. Шантаж, натуральный шантаж. Надо немедля ехать на дачу. Но не будешь сидеть там безвыездно, да поджечь могут и при ней. Что же делать? Дача ведь, не спрячешь, в гараж не закроешь… Дача ведь, не шестнадцать банок компота.
Она бросила затравленный взгляд, который как рассыпался по передней. На полу стоял неразобранный рюкзак с белым наливом, источавшим свой непередаваемый запах. Серафиму Никитичну охватила странная, будущая тоска по своей даче, словно та уже сгорела.
В милицию. Немедленно сообщить в милицию. Как это не могут поставить милиционера? Пусть ставят дружинника. В конце концов, она берётся выплачивать ему зарплату. Плюс белый налив, плюс свежий воздух, плюс у неё есть домашнее вино из крыжовника.